Адель Фернандес - Ранний плод - горький плод
«Не знаю, — думает Жильбер, — я сам страшно хочу этого, но у мести есть привкус пепла...» И потом — ему больше не хочется думать о прошлом: сейчас весна, полная ароматов, нежная зелень молодой листвы, белые кисти цветущего миндаля. Уже показалось темное пятно сосняка и поля Бастиды, на которых начали золотиться хлеба. Автомобиль свернул на дорогу, окаймленную кустами ежевики, розовыми гроздьями испанской сирени и россыпью цветущего мака. Вот и крыша Бастиды с флюгером в виде лошади — буква, обозначающая север, так и отсутствует, — фасад, увитый диким виноградом и цветущими майскими розами. Жильбер чувствует, как отчаянно бьется его сердце. Он боится расплакаться от волнения, боится выглядеть глупым и слабым, как ребенок.
— Ну вот! Выходи! — Луи протягивает ему руку.
— Подожди, — просит Жильбер.
Он хочет прежде посмотреть на огромные платаны с голыми стволами, на липу у террасы, на герани...
— Ты сможешь идти? — спрашивает обеспокоенный Луи.
— Ну конечно.
Жильбер чувствует в себе прилив сил, он подходит без посторонней помощи к двери, берется за ручку. Он дрожит при мысли, что сейчас повернет эту ручку, толкнет дверь и увидит, что все по-прежнему: мягкие тени, запах, родные лица.
— Входи, Жиль, ну же!
Луи толкает дверь, и оба одновременно вздрагивают: раздается выстрел — такой, что зазвенели стекла и эхо отдалось от стен. Хлопает дверь. И слышится пронзительный женский крик.
— Боже мой, Матильда!
Луи бросается к кабинету Жоржа. Жильбер, держась за стенки, следует за ним — ноги у него дрожат. В коридоре он сталкивается с юношей и не сразу узнает Хосе. Хосе с криком и рыданиями бросается к нему, сжимает его в объятьях.
— Tio Жиль! Tio Жиль! Ты жив!
Жильбер падает на стул. Он пытается понять.
В кабинете перевернуто кресло. Матильда на коленях перед распростертым телом Жоржа. Луи тоже на коленях. Его энергичные движения так быстры, так точны, что Жиль немного успокаивается.
— Спаси его! — кричит Матильда душераздирающим голосом. — Спаси его!
Жильбер смотрит на брата. Он не изменился — лишь немного побледнел. И похудел, пожалуй. Луи расстегивает пиджак, жилет. Жильбер видит красное пятно — оно увеличивается и растекается по рубашке, как чернила на промокательной бумаге, Движения Луи становятся медленными, он протягивает руку к лицу Жоржа и закрывает ему веки. Устремив взгляд на Матильду, он чуть слышно произносит:
— Сделать ничего нельзя, пуля попала в самое сердце... Он не страдал.
— Нет! Нет! — истошно кричит Матильда. — Это неправда, этого не может быть!
Она трясет тело Жоржа, хватает руками его голову, страстно целует и, рыдая, зовет его.
— Прошу тебя, Матильда! Прошу тебя! — повторяет Луи.
Он подходит к Матильде, хочет поднять ее, но она яростно его отталкивает.
Жильбер сжимает голову руками. Значит, еще не кончено — еще кровь, еще смерть, крики, отчаяние. Матильда вдруг увидела его, она поднимает к нему лицо, искаженное болью, залитое слезами. И кричит:
— Кто это сделал? Кто отнял его у меня?
Жильбер поднимает голову, он хочет понять. И с изумлением видит, как Хосе, этот ребенок, который так вырос, что его трудно узнать, подходит к Матильде и говорит голосом, надтреснутым от рыданий:
— Это я его убил... Я думал, что tio Жиль не вернется. — И вдруг пронзительно кричит: — Я не знал, tia Матильда! Я не знал, что ты его любила!
Наступает тишина, страшная тишина. Все застывают от неожиданности и ужаса. Хосе дрожит всем телом, но стоит не шевелясь, как в столбняке. В руке у него Жильбер узнает свой револьвер. Так это правда, значит он убил его, выстрелив почти в упор, прямо в сердце, и так быстро, что у Жоржа не было времени ни крикнуть, ни шевельнуться. Матильда, пошатываясь, встает с колен. Голос ее стал хриплым, неузнаваемым:
— Ты? Ты ведь жил у него! Я относилась к тебе, как к сыну. Каким же чудовищем ты оказался! Убирайся! За что ты убил меня? Ведь это меня, меня ты убил! В Жорже была вся моя жизнь!
— Умоляю тебя, Матильда, — повторяет Луи, — будь же благоразумна...
Матильда снова опускается на колени у тела Жоржа.
— Любовь моя, — шепчет она сквозь рыдания, — бедная моя любовь... — И, повернувшись к Луи и Жильберу, очень быстро говорит: — Я ненавижу вас! Ненавижу вас всех! Из-за вас он был лишен всего, мало вам было — вам понадобилась еще и его честь, его жизнь. Даже родители — и те не любили его: хромой, слабый, менее способный! Ты, Жиль, ты был их гордостью, как и ты, Луи, для своих родителей. У вас было все: красота, обаяние, ум, мужество, успех — все вам было дано! Это слишком несправедливо! Жорж, мой Жорж! Это я заставила его работать, помогла сдать экзамены. Я передала ему адвокатскую контору моего отца, я писала его первые защитные речи, я сделала из него адвоката, о котором уже стали говорить! Я вернула ему веру в себя, гордость, радость жизни. Я вернула ему все, что вы отняли у него! И это я толкнула Франсину в его объятья! Да, я хотела, чтобы у него было и это тоже — любовница, самая красивая, самая желанная, вызывающая всеобщую зависть! Все, что я делала для вас, для Сопротивления, для несчастных, которых прятала здесь, — все это я делала для него. Он поставил на победу Германии и просчитался, но я все предусмотрела, все, чтобы спасти его! У меня есть досье, я над ним работала ночи напролет, зато судебный процесс сделал бы из него героя! У меня есть показания всех, кого я спасала, прятала, кормила, о ком заботилась. И те мои проклятые слова, которые кто-то мог услышать, не имели бы значения! Да, я на минуту поддалась волнению, глупой слабости, когда увидела гестаповцев и одновременно Жильбера и поняла смысл телефонного звонка, слова Жоржа, сказанные по-немецки. Я крикнула, но теперь отрицаю это! И буду отрицать до самой смерти! — Внезапно Матильда выпрямляется и, повернувшись к Луи, требует: — Звони в полицию, чтобы арестовали этого убийцу, судили его и чтобы я никогда больше его не видела!
К ней мало-помалу возвращается хладнокровие. И хотя она старается держать себя в руках, что-то в ней безнадежно надломлено. Луи подходит к ней, берет за руку.
— Послушай, Матильда, — говорит он нежно, — действительно, надо позвонить, но неужели ты в самом деле хочешь отдать под суд этого ребенка? Подумай о грязи, которую поднимет подобный процесс. Еще не поздно сказать, что это было самоубийство...
— Нет! — решительно заявляет Матильда. — Покончить жизнь самоубийством — значит признать себя виновным. — Она задумывается и, опустив голову, тихо говорит: — Грязь!.. Это вы все в грязи!.. Но... Ведь Жорж мог не вынести несправедливого обвинения, ареста, тюрьмы. Боже мой, — шепчет она, сжимая руками виски, — и зачем только я добилась вчера его освобождения из этой тюрьмы! — И вдруг снова становится адвокатом, защитником. — Жорж мог бы... У него были все основания разыграть состояние депрессии... Хорошо, — говорит, наконец, она, — делайте то, что надо, но досье у меня. Я ознакомлю с ним прессу, память Жоржа будут чтить. — И, простерши руку в направлении Жильбера, добавляет: — Ты здесь, ты вернулся, покрытый славой, жертва войны, мужественный участник Сопротивления. У тебя будут почести, ордена, ты жив! И ты хотел унизить своего брата, отомстить ему! А ведь это он должен быть отомщен! Так вот: он будет героем, он тоже... еще более великим, чем вы все!
Обхватив голову руками, она шепчет: «Жорж, любовь моя...» И, тихо плача, опускается на пол возле тела мужа.
Жильбер видит, как Луи берет револьвер носовым платком, протирает его, вкладывает в руку Жоржа и сильно сжимает ее, затем бросает револьвер на ковер в нескольких шагах от опрокинутого кресла. Жильбер видит, как пальцы Жоржа вяло разжимаются и рука падает на пол. Он не может оторвать глаз от этой бледной, мертвой руки. Он слышит прерывистое дыхание Матильды, рыдания Хосе, который в коридоре бьется лбом о решетку перил, слышит, как Луи звонит в полицию. Жильбер повторяет про себя фразу Луи: «Только что покончил жизнь самоубийством мэтр Жорж Фабр...» «Самоубийством... — машинально повторяет Жильбер, — самоубийством...»
Ему становится плохо, его бросает то в жар, то в холод, как в те ночи, когда его била лихорадка. Он закрывает глаза. Вокруг раздаются звуки, но он плохо их различает: машина, люди. Уносят тело Жоржа. Как бы то ни было, это часть его детства, его молодости, и теперь их навсегда отрывают от него... Однако он не мог бы больше любить брата... Вокруг него разговаривают. Он слышит, как Луи трясет Хосе, посылает его к Гоберам — сказать им, что Жорж покончил с собой, и попросить Алину не приводить Клоди в Бастиду до завтра. «Я не увижу своей дочки», — думает Жильбер. Чья-то рука сжимает его руку.
— Я счастлив, мосье Фабр, что вы вернулись... Я понимаю, эта драма вас потрясла... И в самый день вашего возвращения! В состоянии ли вы мне отвечать?
Жильбер стряхивает с себя усталость, смотрит на комиссара.
— Да, но не слишком долго...
— Нет, мосье Фабр, я буду очень краток... Я обязан — для следствия, верно ведь?.. Ваша невестка и доктор Валлес мне все объяснили, но ваш брат обвинялся в сотрудничестве с врагом. Верно ли, что в момент вашего ареста мадам Фабр крикнула из окна: «Спасайся, твой брат предал тебя!»?
