Жан Эшноз - Гринвичский меридиан
Помощник высматривал такси. «Симка-1000» ждала у входа в бар. Альбен встал и неторопливо направился к выходу. В тот миг когда он открывал застекленную дверь, залепленную рекламными переводными картинками, он увидел между двумя наклейками нечто, заставившее его замереть на месте.
Грузное «вольво» красивого темно-голубого цвета, но устаревшей модели притормозило прямо перед помощником Прадона. Позади водителя сидели двое плохо различимых мужчин; они выскочили из машины и стали различимыми, но находились слишком далеко от Альбена, чтобы он мог их признать. Один из них выглядел плотнее другого, оба были в зеленых пальто, плотный — в более темном, другой — в более светлом. Эта приверженность к зеленому что-то смутно напомнила Альбену, но что именно? Шофер неподвижно сидел за рулем.
Зеленые пальто двинулись к Прадону, который попятился и споткнулся о ступеньку; его помощник быстро сунул руку в карман, но один из зеленых так же быстро ударил его ногой по руке, и тот с гримасой боли вынул ее обратно. «Могли бы предупредить меня, — подумал Альбен, — никогда ничего путем не скажут». Он толкнул дверь бара и вышел на холод.
Перейдя бульвар, он подошел к маленькой группе. Там велись переговоры, тихие, но агрессивные. Прадон и его помощник явно робели перед зелеными пальто, чьи карманы подозрительно сильно оттопыривались. Крупнокалиберные стрелялки, решил Альбен, или это у них так встало. Лица мужчин в пальто были ему незнакомы, но это ничего не меняло: в том окружении, где он обретался вот уже два года, царила установка, если не закон, что никто никого не должен знать. И однако что-то здесь было не так: похищение Прадона планировалось уже давно, но Карье все откладывал и откладывал его, давая понять, что руководство пока еще не убеждено в необходимости этой акции. И Альбена крайне разозлил тот факт, что ее поручили другой группе, даже не поставив его в известность; он испытал минутную злобу против всех на свете, включая зеленые пальто, хотя и оценил их четкую профессиональную технику исполнения.
Он подошел к типу в светло-зеленом пальто, который следил за его приближением взглядом сонного дракона, пока темно-зеленый запихивал в «вольво» Прадона с помощником.
Чувствуя себя разом и активным, и бесполезным участником операции, Альбен пребывал в замешательстве; светло-зеленый направился к передней дверце машины, и он нерешительно двинулся следом. Мотор был включен.
— Вы могли бы меня предупредить, — сказал Альбен, — мне-то что теперь делать?
— Больше ничего, — ответил тот.
И продырявил карман своего пальто, выпустив сквозь материю крошечный заряд из стали в латунной оболочке, цилиндрической формы, с заостренным кончиком, диаметром восемь миллиметров, каковой заряд пронзил горло Альбена в районе седьмого шейного позвонка. Альбен упал, светло-зеленый прыгнул в «вольво», шофер поднял стекло и рванул с места.
У шофера было широкое лицо, квадратные челюсти, острый нос, очки и черные блестящие волосы, которые казались париком, наклеенным на маску. Его звали Марк-Аврелий Пьове, он был владельцем гаража в Санлисе. Время от времени он подрабатывал в качестве водителя у зеленых пальто.
Человек в светло-зеленом, сидевший рядом с шофером, носил имя Бак. Человек в темно-зеленом на заднем сиденье носил имя Раф. Бак и Раф всегда работали в тандеме, но не всегда с одним и тем же шофером.
15
Байрон Кейн взобрался на гору, расположенную примерно в центре островка; с ее вершины можно было охватить взглядом весь остров. Эта возвышенность заросла леском, по всей видимости, хвойным. Байрон Кейн прислонился к дереву и начал изучать очертания острова. Отсюда остров казался почти идеально круглым, и только один высокий белый утес на западном берегу, чья треугольная громада скрывала часть океана, слегка нарушал этот правильный контур. Кейн вскарабкался на дерево, чтобы разглядеть его получше.
С высоты перспектива менялась. Белый утес как бы растворялся в пейзаже, поглощенный окружностью, которая отсюда выглядела более правильной. Кейн уселся на толстый сук.
Линия Гринвичского меридиана делила остров пополам, кроме того, по нему, перпендикулярно этой линии, протекал узенький ручей; он брал начало поблизости от замка, в восточной части острова, и рассекал его с востока на запад. Источник, питавший ручей, сперва заполнял болото с почти стоячей водой и чахлыми деревцами; оно снабжало эту часть острова достаточным количеством влаги, чтобы там в обилии произрастали эвкалипты, кингии и прочие древовидные папоротники.
Весь восточный сектор острова, который, если смотреть от Гринвичского меридиана, представлял собой завтрашний день, напротив, отличался крайне скудным пейзажем: одни только камни, галька, осыпи да скалы. Мало кто из животных отваживался заходить туда, зато другая часть, то есть вчерашний день, прямо-таки кишела сумчатыми и однопроходными представителями австралийской фауны. В первое время Байрон Кейн был очарован странностью океанической живности, но так и не смог привыкнуть к ней по-настоящему, и вид этих нелепых зверюшек частенько вызывал в нем ностальгию по коровам и собакам, лошадям и курам. Одни лишь птицы — с причудливыми повадками, но более или менее известные — внушали некоторую симпатию, да еще, пожалуй, кенгуру, чьи удлиненные мордочки и длинные уши слегка напоминали ему ослиные.
«Вот он, этот остров, — подумал Байрон Кейн, — и я нахожусь здесь». Данный факт казался ему крайне абсурдным; любое другое место на земле было бы для него куда более нормальным. Он попробовал представить себя в другом месте — в Париже, например, но и жизнь в Париже, если вдуматься, казалась ему такой же абсурдной, как в этом уголке Тихого океана. Его давно уже преследовало такое ощущение. Он родился в Балтиморе, на берегу Патапско, и берега Патапско всегда казались ему самым что ни на есть абсурдным местом в мире. Он произнес вслух:
— И все-таки я здесь.
Его одолел смех, и этот смех вызвал что-то вроде головокружения, так что ему пришлось вцепиться в сук и крепко обхватить ствол дерева. Потом им овладело отчаяние, на глазах выступили слезы. «Я болен, — подумал он и сделал над собой усилие, чтобы хоть как-то осмыслить окружающий мир. — Ну вот все и прошло, все обязательно пройдет».
Солнце спускалось к горизонту. Вся западная часть острова, обычно в дневное время белая, сейчас окрашивалась в светлые тона: охряные, бежевые, коричневые, а также розовые.
Под ним раздался шорох, он глянул вниз. У подножия дерева пробегала зверюшка, похожая на жирную крысу, но ростом с жирного кролика; она тащила своих детенышей на спине, словно на открытой платформе автобуса. Цепкие хвостики малышей держались за толстый материнский хвост, поднятый над их головками на манер автобусного поручня. Кейн отломил тонкий сучок и швырнул его в зверюгу, которая бросилась наутек, еле удерживая на спине свое всполошившееся потомство.
Он сидел на дереве до наступления темноты. В сгущавшемся мраке засветились два огонька, первый на востоке, второй на юге. Восточный зажегся в замке, где Джозеф в этот самый момент открывал банку консервов, а Тристано то ли кодировал, то ли декодировал очередное послание. Южный светил более слабо, едва различимо, и мог исходить только от Арбогаста. Арбогаст временно занял все три бетонных каземата, возведенных у самого берега, и жил то в одном, то в другом, смотря по настроению. Он никогда не показывался в замке и проводил время в полном одиночестве, занимаясь подготовкой обороны острова на случай возможного штурма. Кейну случалось замечать его, но Арбогаст упорно отказывался от общения и мгновенно скрывался в кустарнике или среди скал.
Арбогаст говорил только с Тристано или Джозефом, да и то очень кратко. Время от времени он исчезал напрочь и появлялся только через четыре-пять дней, принося информацию, которую иногда сообщали Кейну. Джозеф и Тристано отзывались о нем с боязливым восхищением. И хотя, по мнению Тристано, в ближайшем будущем острову не грозило никакое нападение, они крайне серьезно относились к стратегической деятельности Арбогаста, признавая тем самым его право на одинокий и безмолвный образ жизни. Да и сами они были не очень-то разговорчивы.
Наступила ночь, Байрон Кейн проголодался. Он слез с дерева, спустился с холма и побрел к замку, прокладывая себе путь сквозь густой кустарник и часто сбиваясь с дороги. Несколько раз он останавливался, чтобы определить верное направление и беря за ориентир свет, сочившийся из длинного низкого окна, затянутого слюдой. И еще несколько раз он проваливался в жижу болотного рукава, кишащую склизкими агрессивными насекомыми, а над его головой, в древесных ветвях, уже вовсю суетились сумчатые летяги и сумчатые куницы, очнувшиеся от своего дневного сна.
Когда Байрон Кейн добрался до замка, который высился между пляжем и болотом, ноги у него промокли насквозь. С верхнего этажа в открытую дверь низвергались сквозь радиопомехи звуки американских скрипок вперемешку с осточертевшим запахом мясных консервов. Это сочетание вызвало у него такую тошноту, что он отказался от мысли подняться к Джозефу и Тристано. Обогнув лестницу, он пошел вдоль огородика, где Джозеф посадил кое-какие овощи, желая разнообразить меню, целиком состоявшее из консервов. Совершенно случайно Джозеф обнаружил, что на территории замка и в его ближайших окрестностях царит микроклимат в высшей степени благоприятный для выращивания цветной капусты, каковой факт, в глазах Кейна, только подчеркивал абсурдный характер этих мест. Вооруженный сим открытием, Джозеф раздобыл — несомненно, с помощью того же предприимчивого Арбогаста — семена и рассаду всевозможных европейских овощей и попытался внедрить их в островную почву. Все они погибли; выжила только цветная капуста да еще несколько хилых, абсолютно несъедобных помидоров, которые Джозеф оставил гнить на корню.
