Освальдо Сориано - Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido)

— А тебе? Чем тебе подкупить армию?

Суприно взглянул на интенданта и в который раз подумал: «Ну не идиот ли!»

— Ничем. Мне их подкупать и не придется. За федеральной полицией идет армия.

— Бог с ними со всеми. Я знать ничего не хочу. Обтяпывай сам свои делишки.

— Ты меня заложишь перед армейским командованием.

— Нет, Суприно. Я выхожу из игры. Делай что хочешь.

Партийный лидер выхватил пистолет и скомандовал:

— Выходи!

— Что с тобой?

— Выходи, тебе говорю!

— Ты с ума сошел.

Суприно выскочил из машины и, обежав ее спереди, рванул на себя дверцу, за которой испуганно сжался Гульельмини. Интендант уцепился левой рукой за руль, а правой хотел было прикрыться, но не успел, Суприно нанес ему удар в лицо с такой силой, что тот сразу потерял сознание и безжизненно повалился на сиденье. Ухватившись за волосы, Суприно вытащил интенданта из машины на обочину, приставил к голове пистолет и выстрелил. Гульельмини вздрогнул в предсмертной конвульсии и застыл. Не теряя времени, Суприно подтолкнул труп к краю кювета, перевернул его так, что тот сполз по откосу и погрузился в грязную, поросшую травой жижу.

Затем Суприно вернулся к машине, сел за руль, свернул с обочины и дал газ. По радио теперь уже пел другой певец — Риверо. Партийный вожак спешил. Спидометр показывал сто сорок километров. Чтобы боковой ветер не сносил машину в сторону, приходилось все время подаорачивать руль влево.

Неожиданно для себя Суприно чихнул. В голове промелькнуло: «Простудился, в штабе наверняка аспирин найдется».

Свернув с шоссе, Хуан и сержант Гарсиа медленно продвигались по проселочной дороге. Отлетавшая от колес грязь оседала на брызговиках. Крутить педали становилось все труднее и труднее.

Дождь кончился. По голубому небу опять поплыли белые облака, порозовевшие в лучах восходящего солнца. Дул легкий западный ветерок. К телу липли насквозь промокшие рубашка и брюки, отчего становилось холодно. Ехали молча.

«Бычка» они увидели, когда подъезжали к воротам загона для скота. Он стоял возле ангара. Одна дверца была открыта и болталась на ветру. В самом ангаре горел свет. Они слезли с велосипедов и дальше пошли пешком. Только заглянув внутрь помещения, Хуан быстрыми шагами направился к овсяному полю, которое служило взлетной полосой и на котором сейчас стоял самолет. За ним едва поспевал Гарсиа. Поравнявшись с «Бычком», они увидели вдребезги разбитый ветровой козырек и пулевые пробоины на фюзеляже. Отпрянув, Хуан поскользнулся, но не упал, а мягко приземлился на выставленные вперед руки. Старавшийся ему помочь сержант заметил побледневшее, растерянное лицо Хуана. Вставая, тот прохрипел, закрыв лицо руками:

— Они его убили, сволочи! Убили!

Он хотел было шагнуть вперед, но не смог и как-то странно осел набок. От самолета донеслись еле слышные слова:

— Еще нет, брат… Еще нет…

— Сервиньо! — радостно закричал Хуан и пополз, не в силах вытащить из грязи ни рук, ни ног.

Гарсиа с искаженным от боли лицом наблюдал за этой сценой. Уже у дверцы Хуан услышал:

— Достань мне бутылку, брат… Ничего не вижу… — шептал Сервиньо.

Лицо его было в крови, глаза заплыли.

— Сервиньо… Что с тобой, старина?

Опершись руками о приборный щиток, пилот слегка повернулся и сказал:

— Они меня подкараулили…

Хуан, найдя под сиденьем почти пустую бутылку с можжевеловой, поднес ее к губам Сервиньо. Пилот, разомкнув склеившиеся от запекшейся крови губы, втянул несколько капель. Хуану показалось, что он улыбнулся.

— Паскудное дело, дружище, — тихо сказал Хуан.

— Не бойся, страшнее и уродливее, чём был равыпе, не буду, — глухим голосом проговорил Сервиньо. Хуан ему еще влил можжевеловой. — Я накрыл их дёрьмом, а? — продолжал Сервиньо.

— Конечно, брат. Мы из них самих дерьмо сделали,

— Ты был там, Хуан? Игнасио победил?

— Ясное дело. Ты можешь двигаться?

— Не знаю… мне лучше… немного холодно…

— Мы повезем тебя в город, чтоб там тебя вылечили.

— Нет… всего переломали… Какое паскудство… умереть сейчас…

— Поднимайся, брат… У меня велосипед. Я тебя отвезу на пункт «скорой помощи».

— Плесни еще глоток.

Хуан поглядел на бутылку и, вздохнув, произнес:

— Больше нет, старина. Потерпи до города, целый литр куплю.

Он попытался вытащить Сервиньо из самолета. Сервиньо со стоном съехал набок.

— Не надо… мы на них наложили… Ты здесь, Хуан?…

— Здесь, брат, здесь.

— Скажи дону Игнасио, что я был с ним… что я перонист…. что я их нё подвел… генерал[13] может гордиться, когда узнает…

Тело пилота содрогнулось и застыло, Хуан ласково провел по темным волосам Сервиньо и, повернувшись, посмотрел на сержанта Гарсиа глазами, полными горя.

— Помоги мне…

Они отнесли труп в ангар, завернули в найденный там кусок брезента. Постояв немного. над телом друга, они вышли на улицу. Над линией горизонта пылало солнце.

— Мы не подведем, — сказал Гарсиа.

Молча вернулись к самолету. «Бычок», слегка покачиваясь на ветру, стоял, наклонясь вправо. Одно колесо шасси утонуло в грязи.

— А с кем драться будем? — спросил Гарсиа.

— Говорят, что армия выступит. Теперь мы, кум, не ошибемся. — Умеешь самолетом управлять? — спросил сержант.

— Нет… Но видел, как Сервиньо управлял. Должно быть, нетрудно. Они обошли самолет. Крылья поблескивали в лучах солнца.

— Дружище Хуан!

— Что?

— Мы победим?

— Конечно. Ведь те ничего не стоят.

На лице сержанта Гарсиа появилась улыбка.

— А потом пойдём к нему.

— К кому?

— К Перону. Привезем его.

— С ума ты, сержант, спятил.

— С ума спятил? Мы ему покажем, что с городом сделали, расскажем про Игнасио, Матео, Сервиньо, про всех, кто за него отдал жизнь.

Хуан посмотрел на друга, у того были воспаленные, покрасневшие глаза. — Когда узнает, старик будет взволнован.

— Конечно, речь с балкона муниципалитета скажет. А воякам от позора некуда будет деться.

Они подошли к кабине «Бычка». Перед тем как в нее подняться, Хуан взглянул на солнце и зажмурился.

— Хороший денек занимается, сержант.

Гарсиа, обернувшись к городку, вглядывался в горизонт. И хотя на лице его была написана усталость, с губ слетело бодро:

— Настанут и для нас лучшие времена!

Маргарита Былинкина

Как солнце в малой капле вод, отразились в жизни захолустного городка, затерявшегося средь необъятной пампы, трагические события, что пережила Аргентина в недавние годы.

О происшедшем в городке Колония-Вела, по замыслу Освальдо Сориано расположенном неподалеку от местного административного центра Тандиль, в провинции Буэнос-Айрес, но весьма отдаленном от аргентинской столицы, повествует писатель в романе «Ни горя, ни забвенья…» И все же в провинциальных деятелях, выступающих в произведении, как отмечалось латиноамериканской критикой, проглядывают типичные черты представителей тех сил, которые сыграли роковую роль в истории страны.

После государственного переворота, совершенного правой военщиной десятилетие назад, в 1976 году, в Аргентине на протяжении почти восьми лет господствовала антинародная диктатура, установившая режим жесточайшего кровавого террора, жертвами которого стали тысячи и тысячи граждан, зверски убитых или «бесследно исчезнувших». Военной хунтой были отменены демократические свободы, приостановлена деятельность политических партий и профсоюзов, был распущен Национальный конгресс, конституция сведена к нулю. Дезорганизованной оказалась экономика страны.

Захватившие власть путчисты для достижения своей цели воспользовались резко осложнившейся внутриполитической обстановкой — в частности, возросшими противоречиями в правившей хустисиалистской (перонистской) партии.

Возникшее еще в послевоенные годы буржуазно-националистическое движение реформистского толка, связанное с именем известного государственного и военного деятеля Аргентины генерала Хуана Доминго Перона (возглавлявшего правительство с 1946 по 1955 и с 1973 до своей смерти в 1974 г.), превратилось в значительный фактор и до сих пор оказывает серьезное влияние на широкие массы. В 1947 году была основана перонистская партия. Распущенная было после падения правительства Перона в 1955 году, эта партия вновь появилась на политической арене спустя три года под названием хустисиалистской (от испанского слова «хустисиа» — справедливость), провозгласив борьбу за социальную справедливость с «третьей позиции» — между капитализмом и социализмом — на основе «гуманизации капитализма». После нового избрания Перона на пост президента республики в 1973 году хустисиалистская партия приумножила свои силы. «В условиях, когда коммунисты подвергались гонениям, — пишет член ЦК Компартии Аргентины Хосе Мариа Ланао, — большинство трудящихся подпало под воздействие идей перонизма, оказалось под влиянием лидера, опиравшегося на государственный аппарат, единственный в стране профцентр и партию разнородного классового состава, располагавшую массовой базой».