Марина Аромштам - Когда отдыхают ангелы
«Бал венчает подвиги не только детей, но и взрослых, — сказала Марсём. — Всего за один месяц взрослые научились ходить в полонезе, танцевать гавот и польку. В наше время это серьезный поступок. Но освоить ход мазурки сумели немногие. Сейчас они покажут, что у них получилось. Этот танец мы посвящаем победителям Черного Дрэгона!»
Зазвучала музыка, и кавалеры уверенно повлекли в танце своих дам. Мама двигалась легко и изящно, локоны ее подрагивали, и она задорно смотрела снизу вверх на своего партнера. Я подумала: если бы здесь был царь, он, наверное, стал бы за ней ухаживать. Ведь она такая красивая! А потом я вдруг увидела В.Г. и поняла: он тоже так думает. Он успел снять латы и крылатый плащ, вернулся на место, где сидел рядом с мамой, и теперь следил за танцем.
Герои сказок часто влюблялись с первого взгляда. Принц как увидел Золушку на балу, так сразу и влюбился. И после этого танцевал только с ней. А про Ивана-царевича даже таких подробностей не сообщают. Он заезжал в тридесятое царство — тридевятое государство и сразу обнаруживал там какую-нибудь Василису или Елену. Не просто очень красивую, а прекрасную. Самую прекрасную на свете — по мнению всех окружающих, включая волка. Царевич сразу сажал Василису на коня и вез, из чего можно заключить, что все случилось с первого взгляда. К тому же на второй и, тем более, на третий взгляд у него просто не было времени: за ним всегда кто-нибудь гнался.
Дедушка говорил, это не выдумки. Только так и бывает. Ты давным-давно знаешь какого-нибудь человека, а в какой-то момент что-то случается с твоими глазами — будто купил другие очки: смотришь на старого знакомого и вдруг понимаешь: увидел его впервые! И с этого момента — с этого взгляда — влюбляешься.
Я думаю, что-то случилось с глазами В.Г., когда мама танцевала мазурку. Будто до этого он не приходил к нам в гости, не носил цветы и не вел беседы за ужином. И уже ничего нельзя было изменить. Ведь в мозгу еще не обнаружили центра любви, чтобы выключать его, как утюг. А то, что В.Г. знал химию, — разве это что-то меняло?
Дневник Марсём
Сегодня у нас был чудесный праздник в честь победы: Дрэгона завалили, жабастых преобразили. Теперь болота снова благоухают, а дети будут плакать значительно меньше, чем могли бы.
Честно говоря, меня подмывало влезть на сцену и сказать патетическую речь. Но я очень волновалась из-за мазурки. К тому же речь не была предусмотрена сценарием. Какие могут быть речи на балу?
Поэтому воплощаю невысказанное в письменной форме.
«Мы тут с вами насовершали подвигов и теперь знаем, что способны на это. И если нам в будущем захочется сделать какую-нибудь гадость — а нам захочется! — надо бы про этот опыт вспомнить. Он поможет куда-нибудь вырулить. В какую-нибудь нужную сторону».
Вот такая содержательная речь.
Верю ли я в это? После бала, после сокрушенных злыдней и превращающихся принцесс, мне отказывает испытанная защита — здоровое чувство цинизма.
Удивляться нечего: все запасы сил ушли на магические действия и колдовские приемы. Еще немного — и буду летать в школу на метле.
Но, если без шуток, память об этих подвигах нужна, прежде всего, мне. Вот сделает некто, посещающий твой класс, гнусность, а ты на него посмотришь и подумаешь: гад, форменный гад! Но может совершить подвиг.
Только не надо говорить, что это игрушки. Сами попробуйте нанести три последних удара, когда ноги уже не держат, а страшилище величиной с дядю Степу колотит тебя диванными валиками. Все было по-настоящему. И на это — весь расчет.
Надеюсь, на наш школьный век, на наше совместное бытие нам этого хватит. Вряд ли мне достанет сил еще раз открыть пасть дракона. Какой-нибудь спектакль поставить, комнатный праздник — да. А это — вряд ли.
Чего стоит одного Дрэгона наколдовать! И для бала должны возникнуть благоприятные сопутствующие обстоятельства: например, наличие некоторого количества знакомых кавалеров, чтобы родительницы учеников не остались без пары; наличие некоторого количества артистичных подростков, по которым плачет то ли сцена, то ли детская комната милиции. Этого добра может и не оказаться под рукой в нужный момент. А без него — никуда. Никаких балов и пастей. Так что с В.Г. и его подопечными «злыднями» мне повезло.
Правда, эти великовозрастные детки пристали ко мне по дороге из леса: «Вы только для малявок стараетесь? Может, нам тоже что-нибудь устроите? С похищениями!» Я говорю: «О вас должен собственный шеф заботиться. Вот пусть и думает, кого и где вам похищать. А мне вы в аренду сданы. На строго оговоренных условиях!»
А вообще — хорошие ребятки. Но думать про них не буду. Нет сил. Мое дело сделано. Теперь три дня буду лежать в отходняке. Ждать возвращения чувства здорового цинизма.
Часть четвертая
16
Когда мы были в третьем классе, кто-то из детей принес в класс маленькую самодельную марионетку с головкой из пластилина и ручками на ниточках. Принес и заставил плясать у всех на глазах. Марсём смеялась, хлопала в ладоши и тут же присвоила кукольному умельцу звание — «наследник папы Карло», а на следующий день выдала ему красивое свидетельство с желтыми и красными буквами.
После этого в классе началась эпидемия кукольного производства. Мы делали кукол из воска и пластилина, из проволоки и тряпочек, из палочек и спичек, приносили в класс и заставляли «оживать». После выступления куклы заселялись в шкаф, на специальную полочку, и там ожидали нового пополнения своих рядов.
Как-то Петя встретил нас на остановке с сияющими глазами и огромным свертком в руках. Он был молчалив, сосредоточен и твердо отказывался отвечать на вопросы любопытствующих до назначенного времени. Когда все, наконец, уселись в круг, Петя еще немного помедлил, а потом неторопливо развернул свою тряпку. Мы ахнули: под оберткой оказался — неужели такое может быть? — настоящий Буратино. Самый настоящий, деревянный, сделанный, как сказал Петя, по всем правилам — из полена. Субботний вечер и воскресенье — все время, отпущенное Пете на общение с папой, — они провели в гараже. Там Буратино и появился на свет. Самое трудное — сделать голову, объяснял Петя, ведь она круглая, ее нужно вытачивать на специальном станке. И Петя позволил себе усомниться, что настоящий папа Карло мог сделать Буратино вручную, без такого станка.
А потом настал мой день. На столе у дедушки лежали два магнитика. К ним цеплялась мелкая канцелярская всячина — кнопки, скрепки, зажимы. Если мама нечаянно роняла на пол иголку, один из магнитиков тут же приходил ей на помощь: ехал, как маленький трактор по полу, разыскивая пропажу. И иголка обязательно находилась — выскакивала из какой-нибудь щели, будто по взмаху волшебной палочки, и прилипала к магниту. Однажды дедушка показал мне фокус: взял листок бумаги, насыпал на него горсточку скрепок, а снизу подложил магнит. Дедушка двигал магнитом и отдавал команды: «Полный вперед! Полный назад!», а скрепки шевелились, словно живые, и перемещались туда, куда он им приказывал. Сначала я просто смотрела и смеялась, а потом меня вдруг осенило:
— Деда! Я сделаю озеро. И лебедей. Лебеди будут скользить. Из-за магнита.
Я трудилась часа три, может быть, больше. Сначала мне не давались лебединые шеи. Ведь они должны красиво изгибаться! Но я их срисовала — из книжки про царя Салтана. Каждый лебедь состоял из двух одинаковых половинок с общим донышком. К донышкам я прицепила скрепки. Потом установила лебедей на поверхность бумажного озера, подложила снизу магнит и стала водить им туда-сюда. Невидимый магнит тянул лебедей за скрепки, и они двигались по бумаге. Будто плыли!
— Деда, правда, как настоящие? Как в «Лебедином озере»! Правда?
Я приклеила по краям картонки камыши и наутро принесла свое изобретение в школу.
Я предчувствовала, что поражу Марсём: она поражалась легко и с радостью. Я знала, что получу свидетельство. Но в тот день на меня обрушилось нежданное счастье: главным поклонником лебединого озера оказался Егор. На перемене у моей парты выстроилась очередь из желающих управлять лебедями. Егор подходил несколько раз, сосредоточенно водил магнитом по листу и приговаривал: «Вот, значит, как он работает! Вот чего может! Вот это да! Сила!»
Будь моя воля, я разогнала бы очередь. Я сказала бы: уйдите. Пусть он играет! Пусть играет только он. Мы теперь будем все время с ним играть. И я ему все разрешу. Как Петя мне разрешает. Я ничего для него не пожалею. Потому что в тот момент — наверное, в тот момент! — что-то случилось с моим взглядом. Он стал первым.
17
О любви детей почти ничего неизвестно. В отличие от взрослых, в мозгу которых ученые рано или поздно что-нибудь откроют.
