Пауло Коэльо - Алеф
Но Хиляль не желает слушать то, что я ей говорю. Как тогда в Москве, она запечатлевает на моих губах мимолетный поцелуй и исчезает в ледяной екатеринбургской ночи.
МЕЧТАТЕЛЯ СИНИЦЕЙ НЕ ПРЕЛЬСТИТЬ
Жизнь – это поезд, не вокзал. Проведя в дороге почти двое суток, каждый из нас испытывал слабость, апатию, тоску по двум безмятежным дням, проведенным в Екатеринбурге, и нарастающее раздражение по отношению к остальным попутчикам.
Перед отправлением Яо оставил мне в лобби записку, в которой предлагал немного поупражняться в айкидо. Я ему не ответил. Мне нужно было хоть немного побыть одному.
Утро я посвятил доступным физическим нагрузкам, то есть бегу и ходьбе. В мои планы входило утомить себя настолько, чтобы, оказавшись в поезде, можно было спокойно заснуть. Я наконец дозвонился жене – в дороге мой телефон не работал – и признался ей, что уже сомневаюсь в том, сколь необходимо это путешествие, и что хотя пока поездка приносит свои плоды, я все же подумываю о том, чтобы ее прервать.
Жена сказала, что любое мое решение будет верным, и велела ни о чем не беспокоиться. Она была поглощена своими занятиями живописью, но между прочим рассказала мне свой странный сон. В ее сне я сидел на берегу моря, а из воды вышел некто, сообщил, что я уже завершаю свою миссию, и исчез.
Я спросил, мужчина то был или женщина. Жена ответила, что не смогла разглядеть, поскольку лицо незнакомца скрывал капюшон. На прощание она благословила меня и в который раз попросила не беспокоиться. Еще она сказала, что, пока я мерзну в Сибири, Рио превратился в раскаленную печь. Она посоветовала мне следовать интуиции и поменьше обращать внимание на то, что говорят окружающие.
– В том сне с тобой на берегу была какая-то девушка...
– С нами едет одна молодая женщина. Не знаю, сколько ей лет, но определенно меньше тридцати.
– Верь ей.
* * *Днем я встречался с издателями и раздавал интервью, потом мы поужинали в роскошном ресторане, а к одиннадцати отправились на вокзал. Уральские горы – хребет, что отделяет Европу от Азии, – мы пересекли в полной темноте. Разглядеть хоть что-нибудь было решительно невозможно.
В поезде все пошло по-старому. Наутро следующего дня, словно повинуясь какому-то неслышному сигналу, мы собрались за столом. Ночью никому не удалось сомкнуть глаз, даже Яо, кажется, привычному к подобным переездам. Он и выглядел каким-то особенно усталым и подавленным.
Само собой, Хиляль была тут как тут, и, само собой, она-то как раз выспалась. После завтрака, за которым мы сетовали на бесконечную тряску, я отправился к себе, хоть немного поспать, а через несколько часов вернулся в гостиную, где нашел всю компанию в сборе, и все вместе мы горевали о том, что нам предстоят еще тысячи километров таких мучений. Мы молча пялились в окно и курили под раздражающую музыку, которую транслировали вагонные динамики.
Хиляль была непривычно тиха. Она всегда садилась в одном и том же углу, открывала книгу и углублялась в чтение, словно отгораживаясь от остальных. Никого, кроме меня, это, по всей видимости, не волновало, мне же такое поведение представлялось невежливым. Впрочем, тут же вспомнив о прежней Хиляль, встревавшей в разговор с неуместными замечаниями, я счел за благо промолчать.
После трапезы я обычно возвращался в свое купе, чтобы поспать или поработать. Словно сговорившись, вскоре все мы потеряли счет времени. Мы перестали различать день и ночь; наши дни проходили от одного приема пищи до другого, как, видимо, бывает в тюрьмах у заключенных.
По вечерам в гостиной нас ждал ужин. Мы пили больше водки, чем минеральной воды, и больше молчали, чем разговаривали. Мой издатель рассказал мне, что пока меня нет, Хиляль репетирует, играя на воображаемой скрипке. Я слышал, что шахматисты поступают точно так же, играя в голове целые партии.
– Да, Хиляль играет неслышную музыку для невидимых существ. Возможно, им того и надо.
* * *Еще один завтрак. Впрочем, сегодня все не такое, как обычно. Кажется, все мы начинаем привыкать к новому образу жизни. Мой издатель жалуется, что у него плохо работает мобильный телефон (мой вообще не работает). Его жена одета как одалиска, что кажется мне одновременно забавным и нелепым. Она не говорит по-английски, но мы прекрасно понимаем друг друга с помощью языка взглядов и жестов. Хиляль вдруг решает принять участие в общем разговоре и рассказывает, как трудно живется оркестрантам. Это престижная профессия, только многие музыканты зарабатывают меньше, чем водители такси.
– Сколько вам лет? – спрашивает редакторша.
– Двадцать один.
– Никогда бы не подумала.
Это означает: «Вы выглядите старше». Верно. Я и не подозревал, что Хиляль так молода.
– В Екатеринбурге я познакомилась с директором консерватории, – говорит редакторша. – Он сказал, что вы одна из самых талантливых скрипачек, которых ему доводилось встречать, и что вы внезапно утратили к музыке всякий интерес.
– Это все Алеф, – говорит Хиляль, стараясь не смотреть на меня.
– Алеф?
Все смотрят на нее с удивлением. Я делаю вид, будто ничего не слышал.
– Да, Алеф. Я не смогла найти его, и моя энергия иссякла. Что-то в моем прошлом заблокировало ее.
Обычный разговор прямо на глазах превращается в сюрреалистический. Я отмалчиваюсь, а мой издатель пытается разрядить обстановку:
– Так называлась одна книга по математике, которую я издал. На языке специалистов этот термин означает число, содержащее все числа. Книга была посвящена Каббале и математике. Насколько я понимаю, в математике этот термин используется для обозначения бесконечного ряда множеств...
Увидев, что его никто не слушает, издатель замолкает на полуслове.
– А еще в Апокалипсисе, – подхватываю я, словно только что уловив тему беседы. – Агнец есть воплощение конца и начала, вещь вне времени. Кроме того, Алеф – первая буква еврейского, арабского и арамейского алфавитов.
Редакторша начинает жалеть, что сделала Хиляль объектом всеобщего внимания, и решает сбить с нее спесь.
– Тем не менее для девушки в двадцать один год, к тому же выпускницы консерватории со столь блестящим будущим, вполне достаточно было проехать с нами из Москвы в Екатеринбург.
– Особенно если она spalla, – охотно соглашается Хиляль.
Она заметила, какое впечатление произвело на всех упоминание Алефа, и решила смутить редакторшу еще одним загадочным термином.
На этот раз положение спасает Яо.
– Так вы уже spalla? Поздравляю. – И обернувшись к остальным, поясняет: – Как вы, конечно, знаете, spalla – это первая скрипка в оркестре, музыкант, который поднимается на сцену последним, перед дирижером, и сидит впереди, по левую руку от него. Его скрипка задает тон остальным инструментам оркестра. Кстати, я знаю одну весьма примечательную историю на эту тему. Она случилась в Новосибирске, где будет наша следующая остановка. Хотите послушать?
Все соглашаются с важным видом, словно давая этим понять, что они и в самом деле знали, что означает слово spalla.
История Яо оказывается не такой уж примечательной, но благодаря его рассказу ссора, так и не вспыхнув, затухает. После скучнейшей лекции о достопримечательностях Новосибирска все окончательно успокаиваются и начинают расходиться по своим купе, а я в очередной раз жалею о том, что мне когда-то пришла в голову мысль проехать чуть ли не через весь континент по железной дороге.
– Чуть было не забыл записать изречение на сегодня, – спохватывается Яо.
Китаец выводит на желтом листочке: «Мечтателя синицей не прельстить», и приклеивает его к зеркалу, следом за листочком с изречением предыдущего дня.
– На нашей следующей остановке вас ждет телевидение, они хотят взять у вас интервью, – сообщает издатель.
Интервью так интервью. Все что угодно, лишь бы скоротать время.
– Напишите о бессоннице, – советует издатель. – Как знать, вдруг это поможет вам заснуть.
– Я тоже хочу взять у вас интервью, – заявляет Хиляль, окончательно очнувшаяся от своей летаргии.
– Уточните расписание у моего издателя, – советую я.
Я иду в свое купе, чтобы провести ближайшие несколько часов, ворочаясь с боку на бок. Мои биологические часы окончательно сбились с толку, и хотя я, как все, кто страдает бессонницей, убеждаю себя, что это время можно использовать для размышлений о важных вещах, у меня, естественно, ничего из этого не выходит.
И вдруг до меня доносится музыка. Вначале я решаю, что ко мне вернулась способность проникать в духовный мир без всяких дополнительных усилий с моей стороны, однако тут же сознаю, что, помимо музыки, по-прежнему слышу, как стучат колеса и дребезжит и позвякивает стоящая на столике посуда.
Эта музыка реальна. И доносится она из моей ванной. Я встаю и распахиваю дверь.
