Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса
— А что? И не стану!
— Не ври. Ты ж любишь своего Колю больше жизни. А когда любят, всегда ревнуют. Помню, как мне Арина сказала… Я, говорит, Леву совсем не ревновала, потому что совсем не любила… Понимаешь? В первом случае — совсем, и во втором — совсем…
— Да соплячка твоя Арина, чтоб ее со мной сравнивать! Подумаешь, не ревную, потому что не люблю! Эдак-то каждая может! А ты попробуй так сильно любить, чтобы даже ревность любовью перешибить… Чтобы наоборот… Не ревную, потому что люблю…
— Да знаю я, знаю, Кать, на какие ты духовные подвиги способна. Знаю, как ты Колю своего любишь, чего мне-то рассказываешь!
— Да, Сань, люблю. И не поймешь, что это такое — то ли счастье, то ли испытание. Знаешь, мне иногда кажется, что моя любовь, она… Она как спелый гранат… Сверху все твердой некрасивой коркой обросло, а внутри сок свежий, терпкий, красный, как кровь…
— Ух ты! Ну, Кать, даешь! Обалдеть прям! Поэтесса! Ахматова вместе с Цветаевой!
— Да сама ты Ахматова! Все бы хихикала только. Ничего больше тебе не скажу!
— Прости… Прости меня, дуру глупую!
— Ладно, проехали. Про капустку не надо сейчас, ага? Не смешно уже. Расскажи лучше, как там наш Гришенька… Переживает, наверное? Как ему все объяснили-то?
— Конечно, переживает. Серьезный стал, молчаливый. Даже вопросов никаких не задает. А сама я боюсь эту тему ворошить… Только твержу ему, как попугай: «Я люблю тебя, Гришенька… Я всегда-всегда буду любить тебя, мой милый…» А сама чуть не реву! А он, знаешь, так серьезно головой кивает в ответ, будто просит — давай, бабушка, повтори еще раз…
— Ну, нагнала слезу! А если без сантиментов? Что там за мужик у Арины, ты его видела?
— Да, видела. Парень как парень, чем-то даже на Леву похож. И родителей его видела, мельком, правда. Такие, знаешь… Холодно вежливые, очень сдержанные в эмоциях. Дальше пуговиц не пускают.
— А чего им тебя дальше пуговиц-то пускать? И за вежливость спасибо скажи. Все правильно.
— Ну да… А за Гришеньку они, я смотрю, рьяно взялись, расписали ребеночка по полной программе, ему и вздохнуть, бедному, некогда. Что-то вроде системы «все включено» — и музыка, и спорт, и английский… Хорошо хоть по воскресеньям мне выдают, и то не всегда. Мне кажется, он очень устает… Бледненький такой стал, худенький…
— Ну, запричитала! Радоваться надо, а ты причитаешь! И хорошо, что ребенок в таком ритме живет! Пусть привыкает!
— Кать, ну что ты говоришь… А любить когда? Ребенку же еще любовь нужна…
— Так это и есть любовь! Не сюсюканье и не сказки на ночь, а любовь-адаптация! Чтобы сложилась привычка к определенному ритму жизни! А как же? Кстати, я давно тебе говорю, Сань, что в педагогике ты ни хрена не понимаешь… Балуешь много, сюсюкаешь, а это неправильно, Сань! Взять хотя бы нашу соседку по площадке, Люсю, у которой четверо детей… Так вот она, например…
У-у-у… Все, понесло Катьку. Сейчас лекцию по педагогике прочтет на примере Люсиных зверских методов воспитания. И перебить нельзя — обидится. Да, надо смириться и молча слушать. Потому что за этой лекцией Катькино бездетное горе стоит и машет кулаком — если, мол, назвалась подругой, терпи. Смирись и терпи. Это всего лишь Катькина неуклюжая сублимация, от тебя не убудет…
Однако недолго пришлось терпеть — Катька вдруг прервалась на полуслове, словно учуяла подвох в ее молчаливом смирении. И живенько перескочила на другую тему, более для диалога приемлемую:
— Слушай, Сань! А ведь званый вечер — это серьезно! Тебя ж Лада с родителями знакомить будет, как я поняла! А кто они, родители? Чем занимаются?
— Понятия не имею.
— Наверное, не из простых, если дочке квартиру купили.
— М-м-м… Да, Кать. Наверное, они из сложных.
— А вот зря смеешься, между прочим! Откуда ты знаешь, как оно дальше будет? Может, и впрямь дело до свадьбы дойдет? Нет, Сань, это дело на самотек пускать нельзя ни в коем случае. В общем, тебе надо предстать, Сань…
— Что? Что мне нужно сделать?
— Предстать! Ну, то есть выглядеть правильно, не абы как!
— А в чем… предстать? Бриллианты напрокат взять?
— Нет, зачем… Хотя брюлики тоже бы не помешали… А что ты на себя хочешь надеть, например?
— Да я, собственно…
— Ну-ну, вот только не надо сейчас этого, ладно? Мол, мне все равно, да какая разница… Есть разница, Сань! Что ты мне ни говори, а встречают все равно по одежке! И провожают по одежке! Так что не вздумай на это дело рукой махнуть, поняла? А главное, хлыстик дома оставь, когда на этот званый обед пойдешь… И плечи расправь, и духовные достоинства в себе выпучи, замешай пожирней и погуще.
— О, как ты красиво про достоинства-то… Выпучи, главное! Пожирней и погуще! Все-таки поэтический талант не спрячешь, так и прет наружу! Было бы и мне чего выпучивать…
— А хочешь, я тебе свое синее платье дам? Хотя — куда тебе… Ты ж в нем утонешь… Эх, меня бы туда, на этот званый обед, вместо тебя! Уж я бы им показала кузькину мать!
— Да, Кать. Ты бы не только кузькину мать показала. Ты молодец. А я… Я просто трусиха, наверное.
— Нет, ты не трусиха. Ты пленница собственной ленивой тревожности. Смотри-ка, опять красиво сказала! Что-то меня и впрямь сегодня на красивости понесло… Наверное, потому, что за Колю переживаю. Слушай, а может, он звонил, а у меня занято? Мы ведь давно уже треплемся…
— Ну, давай прекратим.
— Давай… А ты это, Саньк… Не переживай на пустом месте. Подумаешь, званый обед! Видали мы их с обедами! Пусть не надеются, мы Левку так быстро не отдадим! Да и сам он не дурак, чтобы второй раз нырять с головой в прорубь… Помытарит он еще эту Ладушку, вот увидишь… Ишь, захотела, чтобы скоро все сладилось! И мужа-красавца, и свекровь тихую да покладистую! Не-е-т, мы еще научим ее пылюку вытирать… Да если нам дать отдохнуть, да прислонить в тихом месте к теплой стенке… Мы ведь еще ух, правда, Сань?
Вот всегда у Катьки так. Вдруг одарит мощной поддержкой, плеснет кипятком, как на каменку в бане, и моментально расцветает, согревается увядшая в холодной тревоге душа… И горло перехватывает, и всплакнуть сразу хочется. Не от слов, нет, что — слова… Слова-то как раз никаковские — особенно про «пылюку»! Всплакнуть хочется от интонации Катькиной, неистово искренней, невыносимо искренней!
— Да, Кать, правда… Конечно, мы ух. И я ух, и ты ух…
— Ага, вот так-то лучше. Ладно, пока, потом еще созвонимся!
— Пока… Ты тоже там не особо… В ревность впадай. И Коле привет передавай… Я вас очень, очень люблю! Да и вообще, что бы я без вас делала, родные, дорогие мои? И не вздумайте ссориться, иначе… Иначе для меня весь мир окончательно на кусочки развалится… Вы оба за меня несете ответственность, понятно?!
— Понятно. Я тоже люблю тебя, Сань. То есть мы… Мы с Колей тебя любим… И чего я, дура глупая, ревновать вздумала? Ты права, Сань! Капустки мне, капустки! Дура я, дура глупая…
* * *Дверь ей открыла Лада, сверкнула розово-леденцовой улыбкой. И запах от нее шел немного леденцовый — жженого яблока с корицей. Подумалось вдруг — странные нынче парфюмы у девушек в моду вошли, немного гастрономические. Скоро, наверное, копченой колбаской будут пахнуть, никто и не удивится.
— Добрый вечер, Александра Борисовна! Как я рада, что вы пришли! А мы с мамой уже стол накрыли… Ой, пойдемте, я вас познакомлю! Что ж мы в дверях-то! Пойдемте в гостиную, они там… И мама, и папа…
Саша успела оглядеться мельком, хоть и волновалась слегка. Похоже, квартирка у Лады ладненькая. Прихожая очень уютная, видно, что недавно ремонт был. Все вылизано, все чистенько, из кухни плывет волнами аппетитный остро-мясной дух.
А гостиная-то, ва-а-х! Как реклама из модного журнала! И тоже вся леденцовая, вся в пышных белых диванах, в затейливых фигурах портьер с легкой волной ламбрекенов… Красиво, конечно. Хотя и перестарался дизайнер с леденцовостью, немного приторно получилось. С виду нарядно, а глазу и духу невкусно. Как сказал герой новогоднего фильма про заливную хозяйскую рыбу — хрену к ней не хватает…
И на фоне этой красоты родители Лады стоят. И тоже, прости господи за непочтительное сравнение, леденцовые. Разглядывают ее сверкающими любопытством леденцовыми глазками. Мама блондинка с пышной грудью и каменной корсетной талией, папа толстячок в дорогом костюме и дорогом галстуке, оба похожи на сытую бюргерскую парочку из когда-то популярной песенки, что-то вроде «…когда муж пошел за пивом, дри-ца-ца…». Но лица приветливые, можно сказать, очень старательно приветливые. Такое чувство, что им уже невмоготу приветливость в себе сдерживать, скоро лопнут от напряжения. Даже неловко как-то… Пусть уж приветствуют быстрее…
— Александра Борисовна, это мои родители, знакомьтесь! Маму зовут Элина Аркадьевна…
— Ой, Лада, перестань! — колыхнула грудью мама Элина Аркадьевна, весело зыркнув на дочь, — какие церемонии, Лада! Я просто Элина, очень приятно!
