Миа Коуту - Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла
— Деолинда, вы уверены?
— Он еще попросил девушку выключить свет и говорить определенные слова… а еще просил делать странные вещи…
На Сидониу Роза обрушилась Вселенная. Влюбленный старик называл имя возлюбленной? Внезапная неизлечимая старость настигла португальца. Он снова входит в дом, с разбитым сердцем и тяжелой головой. Бартоломеу сидит на кровати, расставив ноги и в одних носках.
— Доктор, прошу вас, искупайте меня.
— Искупать?
— Мунда вечно твердит, что от меня воняет тухлятиной… Так я ей докажу, что благоухаю, как влажная салфетка…
— Я врач, а не санитарка.
— Мне сейчас ни врача, ни санитарки не нужно. Мне нужна помощь друга.
Он встает и, шатаясь, плетется к ванне. Врач видит, как он снимает одежду, видит его тощую, но неимоверно пузатую тень на стене, как в китайском театре теней.
— Если вы меня помоете, это будет не просто услуга, а законная плата.
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Плата за лекарство, которое вы нашли себе в нашей семье…
— Лекарство?
— Такое снадобье по имени Деолинда.
— Я не знаком с вашей дочерью.
— Я не выхожу из дому, доктор, я заперт в этой комнате, как в тюрьме. Но у меня внутри есть улицы, и по этим улицам приходят ко мне снаружи всякие новости…
Еле удерживаясь за борта, он забирается в старую ванну. Сидониу Роза уходит, оставляя его валяться по шею в мутной воде.
В гостиной тьма, португалец никак не найдет Мунду. Машинально дрожащими руками он отдергивает занавески. Поток света врывается в комнату, мелкие клочья пыли бестолково мечутся по всей гостиной. Сидящая в кресле хозяйка заслоняет ладонью глаза.
— Дона Мунда, с вами все в порядке?
— Все, — сухо бросает она.
— Вы ни о чем не хотите меня спросить?
— Нет.
— Бартоломеу вернулся, он у себя в комнате.
— Я слышала.
— Извините, дона Мунда, но я не понимаю… вы сидите здесь молча и знать не хотите, вернулся ваш муж домой или нет.
— Да он, по-моему, никуда и не выходил.
Вялым жестом она встряхивает пыльную тряпку. Тряпка медленно и невесомо падает на пол без чувств.
— Расхотелось делать уборку.
Если где и наводить порядок, то не в доме. Убрать бы то, чего не существует, вымести бы шепот и вздохи, скопившиеся по углам. Нет, в доме вовсе не пахнет мертвечиной. Тут все запахи вымерли.
— Ну, я пойду к реке. Мне пора. Мы поговорим с вами потом, доктор.
Каждый вечер она ходит на реку плакать. Какая печаль ведет ее туда, никто не знает. Но вот уже несколько недель как она установила себе такой обычай. Там она стоит под водопадом, прислонясь спиной к отвесной черной скале. И плачет.
— Река меня баюкает, как мать младенца. Вот и все…
Врач преграждает ей дорогу. Река подождет, поплакать можно и позже. Надо срочно о многом поговорить: о муже, о том, почему он сбежал так внезапно, о его возвращении.
— У меня есть еще вопрос.
— Мне нравятся только те вопросы, на которые не надо отвечать.
— Когда именно вы перестали спать вместе?
— Ах, вот вы о чем! Зачем вам это, доктор?
— Из медицинских соображений. Когда вы перестали спать вместе?
— Когда я обо всем узнала.
— О чем обо всем?
— Когда, во время любви, он назвал ее имя.
— Чье имя?
— Ее.
— Деолинды?
Мунда кивает. Должно быть, именно тогда Бартоломеу в единственный раз ушел из дома. Ушел из дома, ушел из ее жизни, ушел из мира.
— С тех пор я не хотела, чтобы он ко мне прикасался.
— Вы говорили с ним об этом?
— Нет, мне и так все было ясно.
— Но он мог просто мечтать о Деолинде и при этом ничего…
— Женщина всегда угадает. Жена почувствует. Мать поймет.
— За это вы и хотите его убить?
Она кивает и повторяет: «Да, за это». Годами она искала дополнительные улики кровосмесительной измены. Но в глубине души не хотела никаких доказательств. Боялась, что уверенность в его вине лишит ее желания наказывать. Предпочитала не стирать окончательно пыль сомнений.
— Временами я думаю, что уже не стоит убивать его. Он разучился жить.
— Ваш муж просто болен.
— Эта болезнь не случайна. Я ее заказала.
— Снова о колдовстве. И вы туда же, дона Мунда?
— Вы, доктор, тоже колдун. Только боитесь взяться за дело как следует.
— Я вот что вам скажу: если хотите его убить, воспользуйтесь собственными средствами.
— Может, муж и прав, что я колдунья. Например, вас я предсказала…
— Меня?
— Мне приснилось, что вы приехали. И привезли снадобье. Смертельное снадобье…
Врач обеими руками отталкивает от себя воздух, отвергая не просто мысль, а нечто большее. Смерть? Все было задумано наоборот: он принес с собой Жизнь, исцеление, смерть Смерти.
— А теперь, доктор, извините, но мне надо идти. Задерните, пожалуйста, занавески.
Темнота — одежда дома и саван для зеркал. В солнечном свете жилище Одиноку выглядит почти непристойно.
— Я пошла. Вы не подождете меня здесь?
— Куда вы?
— Я же сказала, к реке. Ненадолго.
— Я подожду.
— Вот наплачусь вволю, вернусь, расскажу вам еще чего-нибудь про Деолинду. И покажу кое-что.
— Что?
— Другие ее фотографии.
Глава четырнадцатая
— Дона Мунда приходила, — сообщает медсестра, встречая португальского врача в дверях медпункта. Так мало событий происходит в поселке, что любой пустяк приобретает космические масштабы. Надувая щеки от радости, что есть о чем рассказать, сестра добавляет подробностей:
— Только что ушла. Оставила вам вот эту записку.
Прочитав несколько слов, нацарапанных на листочке, врач меняется в лице и срывает с себя только что накинутый на плечи халат.
— Куда она пошла?
— Домой, прямо домой. Взяла коробку с уколами и пошла домой.
— Коробку шприцев?
— Сказала, что вы ей велели забрать это и отнести к себе домой.
Врач выбегает на улицу. Не будь он так взволнован, заметил бы, какая лунная выдалась ночь. Лунный свет заливает пустые улицы поселка, как морской прилив. «Лунная пора», — говорят местные, будто лунный свет это такой фрукт по сезону.
В этот раз доктору чистейший лунный свет пригодился только, чтобы ускорить шаг. Надо спешить, нельзя допустить преступления. Он врывается в дом Одиноку и застает жену у изголовья распростертого на кровати мужа.
— Что вы с ним сделали?
— Не я с ним, а он со мной. Видите, что я нашла у него в ящике?
Она показывает фотографию юной красавицы, мулатки. Портрет сделан на церемонии по случаю окончания курса: на девчушке длинная черная мантия, с которой так не вяжется радостная полудетская улыбка.
— Это она! — утверждает Мунда.
Это она: юная любовница, как раз из тех, о которых старик давно мечтал. Врач рассматривает фотографию и вспоминает детей-солдат: одна и та же печальная участь ожидает малолетних наемников и девочек-проституток.
— Я всегда подозревала, доктор, всегда. Когда Деолинда пожаловалась, я приняла его сторону. Но не потому что верила ему, а из страха узнать правду.
Бартоломеу корчится и стонет, чуть не падая с кровати. Врач садится рядом с ним, выслушивает, выстукивает, оценивает жизненные показатели.
— Вы сделали мужу укол?
— Не помню, доктор.
Дыхание старика на мгновение прерывается, он замирает, но потом начинает метаться с новой силой.
— Выйдите. Я хочу остаться один на один со своим мужем.
— Не знаю, дона Мунда. Мне ведь надо следить за его состоянием. Это мой долг.
— Нет у него никакого состояния. Посмотрите на шприц: я к нему не притрагивалась. Никакого укола я ему не делала.
Врач недоверчиво разглядывает пузырек на свет. И даже после этого опасения его не покидают.
— Пожалуйста, оставьте меня одну с Бартоломеу, — настаивает она.
— Скажите, а нет ли у вас случайно еще одного шприца?
— Нет. Я не хочу делать ему ничего плохого. Хотелось его убить — да расхотелось.
Бартоломеу тем временем приходит в себя. Его мутный взгляд бродит по комнате и натыкается на фотографию, лежащую на коленях жены. Он догадывается, о чем говорят жена и доктор. Мунда встает и аккуратно кладет фотографию у самого лица мужа.
— Вот с ней и оставайся! — таков ее приговор.
Она делает несколько шагов к двери. Прежде чем выйти, оглядывается и надолго замирает, невидящим взглядом уставившись на мужа. Прощается?
— Жена! Подойди ко мне, — умоляет старик.
— Не называй меня женой. Твой грязный рот не достоин произносить это священное слово.
Он поднимается, волоча за собой постельное белье, и плетется, путаясь в простынях ногами. Фотография пляшет в его руке, он похож на безумного пророка.
— Мунда, эта девушка — Иза…
