Вера Афанасьева - Конец света. Русский вариант

 – Но ведь конец света – это ж разрушение всего мира, всего! Как же он связан с каким-то механическим пугалом? Как весь мир от этого разрушиться может?

 – Не знаю! – орал посетитель. – Не знаю, потому к вам и пришел. Но, бля буду, как-то связан. Думаю, самим нам не справиться, следует в органы заявить.

  Мужик отнял у Симы почти час, и теперь он был вынужден выполнять срочное задание редакции в большой спешке, но как человек ленивый сделал всё очень быстро, так что минут через сорок из-под его пера вышло:

 Не всякое время рождает властителей дум. Современность перенасыщена именами и событиями, слишком динамична и практически исключает появление интеллектуальных кумиров. Но ещё совсем недавно они существовали, и их идеи на века пережили их самих.

 К числу таких всемирно известных людей относится и Карл Маркс, выдающийся экономист, философ, общественный деятель, чей «Капитал» до сих пор остается самой читаемой в мире книгой после «Ветхого Завета». Недавно нам при помощи ультрасовременных парапсихологических методов удалось взять у него интервью, приведенное ниже практически без купюр.

 – Карл, вы создали одну из самых известных в мире теорий общественного развития. Как вы к этому относитесь? Радует ли вас всемирная слава?

 – Да только круглый идиот мог так заблуждаться. Я потратил на «Капитал» десятилетия, а написал полную чушь. Эта книга – овещёствленное заблуждение самого известного в мире кретина. А слава – избавь вас Господь, Благословен Он, от такой славы, не слава это, а всемирный позор. Меня ж тысячи невинно убиенных перед смертью кляли.

 – Вы слишком строги к себе, мир совершенно иного мнения о вашем наследии. Но почему вы так изменили свое мнение?

 – Было время подумать, да и реальность показала, что все, написанное мною, – настоящий бред. Ведь это ж надо – считать человека производительной силой. Я раньше и в самом деле полагал, что рабочий должен думать только о классовой борьбе, а после победы над проклятыми капиталистами – заботиться лишь о выполнении плана и мечтать о строительстве коммунизма. А люди ведь не такие: хотят и побездельничать, и на солнышке полежать, и пивка попить, а думают не о коммунизме, а о Машке из соседнего цеха. Вот этого я и не учел в своей теории, оттого все и пошло насмарку. Получилась сухая схема, идеальная модель, вечный двигатель какой-то. Реальность его сломала. А то, что думает по этому поводу мир, мне – как собаке пятая.

 – А как вы относитесь к Ленину? Он же первым сумел воплотить ваши идеи в реальность.

 – Параноику только дай волю: он любой бред сделает реальным. А Вовке повезло, хотя он, недоучка, всё, решительно всё, переврал. Во-первых, ситуация была такая, что никто не хотел брать на себя ответственность. А он буйный, не побоялся, взял. Психи, они ж хитрые, вот он и пролез к власти. Во-вторых, только в России можно вот так, безнаказанно, вешать людям лапшу на уши. Простите за профанизм, но нынешний мой круг общения накладывает отпечаток. Вот все уши-то и развесили и дали вести себя, как ослиное стадо, на зеленый сочный луг коммунизма. Только на лугу этом трава краской покрашена. Так что, слава богу, что стадо это заблудилось и так никуда и не пришло. А коммунизм – совершенная глупость. Это ж надо – отдавать все свои способности, чтобы удовлетворять любые потребности!

 – Вы считаете это неправильным?

 – Абсолютно,  чудовищно неправильным! Способности следует отдавать вовсе не для того, чтобы удовлетворять собственные потребности, а чтобы творить. Творить, и все. Предвидя ваше замечание, что творить – это тоже потребность, скажу, что потребность в творчестве никогда не удовлетворяется.

 – Но это сложно понять. Сами-то вы как пришли к этому?

 – Вам, конечно, сложно, но я-то гений, так что вы меня ни с собой, ни с другими-то не равняйте. Но мне помогло и моё нынешнее существование. В аду человеку дается вечность, чтобы переосмыслить и свои поступки, и свои идеи. И не только вечность, но и, что более важно, подходящие для этого условия. Вообще ад – это идеальное место для раздумий, тут можно до чего угодно додуматься.

 – Так вы в аду? За что же?

 – Да где же мне ещё быть? Я и при жизни много грешил, а после моей смерти книги мои такого понаделали, что сто страдалищ для искупления не хватит.

 – Насколько я понимаю, вы больше не атеист?

 – Никогда не слышал вопроса глупее. Покажите мне хоть одного олуха, который остался бы атеистом в аду.

 – Извините за бестактный вопрос, но какое наказание отпущено лично вам?

 – Работаю на конвейере без выходных, даю три нормы в день, после работы иду в кружок марксизма-ленинизма, изучаю Вовкину галиматью. По выходным хожу на субботники и на подготовку ГТО, играю в духовом оркестре клуба имени Карла Либкнехта на тромбоне, имею вечную койку в общежитии. И, скажу я вам, прав был ваш Данька Андреев, хоть и шизофреник: нет на свете жизни ничтожней, чем у рабочего. Каторжанину, и тому жить интереснее.

 – А женщины, простите?

 – Женщин тут сколько угодно, но только коммунистки и комсомолки, все тупые, как сто китайцев. А у меня, знаете ли, рафинированный вкус. Да и не хочу я после первого коитуса жениться, а эти чуть что – в профком и в парторганизацию.

 – Ну что ж, позвольте ещё раз выразить вам восхищение вашими идеями, сила которых изменила ход истории. И пожелать, чтобы непривычный для вас труд все-таки рано или поздно закончился.

 – Ааа, идите вы все на х…

 Сима распечатал текст и понес заместителю главного редактора. Тот пробежал его глазами.

 – Ну, сколько раз тебе говорить? Писать надо проще, тебя ж никто не поймёт.

 – Но нельзя же считать людей идиотами, текст достаточно простой.

 – А они не идиоты – дебилы, тупые, как эти самые твои комсомолки. Золотое правило современного журналиста – в предложении должно быть не более пяти слов. И потом – что это, как это понимать: «Вовке повезло, хотя он и недоучка», «всё, решительно всё переврал», «Вовкину галиматью»? Ты что: посадить нас всех хочешь?

 – Но там же строчкой выше написано – Ленин.

 – Строчкой выше? А если кто-то начнет читать именно с этой строчки? Что тогда: «Я все-таки уехал в Магадан?»

 – Хорошо, я уберу.

 – И плохо у тебя про ад. Ну что это такое? Я понимаю, юмор, но журнал наш глянцевый. И старухи его на пенсию свою покупать не будут. А это значит, что читатели наши – молодые, слышишь, молодые, максимум, тридцатилетние женщины. Ну не знают они про ГТО! И вообще ничего не знают. Так что замени описание этих адских мук на что-нибудь порельефнее, поколоритнее.

 – Написать, что его в котле со свинцом варят и дьявольским трезубцем, как мясо в супе, переворачивают?

 – Именно так и напиши, остряк, всё лучше твоего. Можешь написать, что его яйца на специальной мельнице в мелкий порошок размалывают. Женщины это любят.

 – Хорошо.

 – И во введении напиши, что интервью берет известный медиум, кто-нибудь с «Битвы экстрасенсов», например.

 – Ладно.

 – А вообще, ну его, Маркса. Кому он нужен? Да и красные вопль поднимут.

 – Думаешь, они читают наш журнал?

 – Читают или не читают, а закон подлости ещё никто не отменял. Давай-ка напиши про Нефертити или Клеопатру, пусть о своих мужьях и любовниках расскажут. Это куда интереснее, да и безопаснее, поскольку партии почитателей египетских цариц, слава богу, ещё нету. Хотя в этом дурдоме все возможно. Ступай, все переделай, через час мне покажешь.

 Сима вернулся к себе и сел за компьютер, но в дверь тут же робко постучали. Сима хотел сначала вовсе не отзываться, постучат-постучат да и уйдут, но стук, хотя и робкий, несколько раз повторился. Из этого Сима заключил, что стучавший поджидал его, видел, как он вернулся в кабинет, и теперь ни за что не отстанет.

 – Да-да, войдите! – крикнул он, жалея, что не запер дверь на ключ, а сам принял максимально деловитый вид и стал неотрывно смотреть на монитор.

 – Здравствуйте…

 – Чем обязан?

 – Я хотел бы рассказать вам одну удивительную историю…

 – Сюда, дорогой мой, с неудивительными никто и не приходит.

 – Прошу вас, посмотрите на меня. Я хочу рассказать вам действительно важные вещи.

 Мягкость тона удивила Симу. Такая мягкость свойственна только очень образованным людям, и журналист посмотрел на вошедшего.

 Худой, бледный, среднего роста, неприметно одетый, он чем-то отличался от тех, кто наведывался к Симе обычно. Скорее всего, именно мягкостью, которая и заставляла предполагать, что если такой человек пришел как проситель, то ему это и в самом деле необходимо.

 – Садитесь, пожалуйста. Я вас внимательно слушаю.

 Мужчина сел.

 – Разрешите представиться: Иван Островский, историк.

 Историков Сима очень уважал и в свою университетскую бытность любил с ними приятельствовать.