Олег Хафизов - Дом боли
Назначались и другие оздоровительные работы: менее длительные, но более сложные или менее срочные, но более нудные, как то: склеивание коробов и их расшивание, прополка, прореживание заповедника и посадка деревьев и кустов, сбор ядовитых растений для лечебной лаборатории, возведение и снос построек и так далее, в зависимости от усмотрения начальства и особенностей ненормала.
И все же ничто не могло сравниться с процедурами. Одна их секунда перевешивала восемь часов умопомрачительных занятий и десять часов изнурения на свежем воздухе. В Алешином случае это было укалывание стальной иглой (три раза в день), искусственная рвота перед сном и спонтанная силовая терапия, то есть регулярное избиение. Обычно не очень сильный и жестокий, а скорее самомнительный младший санитар
Вениамин ловил его где-нибудь при переходе с одного мероприятия на другое, отводил в сторону и ударял несколько раз по щеке, спине, животу или еще чему-нибудь, после чего тревожно спрашивал: "Ну как?". Чтобы поскорее отделаться и сделать немного приятного этому неопытному мальчику, Алеша говорил: "Сегодня очень сильно. Боль адская". Вениамин расцветал.
Во время занятий по истории грядущих веков (или ненормального мира?) Вениамин тихонько принес лектору (санитару, хирургу, мясорубу) Груберу записочку, приостановившую диктовку. Сердце у
Алеши, да и не только у него, участило биение, пока старый санитар разбирал принесенное через толстые очки и без них, то приближая к самым глазам, то отдаляя на всю длину руки. Вениамин раскованно улыбался и небрежно поглядывал то на ненормалов, то на Грубера, то на свои спортивные туфли, совсем еще новенькие, как с картинки.
– Теп-лин, – выдавил наконец старсан и повторил с уверенным ударением:
– Терпин Алексей, есть такой?
– Теплин? – переспросил Алеша без надежды на ошибку.
– Да, Алексей Терпин, на выход.
Пробираясь между раскладушек и перешагивая через чьи-то вытянутые ноги (разрешите?), Алеша чувствовал, как отрывается от чего-то неприятного, но надежного и проваливается, летит во что-то новое, жуткое, заведомо худшее. На него смотрели во все глаза, как смотрят дети, собаки и старухи, или, напротив, хмурились и отворачивались.
Рыжая девушка с яркими губами (Марина? Марья? Маня?) проводила его взглядом такой ощутимой жалости, что он готов был поблагодарить ее, если бы это что-нибудь изменило. "А что если меня сейчас… того?" – подумал он. Память автоматически воспроизвела: "Можно прямо отводить за сараи и кончать". – "Нет, нет, мне слишком рано!" Его возмущенная душа встрепенулась, слепо забилась и ударилась о свою темную, тесную оболочку. Алеша послушно вышел вслед за санитаром.
– Меня должны были спросить по истории нормальных веков, – слабо сказал он спине Вениамина.
– Другого спросят. Века никуда не денутся.
Вениамин остановился перед одной из дверей коридора: невзрачной, непрочной и неплотной, какие обычно ведут в подсобные стенные кладовые, набитые дырявыми калошами, ветошью, лейками и прочей хозяйственной утварью. За такой дверью легко было вообразить себя спутанным проволокой, закиданным дырявыми пыльными мешками, мертвым.
– Ну, что у вас там с Облавиной? – спросил Вениамин, поигрывая ключами и пряча глаза, как обычно он делал, прежде чем ударить пациента в какое-нибудь неожиданное место.
– Ничего, – прозвенел голос Алеши.
– А отчего же такая срочность, если ничего?
Вениамин достал из-под мышки автоматический пистолет с длинным стволом и прямоугольной рукояткой и, нервно оглядываясь и покусывая юные губы, стал что-то в нем ощупывать и перещелкивать. Похоже было, что он не очень в ладах с этим предметом.
– Не знаешь, куда здесь что?
Он протянул пистолет Алеше, но тот отвел руки за спину и отрицательно покачал головой. Имел он право хоть один раз в жизни поступить невежливо?
– Не хотите – не надо! – взвился санитар. – Как будто мне больше всех надо. Одна говорит – кончай нормализацию, другая – ни в коем случае, а третий стоит и ждет сложа руки, как будто не для него стараются. Ступай на все четыре стороны! Надоело с вами нянчиться!
И он толкнул дверь.
Без всяких ступеней, порожков и приступочков прямо под ноги расстелилась короткая трава, изумрудно горящая на позднем солнце.
Бархатной аппликацией порхала с места на место бабочка, тёк низкий зуд шмелей над млеющей землей. Голова у Алеши закружилась, как от хорошего наркотика, ведь он, находясь столько (сколько?) дней в самом сердце всемирного заповедника, собственно, ни разу не побывал на природе, не считая дороги сюда и на пыльную, каменистую территорию забоя "Бодрость". И сразу он увидел посреди этого елисейского поля два ослепительных пятна, как бы еще двух бабочек, частично превратившихся в двух прекрасных чужих девушек, постепенно становящихся его собственными женами, Еленой 1-й и Еленой 2-й. "Не может быть", – подумал он. Ведь несколько секунд назад само продолжение жизни казалось сомнительным.
При появлении Алеши девушки не подали вида или не узнали его так же, как он сначала не узнал их, но по мере его неуверенного приближения начали приглядываться и проявлять беспокойство. Ать-два, ать-два, левой-правой. Алеша видел свои вышагивающие ноги в старых портках и неказистых сандалиях, которые, наверное, должны были скоро окончательно разорваться и распасться, но все же имели все шансы пережить своего ненормального, но пока головокружительного живого хозяина, и почувствовал трогательную щекотку назревающих слез.
Несмотря на размашистый шаг, он все еще как будто находился на месте. Сквозь дым головокружения он видел, как девушки поднимаются, подбирая яркие воланы своих юбок, вопросительно переглядываются и устремляются к нему, более легкая Елена 1-я чуть быстрее.
На расстоянии метров полутора они остановились, как бы налетев на то магнитное поле, после которого взаимное притяжение перерастает в отталкивание. Алеша молча улыбался, и жены отвечали ему осторожными улыбками отвыкших людей. "А может, это не мои?" – еще раз подумал
Алеша об этих слишком юных и гладеньких созданиях, но они, словно в ответ, рассеяли его сомнения.
– Здравствуйте, – громко сказала ему Елена 2-я, как более опытная и отважная вступающая во все первая. – Вы не могли бы передать нам вещи скончавшегося, то есть нормализованного сегодня Теплина?
Свет померк и перестал мешать зрению Алеши, как будто жена сорвала с его носа радужные очки или, подойдя с приветливой улыбкой, неожиданно достала из-за спины припрятанный молоток и ударила его
(Алешу), еще продолжающего улыбаться в ответ – а так оно и было, – молотком по лбу. Сразу он заметил переползание по небу сирых облачков, и разбросанные там и сям по поляне окурки, и двух молодцов в защитных брюках с малиновым кантом, защитных же рубашках с коротким рукавом и с очень короткими и чистыми шеями, как линейками очерченными гигиеническими прическами. Молодцы чего-то или кого-то поджидали и пока развлекались борьбой, демонстрирующей их нешуточную ловкость.
– Ой! – Елена 1-я испуганно прикрыла ладошкой рот, прянула взглядом на военных молодцов, находящихся в курсе происходящего, несмотря на лицемерно отведенные глаза, о чем-то спросила глазами встревоженную Елену 2-ю и жалостливо, немного брезгливо вновь посмотрела на неопрятного, нездорового и немолодого малого в побоях, интуитивным исключением опознанного как ее бывшего любимого мужа.
– Говорила же я тебе, что это, кажется, он сам, – проворчала по своему обыкновению Елена 2-я, решительно поймала Алешу в объятия и расцеловала с крепким безразличием родственницы. Елена 1-я чуть не плакала от горького стыда и все почему-то поглядывала на этих двух неприятно красивых и надежных военных.
– Ничего страшного, – попытался оправдать своих жен Алеша. – Я и сам-то узнал вас только после того, как прошел половину полянки от той двери до вас, такие вы стали хорошенькие.
– Но это ты, это действительно живой ты? – отчаянно воскликнула
Елена 1-я, исследуя его руки и лицо своими холодными пальчиками.
Алеша молча пожал плечами, не видя необходимости в дальнейшем доказательстве своего бытия.
Неприятные, подозрительные подробности полезли, как тараканы из нечаянно открытого буфета. Обидная цель визита, чужая, подозрительная красота, которой женщины маскируются во время новой любви, брезгливость, заметная из-под напускной радости, и, главное, эти двое, с которыми они переглядывались гораздо чаще, чем с самыми симпатичными незнакомцами…
– Кто они? – спросил Алеша.
Военные прекратили, наконец, дурачиться и приблизились к семье настолько, что составили с ней единое целое.
– Не знаю… – воровато сказала маленькая трусиха Елена 1-я, но
Елена 2-я ее решительно оборвала: чем более откровенно высказывается факт, тем менее подозрительно он выглядит.
