Грация Деледда - Свирель в лесу
Но ожиданиям и надеждам заключенных не суждено было сбыться. Дела их были переданы в суд. Эта новость вконец озлобила всех. Дядюшка Сальваторе пришел в такую ярость, что бил кулаками в стену, крушил ведра, скамьи, складные нары.
За несколько дней до того, как всех перевели в Сассарскую тюрьму (все тюрьмы Нуоро были переполнены), в камере появился еще один арестант. Заключенные, которые уже никого больше не ждали, отнеслись к нему с подозрением. К новичку никто не подошел. Человек этот был им чужой: не их сословия, иного положения, настоящий барин, из «благородных», представитель той части сельской знати, которая даже летом ходит в костюме из толстого сукна, в котелке, но без галстука. Он был хорош собой — высокий, румяный, широкоплечий, только голова и пышные усы были у него совершенно седые.
Очутившись в камере, он окинул присутствующих беспокойным и негодующим взглядом больших круглых глаз и тут же повернулся к двери, словно ожидая, что она сейчас же перед ним распахнется.
— Он похож на короля, — сказал вдовец-балагур. — Мне кажется, я его где-то видел.
— Если он король, мы ждем его приказаний. Ведь мы уже который день сидим на его харчах!
— Он из благородных, это кавалер дон Преду Деиспана, — вполголоса заметил один из веселых юношей. — Богач!
Тогда вдовец поднялся и подошел к кавалеру.
— Добрый день, дон Преду, почему вы не присоединяетесь к нашей компании? Проходите, будьте как дома.
Бедняга обернулся, взглянул презрительно на шутника и с достоинством ответил:
— Надеюсь, мне не придется к вам присоединяться. Я не собираюсь оставаться здесь долго.
Дядюшка Сальваторе насторожился: ему показалось, что в словах пришельца было что-то обидное. Он открыл уже рот, чтобы дать достойный отпор, но потом вдруг покачал головой и снова уселся на свое место.
— Ну, уж коль скоро вы попали сюда, — продолжал вдовец с преувеличенной любезностью, — прошу вас, располагайтесь!
И он указал на грязную скамью в глубине камеры. Арестованные разразились смехом. Но дон Преду словно ничего не замечал. Лишь одна навязчивая мысль преследовала его: снова увидеть открытой роковую дверь.
— Перестаньте упрямиться. Устраивайтесь лучше по-домашнему, расскажите, как вы сюда попали. Если это, конечно, не секрет.
Деиспана в конце концов, видимо, понял, что имеет дело с человеком своего круга, и удостоил вдовца ответом:
— Я оклеветан, как Христос. Надеюсь, что пробуду здесь недолго. С минуту на минуту должен прийти адвокат, который заберет меня отсюда. Я все равно не сяду… Так что не стоит меня просить. Я скоро уйду отсюда.
И тем не менее вскоре все заключенные покинули тюрьму, а он остался один в темной камере.
Хозяйка и слуги
(Перевод Н. Георгиевской)
Чистое, как уста младенца, розовое легкое сияние полукругом озарило небо над холмом, когда тетушка Аустина Цатриллас поднялась с постели. Высокая, дебелая, с волосами, убранными под красный парчовый чепец, она напоминала Юнону суровым бледным лицом и сильными руками.
Петух второй раз прокричал во дворе, окруженном стеной колючих кактусов, и женщина вздрогнула при этом звуке, как апостол Петр в атриуме Понтия Пилата. Но когда петух пропел третий раз, Аустина была уже одета. Жесткий корсет поддерживал высокую грудь, красный лиф, затканный голубыми розами, был хорошо пригнан к широкой сборчатой юбке, из разрезов рукавов пышными ровными складками выглядывала рубашка, серебряный пояс туго стягивал полную талию. Одним словом, туалет выглядел так, будто на него б потрачены долгие часы.
— Ну, так что ты надумала, Аустина? — спросил муж, поднимая с подушки смуглое курносое лицо, — Что скажешь? Значит, ты решила повысить арендную плату за пастбище?
— Да, Даниэль, ничего не поделаешь! Налоги растут, и слуги требуют прибавки.
— Вспомни, Аустина, ведь ты уже три раза повышала мне арендную плату. Тридцать лет я твой муж, а все связан по рукам и ногам.
— Послушай, Даниэль, ты же знаешь, как выросли расходы и налоги. А я увеличиваю твой взнос всего на пятьдесят скудо, хотя мой брат дает мне за это пастбище на сто скудо больше.
Лицо мужа, прикованного к постели тяжелым приступом артрита, исказила гримаса боли,
— Ладно, покличь-ка парня. Пошлю его в овчарню, пусть скажет пастухам, чтобы перегнали стадо с моего пастбища на твое. Итак, Аусти, решено: пятьдесят скудо. А ты уж постарайся продать моего жеребенка подороже. Сегодня ночью мне снилось, будто я его объезжал.
— Будь покоен. Разве когда-нибудь я упускала твою выгоду?
Ощупав карман и убедившись, что ключи, наперсток, четки, деньги — все на месте, Аустина отправилась будить служанок. Она обычно запирала их комнату на ключ, особенно когда в доме были слуги-мужчины. Пройдя кладовую, где высились груды пшеничного и ячменного хлеба, похожие на колонны из слоновой кости и пестрого мрамора, она спустилась в просторную кухню. Был понедельник. Изрядно повеселившиеся накануне слуги еще спали, растянувшись на циновках вокруг очага. Сквозь дымовые отверстия в низком потолке в комнату проникали тонкие красные нити солнечных лучей. Все здесь напоминало бивуак: на закопченных стенах висели огромные самопалы, кинжалы в расшитых, украшенных бахромой ножнах, седла, уздечки, плащи из грубого сукна. Беспорядочными кучами громоздились на полу шерстяные переметные сумы, полосатые, как тигровые шкуры, кожаные мешки, патронташи, роговые пороховницы, куртки из овчины. Тут же, подле очага, в самых разнообразных позах, кто на боку, кто на спине, растянулись спящие. Они лежали. не сняв праздничной одежды, в красных и черных куртках, с напомаженными волосами, в штанах из саржи, туго стянутых в талии кожаными узорчатыми поясами.
Слуги, всегда готовые исполнить любое приказание хозяйки, мгновенно вскочили на ноги, словно одного ее появления было достаточно, чтобы разбудить их. Старший — уже седой человек с длинной кудрявой бородой и живыми темными глазами — выглядел настоящим библейским мужем. А самый юный был похоже на Аристея[4]: на оливково-смуглом лице ярко алели губы, черные косички были заложены за уши, а зеленовато-голубые глаза цветом напоминали листья тамариска, отражающие синеву полуденного неба. Аустина обратилась к нему:
— Садурру, сынок, ступай наверх, хозяин зовет.
Звонкие шаги Садурру гулко раздавались в еще темных комнатах и коридорах. У дверей, ведущих в комнату хозяина, он столкнулся с выходившей оттуда молоденькой служанкой, и они набросились друг на друга со злобными ругательствами, как два смертельных врага.
— Послушай, парень, — сказал хозяин, в глазах которого вспыхнули яркие огоньки, — сходи-ка в овчарню и скажи пастухам, что я велел перегнать мое стадо на пастбище жены. Помоги им и возвращайся нынче же вечером, Да смотрите не бейте скотину, берегите ее, а то, знаете, жена снова увеличила мне арендную плату.
Юноша выслушал приказание молча, но когда пришел в овчарню, принялся подшучивать над странностями хозяев:
— Ведь муж и жена — это же все равно что два рога на голове козы, а они живут, будто чужие!
— Эй, парень, — сказал пожилой слуга, собиравший в дорогу шкуры и пробковые бутыли, — ты ведь нездешний, ты у нас всего несколько недель, а уже берешься судить о хозяевах!
— Слухами земля полнится!
Много ты знаешь, черномазый! Ты меня спроси: я еще могу о них говорить: ведь уже тридцать лет я ем их хлеб! Так вот слушай: хозяйка моя женщина умная и честная. В пятнадцать лет ее выдали замуж за этого старого греховодника, и только на ней держится весь дом. Она следит за своим и мужниным добром, распоряжается слугами. «Вот этот рулон шерсти мой, — говорит она нам, — а тот мужнин. Не спутайте!» Поэтому у них никогда не бывает никаких споров и деньги в одной шкатулке строго поделены на две части.
— Слух идет, будто это потому, — перебил его юноша, — что хозяин, покуда был в силе, любил погулять и, не стесняясь, брал общие денежки, чтобы побаловаться с другими женщинами. И еще рассказывают интересную историю, будто бы хозяйка в девушках любила другого, Диэку Дилетала, и он, чтобы отомстить своему сопернику, который из-под носа увел у него девушку, взял и заколдовал его. После этого хозяин разлюбил свою жену...
— Вранье все это! — с сердцем сказал старый слуга, — ничего такого я не знаю. Знаю только, что госпожа моя ни на одного мужчину, кроме своего мужа, никогда и не взглянула.
— ...И будто тогда хозяин с целой процессией, с хоругвиями и крестом пошел просить святых снять с него заклятие. Но так как порчу наслал на него священник, то уж сделать ничего было нельзя. Так он и состарился, волочась за каждой юбкой, позабыв свою жену. Потому-то ей и пришлось утешаться на стороне.
— Уж лучше бы ты помолчал, змеиное твое жало! Ты ведь ешь их хлеб, — значит, нечего попусту языком болтать!
