Валерий Баранов - Теория бессмертия
Ему пуще смерти хотелось курить. Поэтому он решил встать и сходить в палату, где в тумбочке ещё лежали его папиросы и спички, однако, оказалось, что ноги у него связаны бинтом, на особый манер. Труп встал, но не смог сделать ни одного шага. Он стоял, раскачиваясь, и никто не хотел знать, что он чувствовал в тот головокружительный миг, когда прошлое и настоящее совместились. Он смутно ощущал, что прошлое — та материя, из которой создано время, поэтому-то время тут же превращается в ад. Жизнь прошла, теперь боли нет, дни и страсть износились, но ещё тревожит мертвеца ад, и его виденья. В его глубоководных, перепутанных сетях ему ещё видится собственное страдание.
Под звуки бубна он тут подумал: «это же сон, чистая прихоть моей воли и, раз моя власть теперь безгранична, я заставлю руки и ноги двигаться — пусть в них застыла кровь, но я пойду и заберу из тумбочки свои сигареты…».
Тут бубен замолчал.
Валерий Агеев решил сделать перекур. Он положил бубен в ноги больному и вышел из палаты, прошёл коридором на лестницу, спустился вниз, на ходу разминая сигарету, остановился, чиркнул спичкой…
— Здравствуйте…
— …
У визави отвисла челюсть, оскалены зубы, он голый, глаза закрыты, его простыня лежит змеёй на кафельном полу рядом с носилками, и у него связаны бинтом ноги.
Он раскачивается, но не падает.
Есть такая форма общения — молчание и раскачивание. Когда увидимся? В любую ночь, но только не сегодня. Значит, завтра? Но когда завтра становится сегодня, оно переносится на завтра.
Агеев почувствовал себя идиотом.
Он вспомнил, как когда-то объяснял Осокину, что смерь — это доказательство: «Как я докажу трупу что я существую? Убив его? Но я не могу убить мертвеца?»
В категорическом императиве есть что-то такое, что трансцендирует все конечные существа. Человек никогда не является абсолютным и бесконечным в творении самого бытия лишь потому, потому что он сам вовлечен в его постижение. Смерть может быть смертью, только если есть существование. Только если есть существование, истина может состояться.
Неистинность наиболее глубинное свойство существования. Очевидно, что в законе существования есть нечто такое, что выходит за сферу ощущения.
Закурив, выбросив сгоревшую спичку, он спросил себя: «Почему возможно бессмертие?» Бессмысленный вопрос, так как бессмертие не является просто другим объектом, которое может быть обнаружено теоретическим познанием. Ему можно посмотреть в лицо только в процессе философствования. Всё это может означать только, что нет, и не может какого бы то ни было бессмертия, иначе как в актах освобождения. Единственно верный для человека способ обрести бессмертие состоит в этом освобождении смерти в человеке.
Труп заскрипел зубами, присел, игнорируя курящего перед ним Агеева, стал искать окурки под лестницей, однако ничего не нашёл. Не нашёл потому что, когда, под вечер, некоторые больные пришли сюда покурить, то увидели мёртвого старика, лежавшего под лестницей на носилках и подумали, что его умышленно не отправили в морг, оставили специально для них, в воспитательных целях — и курить не стали.
Тогда труп выпрямился и стал раскачиваться, но не из стороны в сторону, а вперёд-назад, чтобы сделать первый шаг и пойти на Агеева.
Труп старика не забрали работники морга, хотя им и позвонили, но они не смогли это сделать, потому что приехал на своём мерседесе Барсук, бывший бандит, теперь хозяин универсама, забирать из морга свою тёщу.
Здоровье у барсуковой тёщи в последнее время было настолько хорошо, что смерть её была неожиданностью, и Барсук, забирая тело с нагримированным как у фараона лицом, был таким обстоятельством очень доволен: поэтому он премировал санитаров коробкой колбасы и ящиком водки.
Когда жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие даже в сетчатке глаз, в каплях крови и пота. Выбор пути известен: смерть даёт нам сделать только самое необходимое, и не больше; мы делаем то, что может уложиться в один взгляд. Избранники начинают видеть и находить двери туда и обратно. Сегодня они мертвецы — завтра живые: Рама, Кришна, Гермес, Моисей, Христос, Орфей, Пифагор, Платон, Паскаль.
Необоримая буря разражается над ними, необоримое неистовство клокочет вокруг них. Приличные люди не воскресают после смерти! Но персонажи, как: Гекубы, Лазари, Фаусты — они влекутся в загробный мир театрально и жертвенно, как пропойцы в кабак, их оттуда гонят, они снова, нагло и настойчиво лезут в заветные двери, пока не наступает рассвет.
Рассвет застал Гекубу над трупами своих детей. Бывшая царица Трои воскликнула: «Увы, я лишилась всех наших пятидесяти детей». Девятнадцать из них были рождены одной женщиной — Гекубой. Однако её любовь не признавала границ — она как родных воспитывала также и детей, рождённых любовницами её мужа. Несчастная мать потеряла всех, кроме ясновидца Гелена. Осталась в живых и неудачная прорицательница, разделившая ложе Агамемона. Гекуба знала, что Кассандре скоро будет суждено умереть насильственной смертью. Это предсказал Полиместором. Он открыл Гекубе и её собственную участь: она превратиться в собаку с красными глазами.
Агеев докурил сигарету, глядя в наплывающее на него, потом удаляющееся и снова наплывающее мёртвое лицо старика, потом плюнул себе в ладонь, загасил окурок и вернулся в палату к своему больному. Поправил одеяло, потрогал лоб. Бубен? Взглянул на него, но в руки не взял. Просто сидел, улыбался чему-то и прислушивался к дыханью больного. Скоро уснул. Как обычно, в своём сне, он превратился в волка и стал озираться.
Печальное белое поле, покрыто снегом, без следов, чёрные кустики там сям… Он понюхал снег, понюхал воздух, учуял врага. Пошёл вперёд и скоро вдали увидел убегавшую прочь собаку. Вот кого надо разорвать на клочки! Припустил. Собака стала приближаться. Ближе, ближе. Когда оставалось совсем немного до завершающего смертельного прыжка, собака вдруг остановилась, обернулась к нему, оскалилась как зверь, но закричала как женщина. Тут он увидел, что у собаки красные глаза. Агеев проснулся от ужаса.
Первый раз в жизни Агеев увидел цветной сон.
Утро… мучительно-беспокойная больничная тишина. Отчётливо слышно, как кто-то тяжёлый, неопознанный и высосанный ложится на крышу больницы. Ночь уже растворилась в сонных стонах и причитаниях больного, и он, оседлав кровать, уже скачет сдавать анализы: горшки и баночки алчно поджидают его. Матерится сонная медсестра, уже упустившая в анализы шприц, а её ругает ещё не проснувшийся врач, который будто бы стал главврачом, потому что ему приснилось, что настоящего главврача уже кто-то съел, следовательно, время идёт.
Утром приехали Валя и Света. Решили, что Валентина останется с больным. Светлана Адамовна с Агеевым вскоре уехали в областную психбольницу за человеком, который забыл своё имя и якобы утратил свою личность.
Мы вьёмся вокруг какого-то предназначения, словно хмель вокруг черёмухи, В детстве мысль наша вылавливает из дремучего леса тел какую-то часть себя, скажем собственное имя, потом мы уж не можем выпутаться из собственного имени — столько на него навязнет: долгов, анекдотов, подвигов, подлостей, недвижимости — поэтому весь этот ком пытаемся превратить в непроницаемую тайну.
Абсолютная несостоятельность имени — вот печаль души человеческой. С какого-то момента имя даёт начало ложному существованию личности.
Но, если причина ложного существования личности состоит в её непроницаемости, то есть во взаимном исключении личностей друг другом. Тогда истинная жизнь уже утраченной личности состоит в том, чтобы жить в другом, как в себе, или находить в другом положительное и безусловное восполнение своего существа.
Похищение прошло без неожиданностей для похитителей и персонала больницы. Мешок с одеждой Агеев оставил на лестничной площадке второго этажа, против дверей в пятое отделение. Потом достучался и прошёл в отделение, якобы на свидание к своему старому знакомому, страдающему здесь эпилепсией. От него-то Агеев и узнал про необычного больного, явившегося на Землю из другого мира, и подумывал: как бы заполучить, хоть на время, этого пришельца в своё личное пользование.
Агеев, наверное, так бы и не решился на похищение, если бы не стечение обстоятельств, связанных с Сивериным. Так, откладывая исполнение непривычного для себя или какого-то очень сложного, даже опасного дела из-за сомнений в удачном его исходе, мы иногда вдруг решаемся, из-за появления другого дела, совсем вроде бы не связанного с первым.
Агеев связал.
Он действительно предъявил санитару свою передачку: булку хлеба, батон варёной колбасы и несколько пачек папирос, которые тут же, бесхитростно вручил своему знакомому-эпилептику. Потом, улучив удобный момент, Агеев вывел нужного ему больного из отделения на лестничную площадку, там заставил его надеть на себя пальто, шапку, шарф, и вывел на улицу из трёхэтажного больничного корпуса.