Наталья Апрелева - Пояс неверности. Роман втроем
Я наковыряла себе сумму денег и стала со стонами подыматься с подушек.
— А почему бы тебе не поехать с нами? — вдруг проговорила Юля, внимательно рассматривая меня сверху вниз. Юля сновала в белье цвета топленого молока и выглядела очень интеллигентно, как преподавательница русского языка и литературы. Или сольфеджио.
— Да как-то, — глуповато ответила я, — вряд ли получится.
— Что тут может не получиться? — недоуменно дернула плечом Диана, натягивая чулок. Я заметила на коленке небольшую дыру и сказала Диане.
— Фигня полная, — отмахнула меня наманикюренной ладонью Диана, — один хер, порвут. А так — сэкономлю пару. Не напасешься этих чулок. Рабочая одежда…
Она надела что-то, похожее на платье с открытой спиной, но спина была закрыта как бы сеточкой, выбитой фигурными дырочками. Платье было темно-зеленое. Сеточка — фиолетовая. Фигурные дырочки оформлены желтым. Красиво.
Я выпрямилась и, повторяя благодарственные слова, пошла к выходу. За порогом стоял Амбал. Если человек, допустим, первый раз слышит слово «амбал», он представит вот именно такого мужчину, что смотрел на меня с лестничной площадки.
Больше всего он напоминал детскую горку в форме слоника, где съезжаешь вниз по хоботу. У Амбала были гигантские руки — каждый кулак с мою голову. Он взял меня и переставил чуть более вглубь коридора.
Какое-то время порассматривал меня, произвольно покручивая вокруг. А что он мог увидеть? Светло-русый «конский хвост». Черная футболка размера икс-икс-эль, впереди надпись: «Моя футболка. Перед» и сзади, соответственно: «Моя футболка. Зад». Я попыталась вырваться из его пальцев, но не удалось. Через пять оборотов Амбал выставил меня за дверь и тихо ее закрыл. Я услышала его голос, неожиданно высокий, спускаясь по лестнице:
— Девки, ну вы даете, я уж испугался, что вот ЭТО и есть ваша Изольда…
— Аделина, — раздраженно поправили его девки, — Аделина. Простое русское имя. Неужели так сложно запомнить.
Дома еще раз пересчитала деньги, устроилась на кухонном диване с прожженной спинкой, ждать квартирохозяйку. Неожиданно обнаружила между спинкой дивана и ребрами батареи что-то такое зеленое, плоскую коробку. Вытащила. Это оказался скрэббл, такая игра в слова.
Был смутный период какое-то время назад, года два, мальчик Артем сказал, что не простит мне измены и ушел из дому, я была в печали по многим причинам. Находила странное удовольствие в походах по клубам и разным там всяким барам, причем в одиночестве. Подруги меня огорчали своей заботой и разговорами, я хотела одна. Такая есть забегаловка на площади Маяковского с элементами ковбойской жизни, забыла название, именно там я научилась забираться на барные табуреты с первого раза, это проблема, если ты мелкого роста. Я пила виски, бармен забивал стакан льдом и чуть-чуть плескал в стакан, я просила сразу двойную порцию и глазела по сторонам. Во второй приход ко мне подошел один человек, он был скорее приятен, говорил не чушь, а так мне было все равно. Под этим «все равно» я допила третий двойной виски, сползла с табурета, и мы поехали ко мне домой, в Выхино еще, там было пусто. Девчонки гуляли.
Давай разговаривать, сказал он, просто разговаривать, но ты разденешься. Ты умеешь танцевать? Нет, вот я совершенно не умею танцевать, нисколько. Ну тогда так. И я разделась, сидела голая, ходила голая, ставила чайник голая, варила кофе и резала сыр. Жаль, что я не умею танцевать, думала. Разделась, покидала на диван джинсы-свитер, трусы-лифчик. Довольно странно, но мне понравилось, очень понравилось, ведь все женщины немного эксгибицио… неохота дописывать длинное слово. Еще, может быть, потому, что я нетолстая.
Потом мы играли в скрэббл, еще в карты, потом просто разговаривали, о книгах, погоде, пробках на улицах, мэре Лужкове и так далее. Было забавно, этот человек никогда даже до меня не дотронулся, а меня ситуация сильно возбуждала, сердце колотилось в таких местах, где его точно нет, например в голове, и гремело в ушах, и в какую-то из встреч я сказала об этом.
Ты наверняка знаешь, что тут можно предпринять, ответил он, с удовольствием посмотрю. Мне было неловко, технику мастурбации я не знаю абсолютно, но как-то сообразила, что и как можно сделать. Он остался сидеть на табурете, и я села на табурет напротив, раздвинув ноги слегка. И он взял меня за руку. И поуправлял ей. Так это здорово, сказал он потом, намного лучше, чем просто секс. Я в тот момент ему поверила. И мы пошли варить кофе и играть в голый скрэббл и голые карты.
— Ну расскажи, расскажи!..
— Что еще?
— А сколько у тебя было таких вот… как это, блин, сказать-то? Любвей, любовей? В жизни. Только чтобы настоящих.
— О господи.
— Да, расскажи! А то я тебе все. А ты мне ничего.
— А что такое, милая, по-твоему: «настоящая любовь»? Договоримся о терминах.
— Ну, это чтобы полностью.
— Что полностью?
— Ну что-что! Чтобы только об этом человеке. Чтобы руки-ноги тряслись. И все такое.
— Превосходно, чтобы тряслось «все такое». Тебе непременно надо писать эссе, дорогая, с твоим чувством слова.
— Хорош прикалываться. Отвечай.
— Ты знаешь, а почему бы нам не посмотреть программу Время?
— Ты ненавидишь программу Время.
— Вопросы про настоящую любовь я ненавижу еще больше.
ж., 45 л.
«Привет, милый Алеша, ничего не изменилось с твоим отъездом, ровно ничего.
Просто я не надеваю больше красивые платья, жемчужные бусы, нарядные блузы, с рукавом таким длинным, что нежные кружева промокают в тарелке, и ты смеешься оплошности аккуратистки. Просто потолок грязноватого неба опустился на хрущевскую высоту два двадцать, ни сантиметром больше, просто я царапаюсь в него длинными ногтями, хочу научиться оставлять след реактивного самолета, такую перистую двойную полоску, знаешь? Чтобы хоть что-то было белым, белый цвет — твой цвет, и он исчез из моих дней вместе с тобой. Просто тебя не будет еще так долго, что не наплачешься, не назовешься, а молиться я не очень умею, цвет же могла бы попробовать вернуть, чтобы поцеловать тебя — в белый.
Просто, милый, я начала собирать марки, люблю использованные, забавное посмертное коллекционирование, некрофилателия, я птицей (хищной чайкой с окровавленным клювом? зорким соколом с размахом крыла в какие-то невероятные метры?) кидаюсь на любой конверт, продолговатый и примятый с левого краю или обычный классический, с красно-синей усеченной радугой по обрезу. Я трясусь над каждым, я изломала электрический чайник, чтобы воспрепятствовать его преждевременному выключению, я размахиваю над высокоэнергетическим паром конвертом, я пляшу с ним, как с новым бубном, я понимаю теперь про транс гораздо больше.
Меня одинаково волнует и непохожее на оригинал лицо Высоцкого на отклеенной влажноватой марке, и страннейшая картинка со сросшимися по спинке Белым домом и пагодой: Россия — Таиланд, 100-летие дипломатических отношений. Моя любимая все же — скромная в тонах беж, румынский монастырь с птичьим опять же названием, забываю его постоянно, сейчас посмотрю. Ах да, Воронец, церковь Св. Георгия, покровителя воинов-ратников, страны Англии и ордена Подвязки.
Позор, милый, тому, кто плохо об этом подумает, просто я аккуратно заклеиваю марками небольшую комнату в квартире, твою бывшую комнату, я начала по правилам, от окна, и освоила уже добрых полтора квадратных метра, это немало, но до финала далеко.
Нет, милый, никакой панацеи вроде японского журавлика я не сочинила себе, просто твоя бывшая комната больше любого несуразного и огромного конверта с олимпийским числом штемпелей, стоимость ее пересылки будет довольно высока и составит как раз площадь четырех белых стен, оклеенных марками.
Как только я управлюсь, я немедленно отправлю ее, чтобы у тебя было твое любимое окно с видом на Москву-реку, а мне как раз высвободится ослепительно-белый цвет стен, четырех стен, его много и хватит целовать надолго, ведь самое главное, чтобы ничего не изменилось с твоим отъездом, милый».
Это письмо пишет, разумеется, не Гвендолин, рыжеволосая неистовая Гвендолин, всегда готовая к любви, моя птичка. Это письмо пишет брошенная мать, брошена — придуманное слово, говорили классики, да нет, не придуманное.
— Все хочу тебя спросить. Вот этот шрам, на плече, откуда он?
— Старая история.
— Расскажи!
— Плесни вина, пожалуйста. Спасибо, достаточно. Отчего же не рассказать, расскажу.
— Так что же молчишь?
— Вспоминаю. Сразу после университета устроился работать в одну газетку. Криминальная хроника, очень был популярный жанр, оплачивался только скудно. Одна девушка там возникла. Хорошая девушка.
