Андрей Шляхов - Записки школьного врача
Мы так увлеклись фильмом, что забыли о пицце – съели в самом начале по куску, а остальное доедали уже холодным, под обмен мнениями.
– Чашечку кофе? – предложила хозяйка.
– Не откажусь, – ответил я.
Кофе… С младых ногтей я вернейший адепт его, только адепт не гнусного растворимого кофе, а натурального, правильно поджаренного и перемолотого в мельчайшую «пушистую» пыль. Я люблю кофе настолько, готова, невзирая на чад, поджаривать зерна до нужной кондиции и молоть их, остывшие и маслянистые, вручную на специальной мельнице. Лишь кофе может окончательно пробудить меня ото сна или подбодрить во время работы. Вы никогда не задумывались над тем, почему, в отличие от чая, кофе не требует никаких дополнительных церемоний, в большинстве своем вычурных и надуманных? Ответ прост – кофе хорош сам по себе. Густой, терпкий, с красивой светло-коричневой пенкой, и самое главное – без сахара! Никакого сахара быть не должно, сахар все портит. «Горький, как моя жизнь» или «горький, как мое сердце» – так говорят о кофе на Востоке.
Разговор под кофе как-то не клеился, но и уходить домой мне не хотелось. Впрочем, никто мне и не намекал, что, мол, пора тебе парень, завтра – начало рабочей недели. Мы сидели на удобном маленьком диванчике и пили кофе. Когда кофе был выпит, Марина сняла очки, повертела их в руках и сказала:
– За страсть к огромным оправам меня дразнили в школе Стрекозой…
– Ты будешь смеяться или негодовать, но я, как только тебя увидел, назвал Стрекоза.
Сказав это, я заволновался – не обидится ли, но напрасно. Марина шутливо погрозила мне пальцем и спросила:
– А у тебя было школьное прозвище?
– Было.
– И какое?
– Угадай с трех раз, – предложил я, – а если не получится, то зайди завтра в любой из кабинетов нашей любимой гимназии и поинтересуйся, какое прозвище можно дать человеку с фамилией Коновалов?
– При полете фантазии можно и Бэтманом назвать.
– Значит, у моих одноклассников с фантазией было плохо.
– А в гимназии тебя прозвали Айболитом.
– Ну, это логично, – одобрил я. – Раз доктор и не вредный, то, значит, Айболит. Впрочем, Айболит был ветеринаром. Уж не очередной ли злокозненный намек на коновала?
– В сегодняшнем фильме героини проболтали друг с другом всю ночь, – Марина лукаво посмотрела на меня, – но иногда они все-таки делали перерывы и занимались чем-то еще…
– Господи! – в притворном ужасе я схватился за голову. – Как же я мог забыть о таких приятных вещах?!
Анорексичная нимфоманка Берсяева
Попробуй явиться на работу в приподнятом настроении, и тебе его сразу испортят. Это не теорема, это – аксиома, утверждение, не нуждающееся в доказательстве.
Четверг обещал быть хорошим днем. Никаких (тьфу-тьфу) рабочих проблем – раз. Во-первых, Эмилия Леонардовна в последние дни стала относиться ко мне чуточку приветливее – два. Не гладила меня по голове и не звала пить чай у нее в кабинете, но, здороваясь, слегка растягивала в улыбке кончики губ. Видимо, ей понравилось мое участие в воскресной пресс-конференции. А может, и это во-вторых, просто закончилось время, которое отводилось на мой личный «курс молодого бойца», то есть на тот период, когда меня положено было гонять, шпынять, вздрючивать по поводу и без, держать в ежовых рукавицах и все такое прочее. Ну и в-третьих, следуя совету Юры, я собирался сегодня влиться в коллектив. Целый час накануне вечером выбирал подарок для именинницы Агеевой в магазине канцелярских товаров, пока не остановился на стилизованном под старину блокноте, который можно было бы без натяжки представить в руках Пушкина или Гоголя. Молескин – так молескин. И бумага для упаковки нашлась подходящая – под старину, грубоватая, однотонная, насыщенного синего цвета.
Но когда у человека все хорошо, кто-то там, в посторонне-потустороннем мире очень недоволен. И этот кто-то непременно подбавит дегтя в ваш мед. Не сомневайтесь.
«Кто-то там» снова прислал ко мне мать Вовы Термышева. Скоро это станет у нее доброй традицией – привезти сына в школу и гулять возле запертой двери моего «медицинского департамента».
Мамаша Термышева никак не могла сойти с тропы войны.
– Здравствуйте, доктор! Так – сегодня уже без ерничанья по поводу фамилии и тон голоса не такой раздраженный. Уже хорошо. Может, она мириться пришла? Хотя чего ей со мной мириться? Она – клиент, а я – персонал. Не тот расклад, чтобы мириться.
– Здравствуйте, – вежливо, но без радушия ответил я.
Термышева попыталась войти в кабинет следом за мной, но я попросил ее подождать, пока я подготовлюсь к приему, то есть сменю куртку на халат, переобуюсь в «рабочие» мокасины и вымою руки. Нечего поваживать – у меня еще целых десять минут до начала рабочего дня!
Пока я готовился к приему, пришла Таня. Тем лучше – свидетель мне не помешает. Мы обменялись взглядами («Знаете, кто там в коридоре?» – «Видел уже!»). Таня еще закатила глаза к потолку – достала, мол.
Достала – не достала, а выслушать все равно придется. Дожидаться официального начала работы я не стал, пригласил Термышеву сразу. Раньше войдет – раньше выйдет.
– Поймите меня правильно, – без предисловий начала Термышева, – я не имею каких-то конкретных претензий, потому что на этот раз у ребенка все закончилось благополучно, без последствий, а моральную травму я ему уже компенсировала…
Я рос обычным ребенком – не хулиганом, но и не ангелом. Родители меня любили и часто баловали. Разумеется – утешали, когда мне требовалось утешение. Но к легким ушибам, что я, что мои родители относились одинаково – не придавали им никакого значения. Не перелом же, в конце концов!
– …И как я уже сказала вашему руководству, в целом гимназия мне нравится. Поэтому я не склонна переводить сына в другую школу…
«А если честно, то тебе просто жаль терять деньги», – подумал я.
Эмилия Леонардовна предоставляла пятипроцентную скидку тем, кто оплачивал обучение не за полугодие, а сразу за год. В скидках, я уверен, заключена какая-то особая магия. Скидки, пусть даже и копеечные, привлекательны и заманчивы. Большинство родителей оплачивало обучение сразу за год. По условиям договора, если ребенок во время оплаченного периода прекращал учебу в гимназии по собственному желанию или по желанию родителей, деньги не возвращались.
– …но я хотела бы иметь определенные гарантии…
– Простите меня, но гарантии следует обсуждать с администрацией. – Вежливая улыбка пришлась как нельзя к месту. – Этот вопрос не в моей компетенции.
– Я понимаю, не дура, слава богу! – огрызнулась Термышева. – Я просто объясняю ситуацию. От вас же я хочу услышать ответ на один вопрос – что именно вы, Сергей Юрьевич, как врач гимназии делаете для предупреждения травматизма и тому подобных явлений, наносящих вред ученикам?
Не знаю почему, но у меня возникло стойкое ощущение того, что наш разговор записывается. И что он будет иметь какие-то отдаленные последствия. Интуиция сработала. У врачей она вообще хорошо развита, а у нас, педиатров, в особенности. Самые маленькие пациенты просто плачут и не могут рассказать, что именно их беспокоит. Вот и приходится угадывать.
– Этот вопрос, как все другие, вам следует задать нашему директору. – Я встал, и Термышева тоже встала, рефлекс сработал. – Вас проводить к Эмилии Леонардовне?
Этому приему не учат в институтах. Ему учат в поликлиниках и больницах, если, конечно, повезет с учителями. Встать – и в девяноста процентах случаев собеседник тоже встанет. «Вас проводить?» Ответов может быть два. «Да» – значит, провожаем, «нет» – идет сам. Но так или иначе – собеседник уходит, а именно это и нужно.
Если же порой (попадаются и такие твердолобые люди) собеседник остается сидеть, да еще заявляет: «Подождите, мы еще не закончили», то надо посмотреть ему в область переносицы и веско сказать: «Извините, но мне надо уйти (выйти, бежать, лететь…)».
«Если он и после этого не уходит, – говорил мой поликлинический наставник доктор Сазонов, – то следует немедленно убедиться в том, жив ли он вообще. Ты смеешься, а у меня так бабушка однажды концы отдала на приеме. Привела внучку, справку по бронхиту закрывать, села на стульчик, икнула да обмякла. Хорошо, что медсестра сообразительная со мной работала – сразу девочку к старшей сестре увела».
На этот раз все сработало без осечки.
– Изззвините зззза бессспокойссство… – прошипела сквозь сжатые губы Термышева и ушла.
Я позвонил по внутренней линии в приемную директора и сказал:
– Марина Максимовна, к вам идет Термышева.
– Спасибо, – ответила Марина.
На работе мы вели себя безукоризненно, демонстрируя чистые, незамутненные ничем личным, деловые отношения. Личное отложили до пятницы, запланировав совместный поход в ночной клуб. Ну, еще при встречах в гимназии, когда рядом никого не было, мы улыбались друг другу не дежурными улыбками, а приветливо, как принято говорить – «со значением». Ночь, проведенная в одной постели, произвела на нас обоих хорошее впечатление. По крайней мере нам хотелось продолжить знакомство. А еще Марина не спросила утром, хорошо ли мне с ней было, и не начала «препарировать» случившееся, обсуждая «как сделать лучше» и «как больше нравится». Терпеть не могу ни подобных вопросов, ни разговоров на эту тему. Секс в моем представлении – нечто такое, что не нуждается в детальном последующем разборе. В конце концов, все что хочется можно сказать (намекнуть и т. п.) во время, а не после.
