Лидия Раевская - Билет на вчерашний трамвай

Фр-р.

«Ну и? Сходила? Увидела? Дотянулась? Разницу он почуял? А то! Вот он тебе по морде-то и накатил без палева! И пинчища отвесил такого, что ты кубарем летела через весь этот кабак-быд-ляк. Хо –хо-хо! Мадам де Гильон с бульоном. Юный следопыт семьдесят девятого года рождения. Тьфу. Чем, спрашиваешь?

А ты ее бы понюхала, соплю-то эту. Ты чем пахнешь? Щас, понятно, дерьмом. Развела под кроватью свинарник… А чем два часа назад пахла? Ах, «Ультрафиолет»… Ах, Пако Рабанн… Ах, извините. А она – она молоком пахнет. Как ребенок. И складочки у нее на шейке, как у карапуза трехмесячного. Ей – шестнадцать лет, поняла? А тебе – на семь лет больше! И пахни ты хоть «Ультрафиолетом», хоть «Шанелью» с «Красной Москвой» – Кирилл будет хотеть ее. А не тебя, тряпка старая. Выкатилась вся в соплях и домой рванула, на ходу захлебываясь кровавой юшкой и слезами горючими. А дома тебе гениальная мысль пришла, Ксеня. Хотя, заметь, я тебе давно говорила, что твоя фамилия не Лобачевский. Вывод? Мысля-то тебе пришла глупая. Но разве ж ты меня когда слушала, а? Ну и за каким фигом ты щас лежишь под кроватью как дура? Тебе холодно, тебе неудобно, у тебя все тело затекло – но ты все лежишь! За каким?!» Фр-р.

«Заткнись. У меня склонность к мазохизму. И было трудное детство. Я когда-то давно, когда чего-то очень боялась, в шкафу закрывалась. Хотя темноты боюсь. Потому что темнота не так пугала, как перспектива быть найденной и наказанной. И я буду тут лежать. Пока он не придет домой. Я хочу знать, куда и кому он будет звонить, когда обнаружит, что меня дома нет. Хоть что-то должно в нем остаться человеческого? Я все прощу. Соплю эту прощу. Морду свою разбитую. Позор свой. Прощу. За один его звонок хоть кому-нибудь с вопросом: „Ксюша не у тебя? Домой пришел – ее нет, трубку на мобиле не берет… Не знаю, где ее искать“».

Вах!

«Да-да-да. Прощай его. Боготвори его. Ты, кстати, триппер уже вылечила? Ай, маладца. Ну, а че теряешься? Пора повышать уровень. Теперь давай меньше чем с сифилисом в КВД и не обращайся. Что? Нету сифилиса? Какая незадача.. Ну, вылези из-под кровати да дождись Кирочку. И все у тебя сразу будет. Еще и гарденеллез в виде бонуса. Поди, плохо? М ать, блин, Тереза…»

Тьфу.

«Тихо. Тихо, сказала. Слышишь? Кирка пришел. Вижу его ботинки. Тихо. Не мешай. Он меня ищет.. Хо-о-о. Ищи-ищи. Думаешь, я тут просто так лежала два часа под кроватью? Не-е-ет. Сейчас посмотрю, какой ты наедине с собой… Давай, ищи меня хорошенько! Я ж убежала на твоих глазах. В никуда, в соплях… Мало ли что со мной могло случиться? Стыдно тебе, поди ? То –то же, сука такая. Ищи лучше, сказала! Тсс.. Звонит. Даже слышу гудки. Вот.»

– Алло… Привет, малыш! Я освободился! Ну, что, я щас за тобой заеду, и ко мне, в Люблино? Почему нет? Что «не могу»? Вчера могла, а сегодня нет? Да. Привезу обратно. Когда? Ну, часика через три.. Гы-гы! Может, через четыре.. Куда меня поцеловать ? М –м-м… Ну, ты знаешь сама.. Все, зайчонок, через пять минут спускайся к подъезду! Люблю-целую..

Фр-фр-фр.

«Ну, с почином тебя, партизан Ни –фига-Ни-Разу-Не-Лоба-чевский. 10:0 в мою пользу. Вылезай и займись уборкой. Давай нос вытру, сопливая ты моя… Тихо. Тихо. Все пройдет… Все-все-все… Все хорошо… Все хорошо… Все».

Вот за что я не люблю зиму… А я ее за все не люблю, если честно. За холод, за мокрый снег, за пронизывающий до костей ветер и за то, что ее, этой зимы, так много. Она начинается в ноябре и заканчивается к апрелю. Полгода – это слишком долго. Поэтому к зиме я готовлюсь заранее. И в эту подготовку совершенно не входит шопинг по новомодным бутикам с целью прикупить себе парочку манто из щипаной норки. Подготовкой к зиме я называю глобальное утепление своего жилища и складирование в его недрах всяческих припасов. Я уже с ноября начинаю затыкать щели в окнах мокрой газетой и поролоном, вытаскиваю из кладовки обогреватели, а с антресолей – любимые книжки. Вы спросите: что делают любимые книжки на антресолях? Отвечаю: лежат. В коробке, накрытые газетами. Потому что эти книжки настолько мною любимы, что в книжный шкаф их ставить уже неудобно.

Пожелтевшие от времени, растерявшие страницы, лишенные переплетов… Все они доставались мне случайно: переходили по наследству от двоюродных теть, были отрыты мною в школьной библиотеке в коробке с надписью «На списание»… Потом ими вплотную занимался четырехлетний Андрюша.

Любимые книжки извлекаются из коробок только зимой. Потому что нет на свете ничего приятнее, чем сидеть долгими зимними вечерами дома, забравшись с ногами в кресло, и в сотый раз перечитывать «Собачье сердце», «Робинзона Крузо» и «Американскую трагедию».

Кто-то сравнил с любимыми книгами женщин. «Женщины как книги: прочитал одну – берешь новую. Но есть и любимые книги. К которым всегда возвращаешься… »

В один из таких вечеров, в конце декабря, раздался звонок в дверь.

С неохотой оторвавшись от «Унесенных ветром», я пошла открывать.

– Кто? – рявкнула через дверь, не глядя в глазок. Я вообще никогда в него не смотрю.

– Здравствуйте, – раздался с той стороны смутно знакомый голос, – а Ксения дома?

Я щелкнула замком, открыла дверь и с визгом кинулась на шею стоящему на пороге человеку.

– Пашка! Рыжик! Господи, ты как меня нашел ?! Я… У меня… Блин, у меня слов нет! Это самый лучший новогодний подарок из всех, что мне дарили!

– Надеюсь, это были очень дорогие подарки? – спросил Пашка, прижимая меня к себе.

– Бесценные, Пашка! Вернее, бесценный. Потому что он был единственным – рисунок моего Андрюшки. Что ты тут стоишь, как неродной? Давай, проходи скорее, я тебя чаем напою.

В прихожую, волоча за собой пластмассового ослика на веревочке, вышел Андрюшка и с любопытством уставился на незнакомого дядю.

– Папа? – поинтересовался у него мой отпрыск.

– К сожалению, нет, – избавила я Пашку от ответа на неожиданный детский вопрос.

– А кто? – продолжал проявлять любопытство сын. – Дед Мороз?

– Да, – твердо ответил Пашка и присел на корточки. – Я Дед Мороз.

– А почему у тебя бороды нет? И где твоя шуба? – Андрю-ша совершенно точно знал, что должно быть у Деда Мороза.

– Бороду я сбрил, – серьезно ответил Пашка, – а шубой укрыл в лесу зайчиков. Им там холодно было, они под елочкой сидели, замерзали. А теперь им тепло и хорошо.

Андрюша склонил голову на бок и недоверчиво задал четвертый вопрос:

– А подарки где?

Я занервничала. Пашка явно переигрывал. И если он сейчас скажет, что подарки тоже отдал зайчикам, Андрюшка окончательно расстроится. Заплакать, конечно, не заплачет, а вот расстроится – это точно. И я стала потихоньку отползать в сторону кухни, чтобы незаметно достать из шкафчика шоколадного зайца из купленного мною заранее новогоднего подарка и всучить его Пашке. Но заяц не понадобился.

– Подарки, говоришь? – прищурился Пашка. – А вот ты скажи мне сначала: ты хорошо себя вел? Маму слушался? В садике девочек не обижал?

– Да! Да! Нет! – отвечал Дюшка, азартно обшаривая глазами Пашкину куртку и прикидывая, где у Деда Мороза могут быть спрятаны подарки.

– И не капризничал?

– Нет!

– И стишок мне расскажешь, наверное?

– Не-а! – неожиданно ответил мой сын и тут же продолжил: – Я песенку знаю, очень хорошую…

Я нахмурила брови, вспоминая, что это может быть за хорошая песенка.

Пашка совсем по-стариковски крякнул:

– Вот оно что… Ну, пой тогда песенку, внучок. Сын отпустил веревочку от ослика, глубоко вдохнул и громко

запел:

– Еще совсем малюсенькие ножки, еще совсем не ходят по дорожке, и все друзья, увидев, замечают: глаза похожи на папу… – Тут Андрюша запнулся, на секунду задумался и заголосил: – Мой родной сыно-о-ок!

У меня защипало в носу, и я незаметно выскочила на кухню, сделав вид, что занята приготовлением чая. Реакцию Пашки я не видела, но очень хорошо представляла.

– Какие ты хорошие песни знаешь, Андрюша… – раздался Пашкин голос. – Держи подарки, малыш.

В прихожей что-то зашуршало, а потом раздался топот, и на кухню влетел раскрасневшийся Дюшка, сжимая в руках пакетик со сладостями и красную железную машинку.

– Мам! Смотри, что мне Дед Мороз принес!

– А ты спасибо дедушке сказал?

– Ой… Забыл. Щас скажу! – покраснел еще больше сын и умчался обратно. – Мам, – крикнул он через секунду, – а дедушка уже ушел…

Я выронила коробку с чаем.

– Куда?!

– В ванную…

Я наклонилась, подняла с пола коробку и подмела просыпавшуюся заварку. В ванную… Значит, насчет Пашкиной реакции я не ошиблась.

Я уже разлила в три кружки чай, когда он вошел на кухню. С мокрым лицом и волосами.

– Умывался? – спросила, не глядя.

– Освежил лицо.

– Расчувствовался, Дед Мороз?

Пашка протянул руку и развернул меня лицом к себе.

– Откуда в тебе этот цинизм, Ксюш? Я смотрела прямо в его голубые глаза.

– А ты поживи, как я.

– Я понимаю…

– Да ни черта ты не понимаешь! – Я скинула Пашкину руку и наклонилась над своей кружкой. – Я одна живу и тяну Андрюшку, Паш. Я устала. Устала как собака. Я ему за маму и за папу. За папу даже чаще. Потому что мужика вырастить хочу, а не педика. Он у меня уже даже не плачет, когда ему больно, – после того как я как-то пообещала ему купить лифчик пятого размера, если он будет реветь, как девчонка… Сказала, что в садик его в этом лифчике отведу…