Ингмар Бергман - Благие намерения
Он обнимает ее за талию и, прижав к себе, утыкается лицом ей в грудь, она не выпускает его голову, сплетясь в одно целое, они раскачиваются. И долго не решаются или не могут разжать объятия. Что будет после этого? Что будет с нами?
Анна. ...теперь мы, наверное, помолвлены.
Она высвобождается и придвигает свой стул к его, они сидят друг напротив друга, стол уже не разделяет их, они держатся за руки, они взволнованы, пытаются перевести дух и утишить сердцебиение. Хенрик к тому же в затруднении, ему непременно надо кое-что ей открыть, но нет сил. Она чувствует, что что-то не так, и пытливо всматривается в Хенрика.
Анна (улыбаясь). ...теперь мы помолвлены, Хенрик.
Хенрик. Нет.
Анна (со смехом). ...вот как, мы, значит, не помолвлены?
Хенрик. Я с самого начала знал, что все пойдет наперекосяк. Я должен уйти. Мы никогда больше не увидимся.
Анна. У тебя есть другая.
Хенрик кивает.
Лицо у Анны становится землисто-серого цвета, указательный палец прижат к губам, словно она дала обет молчания. Потом она левой рукой торопливо проводит по лбу Хенрика и на мгновение задерживает ладонь на его плече. После чего, обогнув стол, садится за спиной Хенрика у торца стола. Где и сидит, грызя ногти и не зная, что сказать.
Хенрик. Мы живем с ней уже два года. Она была такой же одинокой, как и я. Она любит меня. Не раз помогала. Нам хорошо вместе. Мы помолвлены.
Анна. Тебе не в чем упрекать себя. В общем-то, не в чем. Может быть, тебе следовало бы сказать что-нибудь сегодня ночью, но тогда все было так нереально. Я понимаю, почему ты ничего не сказал. А что же теперь будет с нашим прекрасным будущим? Ты-то чего хочешь, собственно?
Хенрик. Я хочу быть с тобой. Но вчера ведь я этого не знал. Все изменилось — вот так!
Он делает жест рукой, которая тяжело и безутешно падает на стол. Потом поворачивается к ней и качает головой.
Анна. Так ты хочешь сказать, что намерен оставить — как ее там зовут, — кто она, кстати?
Хенрик (после паузы). Если тебе хочется знать, пожалуйста — ее зовут Фрида. Она на несколько лет старше меня. Тоже с севера, работает в гостинице «Йиллет».
Анна. И что она делает?
Хенрик (сердито). Работает официанткой.
Анна (холодно). Вот как... официанткой.
Хенрик. А что, быть официанткой нехорошо?
Анна. Да нет, ради Бога.
Хенрик. Ты определенно забыла назвать один из главных твоих недостатков: ты, по-видимому, страдаешь высокомерием. Это т ы напридумывала все насчет нашего общего будущего. Не я. Я был с самого начала готов к действительности. А действительность у меня серая. И скучная. Уродливая. (Встает.) Знаешь, что я сейчас сделаю? Пойду к Фриде. Да, пойду к ней домой и попрошу прощения за свое дурацкое, бредовое предательство. Расскажу ей, что я говорил, и что ты говорила, и чем мы занимались, и потом попрошу прощения.
Анна. Мне холодно.
Хенрик не слышит. Он уходит.
В прихожей он сталкивается с Эрнстом, который только что вошел и собирается снимать плащ. Хенрик, пробормотав что-то, пытается выйти, но ему не дают.
Эрнст. Эй, эй, эй. Это еще что такое?
Хенрик. Пусти меня. Я хочу уйти и больше никогда не возвращаться.
Эрнст (передразнивает), «...уйти и больше никогда не возвращаться». Ты о чем? О романсе Шуберта?
Хенрик. Все было глупо с самого начала. Пусти меня, пожалуйста.
Эрнст. А куда ты дел Анну?
Хенрик. Наверное, там, в комнате.
Эрнст. Уже поругались. Вы времени зря не теряете. Но Анна — девочка нетерпеливая. Она любит торопить события.
Он силой усаживает Хенрика на белый дровяной ларь у короткой стены прихожей, а сам становится спиной к застекленным дверям, дабы предотвратить возможный побег. В этот момент в гостиную входит Анна. Увидев брата, она круто останавливается и хлопает себя рукой по бедру. И резко поворачивается лицом к окну.
Эрнст. Чем вы, черт возьми, тут занимались?
Хенрик. Я убедительно тебя прошу выпустить меня, иначе я буду вынужден дать тебе в морду.
Анна (кричит). Отпусти его.
Эрнст. Не исчезай, Хенрик. Давай пообедаем с тобой в «Холодной Мэрте» в пять часов. Хорошо?
Хенрик. Не знаю, ни к чему все это.
Держа в руках пожитки, он берет с полки свою студенческую фуражку. Эрнст открывает дверь, и Хенрик сбегает по лестнице, перепрыгивая через ступени. Эрнст, закрыв дверь, медленно направляется к сестре. Она по-прежнему стоит у окна, лицо выражает гнев и боль.
Эрнст. Анна, ягодка моя, что ты натворила?
Анна, повернувшись к Эрнсту, обнимает его за шею и разражается рыданиями, весьма мелодраматичными, возможно даже, испытывая некоторое наслаждение. Потом затихает и сморкается в протянутый платок.
Анна. Я уверена, что люблю его.
Эрнст. А он?
Анна. Я уверена, что он любит меня.
Эрнст. Чего ж ты в таком случае ревешь? Слышишь? Анна?
Анна. Мне так больно!
Больше Эрнсту ничего не сообщают. Он опускается на стул, усаживает к себе на колени сестру, и они замирают в этой нежной, молчаливой доверительности. Дождь перестал, и солнце вычерчивает резкие белые квадраты и четырехугольники на простынях, которыми занавешены окна. Комната словно парит в воздухе.
Хенрик, выполняя высказанное им намерение, идет в гостиницу «Йиллет» и, преодолев шесть лестничных пролетов, стучится в дверь Фриды. Через минуту она открывает, полусонная, в просторной фланелевой ночной рубахе и с чулком вокруг горла. Нос у нее красный, глаза блестят. Она уставилась на Хенрика, точно увидела привидение. Тем не менее отступает и пропускает его в комнату.
Фрида. Ты в городе?
Хенрик. Ты больна?
Фрида. Жутко простудилась, горло болит, температура. Так что вчера вечером пришлось уйти домой уже в полдесятого, я чуть в обморок не грохнулась. Хочешь кофе? Я как раз собиралась приготовить чего-нибудь горяченького.
Хенрик. Нет, спасибо.
Фрида. Это замечательно, что ты пришел, настоящий сюрприз, вот уж никак не ожидала. Да, спасибо за милое письмо. Все хотела ответить, да только вот некогда очень, да и писать я не мастак.
За ширмой стоит единственный предмет роскоши этой комнаты — маленькая газовая плита с немощным чадящим пламенем. Фрида варит кофе и делает бутерброды. Несмотря на слабые протесты, Хенрик позволяет себя обслуживать. Фрида ходит по комнате, босоногая и решительная. Наконец она залезает в постель и, натянув на себя одеяло, принимается за кофе — он очень горячий, поэтому она долго дует, прежде чем отхлебнуть, и пьет вприкуску. Внезапно она бросает испытующий взгляд на Хенрика, который сидит на единственном стуле, поставив чашку на ночной столик.
Фрида. Ты тоже болен? На тебе лица нет.
Хенрик. Да нет, ничего.
Фрида. Глупости говоришь. Как будто я по тебе не вижу, что что-то случилось.
Хенрик. Наверное, мне просто грустно.
Фрида. Ну да, это-то само собой. Ты хотел мне что-то сказать? Так мне показалось.
Хенрик. Нет.
Фрида. А похоже было.
Хенрик. ...нет.
Фрида. Иди сюда, дай я тебя обниму.
Она отставляет чашку, кладет бутерброд и притягивает его к себе, он не сопротивляется.
Фрида. Не боишься заразиться?
Хенрик. ...нет.
Фрида. Тогда раздевайся и иди ко мне.
Она бодро вскакивает с кровати и спускает рваную роликовую штору. Потом разматывает чулок на шее и быстренько причесывается перед пятнистым зеркалом на комоде. Прежде чем забраться в постель, она стягивает с себя ночную рубаху. Под ней короткая трикотажная сорочка и довольно длинные трусы. Трусы она сбрасывает, а сорочку оставляет.
II
На окерблюмовской даче с величественным видом на реку и голубеющие горы настроение подавленное, если не сказать мрачное. Не слышно радостных возгласов из купальни, не катаются крокетные шары по траве, молчит рояль, не видно стаканов с соком и романов в гамаках. Кругом царит молчание, все прислушиваются к голосам, доносящимся из кабинета начальника транспортных перевозок. О чем там говорят, понять трудно: иногда долетает несколько слов, иногда целое предложение на повышенных тонах. А так, в основном, бормотание или тишина.
