Тимонг Лайтбрингер - Ненависть, Неверие, Надежда. Проза

Молодая девушка скривила рот и что-то прошептала на ухо своему возлюбленному. Тогда возлюбленный попытался крепко ухватить стремившегося к двери человека с нелепо искривленной и прижатой к груди рукой, но тот вдруг прошептал : “Я только на минуту. Это мой бывший дом”, - и рука человека, уже готового схватить этого поганого бомжа, вдруг как-то медленно опустилась, в глазах на мгновение промелькнуло понимание, и как-то нелепо пробормотав “да, конечно”, он отошел назад.

…. Вперед и вверх - к третьему этажу. Вот он, близкий и знакомый… почти родной. И кто-то живет теперь в его квартире?

Он прислушался. Где-то за дверью бодро лаяла собака, видимо встречая пришедшего хозяина дома. Где-то плакал малыш. Где-то ругались люди. И только один раз на протяжении всего того получаса, что он стоял, прислонившись к стене и вспоминая былую жизнь, откуда-то совсем сверху донеслось многоголосое пение и радостный смех.

Потом он пошел назад. Из дома. Или домой?

Первый этаж… подобные литым маленьким бункерам почтовые ящики. Заглянуть? Но кто может написать ему? Кто?

И все же он заглянул - в ящик с крупным и жирным номером “30”. Тридцатый день…. Тридцатая квартира…это даже немного забавно…

Там было только одно письмо - с его инициалами. С его ! Он посмотрел на дату. Да, 29 дней назад оно пришло ему - тогда еще квартира была записана на него. Пробежал глазами строчки. Сначала недоумение, затем изумление, улыбка и боль отразились на лице. Впрочем, если бы кто-нибудь случайно увидел теперь его лицо - он бы принял это за хищнический оскал.

Не веря глазам, он еще раз пробежал все строчки. Все верно. Разум еще верно служил ему. Ошибки быть не может. Крупные буквы и слова “Извещение”, ”наследство”, имя его сестры, жившей за рубежом, и сумма в сто тысяч долларов были последними, что покрутились в его сознании в этот день. Ноги его подкосились и он упал.

За окном всходило солнце…

У Бога нечеловеческая логика

- И что он вообще сможет сделать в таких условиях?

- Это ему решать. Пускай работает,- ответили мне из-за Стены.

- Понимаете ли вы, что это невозможно, - возразил я невидимому собеседнику. Как он должен будет это делать?

- Как сможет.

- Ну и где же тут логика ?!

- У каждого своя логика. Тебе не понять, - пришел ответ.

- В этот горький и траурный день мы все собрались здесь, чтобы почтить светлую память человека, которого мы искренне и горячо любили - человека, чей жизненный путь оборвался столь скоро. Человека, давшего нам надежду на то, что со смертью жизнь не кончается, человека, успевшего прожить в этом мире так немного - краткие двадцать семь лет, каждый год из которых был годом отчаянной и дерзкой борьбы за жизнь, годом самоотдачи и годом подвига. Человека, чей молодой возраст как будто бы скрывал за собой многие годы опыта и мудрости. И пусть в эти минуты его самого уже нет с нами - но память о нем будет жить вечно в наших сердцах. Мы, те кто знал его, - уже никогда не сможем забыть. Мы не сможем забыть его слов, его вечно молодых светящихся оптимизмом глаз, дававших нам надежду в дни нашей скорби. Мы не сможем забыть его - и мы не забудем. Пусть земля ему будет пухом и будет светлым его путь в мир вечной жизни. Аминь.

* * *

- Ну что, доктор, как наш малыш? Все в порядке?

- Боюсь у меня для вас плохие новости.

- Что? Что с ним? Да не тяните же, ради Бога !

- В сыворотке крови вашего новорожденного был обнаружен вирус СПИДа.

* * *

- И каковы мои перспективы? Операция не поможет?

- Нет. Она только отсрочит болезнь на год-два.

- А потом?

- А потом вам придется найти трость и собаку, если, конечно, вы еще захотите жить.

- Сколько у меня осталось времени?

- Около пяти лет.

* * *

- Скажите, скажите же, мой мальчик, мой Паша жив?!

- Из пятнадцати человек Павел Волков и Александр Громов не вернулись из разведоперации. У нас есть основания считать их мертвыми. Сожалею, мэм.

* * *

- Отец бросил их, когда ему было около двух лет.

- А мать?

- А мать умерла от чахотки еще через три года. Мальчик скончался через неделю после этого.

- Его отец знает об этом?

- Нет, мы не стали ему сообщать, - он эмигрировал в другое государство почти сразу после развода, и мы не стали его искать.

* * *

- Да, они врезались друг в друга прямо на моих глазах ! Легковая машина попала точно под колеса этого грузовика. Я даже почти не успел заметить, как ее завертело - увидел ее вышвырнутую в бок, когда у нее уже снесло крышу. К тому времени, как я понимаю, все пассажиры были уже мертвы. Господи, это было так ужасно !

* * *

- Ну, а другие как? Как устроились, как живут?

- Елена теперь работает бухгалтером в банке. Наташа стала репортером. Женя журналисткой. Про парней ты итак почти все знаешь.

- А Мария как? Смирнова Мария, помнишь? Такая веселая, жизнерадостная которая всегда была?

- Ты не знаешь?

- Что? Что я должен знать?

- Она погибла в ДТП год назад. Я думал ты знаешь.

- Погибла?

- Да…от жизни иногда умирают. Сочувствую. Ты любил ее?

- Любил…

- Да, быть может мне пока не понять этой логики. Да, быть может я глуп и слеп, на какого же черта вы уничтожаете лучших представителей, какого дьявола вы уничтожаете тех, кто помогает вам же?! Почему не оставляете их, почему оставляете паразитов и убийц? Почему они живут, когда те, кто действительно должен был жить, давно гниют в своих могилах?! Что же это за нечеловеческая логика?! - кричал я моему невидимому за этой Стеной собеседнику.

Собеседник печально вздохнул.

- Видимо тебе не понять. Это Эксперимент.

- Что еще за чертов эксперимент?! Куда, кому, для чего? Не нужны нам ваши эксперименты !

- Мы отберем лучших. Нам нужны только они. Это естественный отбор. Вы должны смириться с его формами.

- Мы не смиримся ! Ты слышишь меня, кто бы ты ни был, мы не смиримся ! Не смиримся ! – из последних сил кричал я, стараясь перекричать шум непонятно откуда нахлынувшего ветра.

А потом Стена из черного хрусталя внезапно пошла трещинами и небо озарилось темно-красным огнем, а в глаза мне ударил идущий с неба ярчайший свет, ослепляя и выжигая их. Последнее, что я успел увидеть до того, как этот неистовый свет окончательно лишил меня зрения, был облаченный в какие-то ослепительно-белые одежды высокий человек со светящимися этим же светом глазами, промолвивший мне словами моего недавнего собеседника : “Смертный ! За то, что ты не принял свою судьбу, ты будешь проклят. Отныне ты в течение нескольких тысяч лет будешь вести других людей, помогая им понять красоту нашего Эксперимента, но сам не будешь способен этого сделать. Ты будешь учить и вдохновлять их - и видеть, как мы постепенно отбираем их у тебя. Ты будешь любить их - и наблюдать, как их смерть уносит твою любовь вместе с собой. Ты будешь бессмертным так, как ты этого захотел, - и ты проклянешь это бессмертие. Быть может тогда, спустя эти несколько тысяч лет, ты поймешь свою ошибку, - поймешь, что мы неподвластны вашей логике … и только тогда тебе откроется путь для постижения истины. Теперь иди и живи, бессмертный Ангел-Хранитель ! Твоя новая жизнь только началась..”

А потом тьма нежно приняла меня в свои объятья…

Четверть века за оградой

Он раскрыл глаза. Зрение и слух постепенно возвращались, очень-очень медленно – но возвращались. Уже который день он приходил в себя…

Толчок рукой - резкая боль в перебитом суставе - и он поднялся. Он жив и он выдержит - несмотря ни на что.

Несмотря на муть в глазах и перебитый сустав, резкой болью отдающий при каждом движении руки. Несмотря на крики и жесточайшую ругань вокруг. Несмотря на угрозы со стороны его “соседей”, которые они намеревались привести в действие, если он не поделится своей частью той баланды, что им приносили - приносили, чтобы они не умерли с голоду. Несмотря на методичные и отдающие звоном по железному полу шаги приближающегося надзирателя. Несмотря на солнце, которое он не видел уже так давно… лишь слабый свет которого он иногда замечал по утрам - свет, с трудом проникавший через прочные железные пластины, закрывавшие окна в этом оплоте скорби. В этом оплоте печали… и иногда, лишь иногда, - раскаяния.

“Чумбрик, мать твою ! Мы разделаем тебя на потроха! Ты слышишь, недоносок ?! Ты нам пятки вылизывать будешь, сука !”. Крик донесся откуда-то из дальней камеры и стих.

Здесь не любили сопротивляющихся, здесь не любили гордых. И таких здесь - практически не было. За исключением местных авторитетов - и тех, кто мог собственной кровью доказать, что он - достоин уважения. Потому что здесь уважали только силу.