Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара
— Они разные.
— Браво, Шерлок! Еще варианты?
— Левый снимок светлее.
— Верно. Что это значит?
Зачем она приехала? Зачем?
— Художник использовал более плотные виды красок?
— Ве-ерно, — я посмотрел поверх очков на девушку в первом ряду. — Откуда вы знаете?
— Я читала учебник.
— Ах да, учебник. Их еще читают? Что ж, ладно, вы молодец. Что вы еще можете сказать об этих снимках?
Девушка смущенно опустила взгляд.
— Ничего.
— Верно, — сказал я. — Ничего. Потому что на самом деле рентгенография — это не панацея от всех болезней. (Зачем она приехала?) В течение всего времени обучения вам будут вбивать в голову информацию о самых разных технических приемах обнаружения подделок: инфракрасное излучение, например, выявляет первоначальный рисунок автора, сделанный карандашом и скрытый под слоями красок. Ультрафиолет вызывает люминисценцию лака, которым покрыт авторский слой картины. Проблема в том, что все это — лишь техника. А технику легко обмануть. Именно поэтому так важно, чтобы вы — вы все! — научились видеть настоящие вещи собственными глазами, без помощи всех этих прибамбасов. (Зачем она приехала?) Любой математик должен уметь складывать и делить семизначные числа вручную, без всяких калькуляторов — иначе он хреновый математик. И точно так же любой искусствовед должен уметь видеть технику мазка и оттенки красок невооруженным глазом. Знайте главное: разница между художником и имитатором заключается в том, что второй целиком зависит от приемов первого. (Что она здесь делает?) И это всегда — всегда! — проявляется в деталях: в игре светотени, в морщинах, складках одежды. У настоящей картины есть характер. Именно по «характеру» эксперт может отличить имитацию от оригинала, — я нажал кнопку на пульте, и проектор выплюнул на экран третий слайд. — Перед вами еще одна картина Ликеева «Возвращение Платона в Академию» и, соответственно, ее подделка. На первый — да и на второй — взгляд они идентичны. Рентгенография здесь не поможет, ведь имитатор постарался на славу: он использовал краски той же плотности, что и мастер, и даже умудрился состарить холст (о том, как он этого добился, мы поговорим на следующей лекции). (Что ей нужно?) Но если вы приглядитесь, вы увидите, что на левой картине контраст между светом и тенью сильнее — она более тщательно прорисована. А теперь ответьте: какая из картин — оригинал?
В аудитории поднялся гомон — молодежь совещалась. А я, набравшись смелости, снова окинул взглядом задние ряды — старался разглядеть лицо рыжей девушки на задней парте. Она была в очках — в прямоугольной черной оправе. В тех самых (или я просто додумываю реальность?), в них она была в тот день, когда мы познакомились — и когда расстались. И мне хотелось крикнуть: «Катя, это ты? Что здесь делаешь?»
— Левая! — крикнул один из студентов.
— Почему левая? — спросил я, всеми силами стараясь уследить за собственной лекцией.
— Она лучше нарисована — вы же сами сказали!
— Ошибаетесь, — я выдохнул. — Я сказал, что она более тщательно прорисована, а не нарисована. Это разные вещи. На самом деле, именно левая картина — подделка. Ее выдает излишняя старательность. Вот четвертый слайд — фрагменты тех же картин крупным планом. Справа настоящий Ликеев, слева — имитатор. Видите разницу? Мазок Ликеева более тонкий и воздушный, потому что художник не задумывался о том, как сильно он давит кистью на холст; имитатор же, наоборот, слишком усердствовал в своем стремлении быть похожим — и эта искусственность проявилась в движениях его кисти: слишком контрастные цветовые переходы выдают его с потрохами. Видите? Нет? Ну и ладно, это придет с опытом.
— А можно спросить? — поднятая рука в последнем ряду.
— Да?
— И все-таки: что же случилось в Питере в 2003-м?
Я уже не обращал на шутника внимания — просто ждал, когда утихнет смех.
— Еще вопросы?
— Да, — девушка в первом ряду подняла руку.
— Я надеюсь, ваш вопрос не про Питер?
Она быстро замотала головой.
— Хорошо — задавайте.
— Вы сказали, что вы специалист по творчеству Дмитрия Ликеева.
— Да.
— А почему вы выбрали именно его?
Я молчал — долго и растерянно. Я мог бы рассказать студентам, что одна из картин Ликеева, «Наводнение», висела в комнате для гостей в нашей усадьбе. Я мог бы рассказать им, что эта картина — единственное, что отец не стал продавать, когда наше прошлое пустили с молотка. Я мог бы рассказать им, что она путешествовала с нами в течение нескольких лет, пока однажды просто не исчезла вместе со всем багажом во время очередного переезда, и что после этого мои родители расстались. Я мог бы рассказать им все это — но зачем? В конце концов, к искусству это не имеет никакого отношения.
Я бросил взгляд на заднюю парту, возле двери — но парта была пуста…
***Лекция длилась мучительно долго — чем ближе к концу, тем длиннее становились мои паузы — и раздавшийся в коридоре звонок был подобен благовесту. Студенты зашуршали, загремели, собирая вещи. Парадокс, но некоторые даже благодарили меня, проходя мимо. Интересно, за что? Или это — всего лишь вежливость?
***Домой я возвращался затемно, с таким ощущением, словно только что пробежал марафон.
«Что это было? Она — или я просто скучаю? Нет, все, хватит, я устал, сейчас почищу зубы — и под одеяло».
Я поздоровался с Олегом Фомичом, отказался от его «экскурсии», поднялся на второй этаж и уже полез в карман за ключами, — но дверь вдруг распахнулась прямо у меня перед носом, и навстречу вышла Марья Петровна, жена Олега Фомича.
— Мое терпение лопнуло!
Она стояла, воинственно уперев руки в боки, усохшая, костлявая, похожая на готическую букву «Ф». На голове у нее, как всегда, красовался парик, имевший округлую форму и похожий, скорее, на спящего кота, чем на волосы. Мне казалось, что если ткнуть в него палочкой, он проснется и расцарапает хозяйке лысину.
— Обычно о выселении предупреждают хотя бы за неделю, — сказал я.
— Я устала предупреждать, — прохрипела старуха. — Мой муж, может, и склеротик, но я все помню! Все! Я не занимаюсь благотворительностью. Забирай манатки!
В углу стояли три картонные коробки из-под телевизоров с моими вещами. Пойти мне было некуда, но и упрашивать эту подставку для парика я не хотел — поэтому просто подошел к коробкам: проверить — все ли вещи на месте.
— Постойте-ка. А где мои картины? Где инструменты, мольберт? Они были в сундуке, в шкафу.
— Они там и останутся, — сказала костлявая. — До тех пор, пока ты не оплатишь долг.
«Отлично! — подумал я. — Еще один долг и еще один ультиматум. У меня скоро будет коллекция».
Я повернулся к хозяйке и попытался состроить трогательную мину.
— Послушайте, я не могу уйти без картин. Если хотите, можете в качестве залога забрать эти коробки с вещами, но картины мне нужны.
Она ткнула в меня пальцем. Палец у нее был неестественно длинный, словно состоял не из трех фаланг, а из двенадцати.
— Нет уж! Нет уж! — торжествующе забулькала она. — За барахло твое и двух рублей не выручишь, да и картины — мазня — ничего не стоят. Но за картинами ты вернешься — это я точно знаю! Так что вот тебе мои условия, Малевич: принеси оплату за полгода, и получишь свои картинки назад, понял?
Я слушал ее вопли спокойно, даже равнодушно, и слово «мазня» меня нисколько не покоробило, но когда она назвала меня «Малевичем», я по-настоящему взбесился, потому что это было самое оскорбительное из всего, что она могла бросить в мой адрес. В голове у меня помутилось, и я с размаху влепил ей подзатыльник — такой сильный, что ее парик свалился на пол.
— Ой, извините, ради бога, — пробормотал я, поднимая парик и возвращая его на «лысую гору». — Ужасно неловко получилось. Я вовсе не собирался вас бить. Просто у меня есть проблема: я теряю контроль над собой, когда слышу это имя на «М».
***Звонить друзьям я не хотел — из гордости. Особенно Петру — он и так считал меня слабаком после того, как я не справился с работой маляра. Несколько часов я просидел на автобусной остановке, закутавшись в шинель, «наслаждаясь» холодной романтикой бродяжничества.
Дядя Ваня был прав, когда сказал, что мои картины — это моя реальность. Потому что теперь, когда их отобрали, я почувствовал себя сиротой.
Я зашел в какой-то бар, чтобы погреться. Хотелось есть, но денег не было ни копейки — последний гонорар за экспертизу я потратил два дня назад на погашение одного из своих многочисленных долгов.
Чёрт, как я докатился до такого? Я ведь не играю в азартные игры, не покупаю дорогие шмотки, не хожу к проституткам. Но тогда куда они деваются, эти деньги? У меня всегда были проблемы с математикой — но не до такой же степени!
Я всеми силами гнал от себя эти мысли о долгах — но сил оставалось все меньше. Я стал рыться в карманах, надеясь отыскать хотя бы пару монет, и вдруг наткнулся на визитку: «Дмитрий Михайлович Ликеев-Марейский». Странно — первое, о чем я подумал: а не он ли устроил мое выселение? С его одержимостью это вполне возможно.
