Евгения Доброва - A под ним я голая
– Что бы ни происходило, не вмешивайся. – Марина пошла на таран в передние двери; я следом за ней.
Расталкивая людей локтями, Гамаза пробиралась в центр вагона. «Могла бы и поаккуратнее», – подумала я. Что и говорить, на помойной куче она была более грациозна. Однако, согласно правилам игры, я промолчала.
– Смотри куда прешь, корова! – Посреди вагона Марина столкнулась с пьяной компанией. Двухметровый верзила в черном «боксере» и шапочке-пидорке сильно пихнул ее локтем под лопатку: судя по всему, она наступила ему на ногу.
Марина ничего не ответила. Она пристроилась у самых дверей, на нижней ступеньке, и повернулась к парням спиной. Ей было больно, конечно, больно, но она промолчала. Это раззадорило молодчиков.
– Темыч, это новый спорт у баб такой: в час пик в вагон залезут и трутся сиськами об мужиков. Тебе куртку почистить сзади не надо? Сейчас она протрет!
– Не обижай спортсменку; сиськи могут пригодиться и в трамвае, а, Борь?
– Эй, сисястая! А ну иди сюда! Ты нам нужна!
И тут Марина обернулась к парням… И величественным жестом откинула волосы с ушей.
И они замолчали. Потому что реальность исказилась. Трамвай подошел к остановке «Западный мост», двери разверзлись, и Марина, гордо подняв голову, вышла. Теперь уже мне пришлось распихивать толпу локтями, чтобы успеть выскочить следом за ней.
2.10
Косая любит слушать радио. А я не люблю. О Господи, опять эта песня. «Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда». Я тихо схожу с ума. Я начала вторую пачку цитрамона. «Алена, Алена, Алена, Алена, Алена Боро-ди-на!» – орет динамик. Мало того что косая – она, наверное, еще и глухая. Так это, матушка, вам в дом инвалидов, а не в издательский бизнес.
Запретить Косой слушать музыку я не могла. Я решила бороться с ней тихо, по-партизански. Например, испортить приемник. Сломать, но так, чтоб было незаметно. В один прекрасный день он просто не включится, и все. Что, если выломать колесико тюнера? Выкрутить до упора, и – с силой – за упор. И эта Алена-Алена-Алена навечно заткнется. И я спасена. Пока Корольков расщедрится на новое радио, пройдет лет двести, не меньше.
Я перестала опаздывать на работу. Более того, теперь я приходила в офис раньше всех. Корольков, наверное, решил, что перевоспитал наконец эту клушу несобранную с тыквой вместо головы, но дело было не в том.
Каждое утро я подходила к динамику и крутила туда-сюда несчастное колесико. А оно все не ломалось. Так проблемы не решают, сказал бы папа. Я знаю, но все равно продолжаю выкручивать тюнер. Уж завтра-то я его точно доломаю, думала я. Но корпорация «Шарп», не иначе, предусмотрительно снабдила свою продукцию функцией foolproof, или babyproof, или как там у них называется. Защита от нежелательного направленного воздействия, одним словом. От дураков и детей.
Промаявшись неделю, я бросила это занятие. Stop, fool! Остановись, дурак! Функция сработала на пять баллов. Если я не выломала это чертово колесо за семь дней, глупо тратить на него утро восьмого. Лучше подольше посплю. Да и Косая почему-то стала раньше приходить. Что-то заподозрила, наверное.
Чу! Двери лифта распахиваются, меня окатывает волна ароматов райского сада – словно облако цветочной пыльцы залетело в наши темные, обшитые фанерной доской коридоры. Косая уже на месте, я унюхиваю ее с лестничной клетки. В султане «Крестьян-Диора», в идеально выглаженном платье она, можно сказать, почти обворожительна. Если б не глаз. И если бы не характер.
Я ее не ненавидела, нет. Мне многое нравилось в Косой. К примеру, восхищали идеально чистые ботинки. При любых обстоятельствах, и в дождь, и в снегопад, и в слякоть, они были просто стерильными, девственно-чистыми. Она что, летает?
Однажды раз я не удержалась и спросила. И Косая – о чудо! – ответила. Оказалось, специальный воск «Саламандер», только он стоит ровно столько, сколько я в неделю трачу на еду.
Непозволительная роскошь.
Но как сверкают ее ботинки!
2.11
– Доброе утро, – говорю я как можно более дружелюбно.
– Сделай зеленый чай, – отвечает Косая.
Как выяснилось, причина ее ранних приходов другая. Косой надо было успеть разобрать все пришедшие за ночь факсы, потому что днем она на полтора часа отлучалась – сдавала экзамены в автошколе.
И сдавала их уже довольно долго.
– Ну сколько можно отпрашиваться! Четвертый раз идешь! Что там у тебя не получается? – недовольствовал Корольков.
– В «бокс» не могу задним ходом въехать…
– Деточка, это же очень просто! – вдруг раздался прокуренный бас бухгалтерши Владлены Узьминичны. – Вот когда я училась водить машину, инструктор так объяснял: выкручивать руль нужно сразу, как только палка поравняется с плечом. Я тебе говорю – все получится. Давай, постарайся. И хватит уже прогуливать, поняла?
Вот бабка! – думаю я. Какую машину она, интересно, водила? «ГАЗ-А», что ли? Так и представляю ее за рулем кабриолета – лихачка, шарф развевается, волосы по ветру летят… Юрий Пименов, «Новая Москва», 1937 г, 140х170, холст, масло.
Владлена Узьминична у нас живая легенда. Ей восемьдесят четыре года. В прошлом математик, чемпион Одессы по шахматам, Узьминична прекрасно адаптирована к современной жизни. Она не боится компьютеров, электронных платежей, яндекс-денег, заказывает косметику в интернет-магазинах, у нее даже есть свой блог, который она ведет на сайте Live-Journal под псевдонимом Blondy_Vladdy, – я один раз подглядела.
Я понимаю Владлену Узьминичну: ей очень хочется жить.
Узьминична и зимой носит обувь на каблуках, шьет на заказ костюмы, стрижется под пажа и красит волосы в светло-пепельный с розоватым отливом цвет. У нее всегда французский маникюр и педикюр, наверное, тоже – проверить это возможности нет, но вряд ли я ошибаюсь. Узьминична курит элитные сигареты Sobranie и уважает коньяк. Муж ее остался в Одессе, и, похоже, они не общаются. Для полной законченности образа хочется распрямить ей спину, но нет, восемьдесят четыре года не шутка, и сгорблена она уже непоправимо.
И это единственное, что ее портит.
1.10
– Ух ты! Как в музее! – Родион ходил по квартире Марины и осматривал коллекцию артефактов. – Очень много мелких предметов. И крупных тоже. О, «Орел»! У моей бабушки были такие часы. Каждый час били, я спать не мог по ночам. И такая солонка с ложечкой… и тарелки с сиренью… и супница… и поильники кисловодские стояли в серванте. Эти вещи пригвождают нас к прошлому, пожирают пространство, – зачем они тебе?
– Знаете… – сказала Марина.
И рассказала нам случай. На первом этаже розового дома по Сходненской, сорок шесть, жила дворничиха Марь Матвевна. У нее была внучка лет четырех. Однажды они пошли гулять и во дворе увидели больного, чуть живого голубя. «Давай его возьмем!» – «С ума сошла всякую заразу подбирать!» Вернулись с прогулки, внучка думала, думала… «Бабушка! А если бы это была я?!»
– Марь Матвевна мне говорит: «И тогда я помчалась во двор, бегу и прошу: хоть бы он еще был там!! Потом восемь лет на балконе прожил». Вот и я, увижу игрушку на свалке и думаю: Господи! А если бы это была я?!
2.12
От безденежья я решила стать репетитором. Репетировать я могла только по одному предмету: по финскому языку, после филфака я его знала в совершенстве. А вдруг? Богатый район, вполне могут клюнуть на экзотику. Говорят, в Хельсинки недвижимость растет в цене… хорошая возвратность инвестиций… Тур-бизнес, опять же… Короче, нужная вещь этот финский язык, что ни говори.
Возникает вопрос: а что мешало преподавать, например, наш великий-могучий вкупе с литературой? От этой идеи я отказалась по заурядной причине: побоялась, что разовьется идиосинкразия к чтению, а врожденная грамотность превратится в приобретеннуюбезфамотность. И вот, пользуясь служебным положением, я напечатала сто копий объявлений «Финский язык, уроки вечером, недорого. Для бизнеса и души. Подготовлю в ВУЗ» – и потихоньку расклеивала их у подъездов соседних домов во время походов за «Парламентом».
Прошло две недели. Звонков пока не было, но я заметила, что в последние дни с объявлений стали исчезать язычки с номером телефона. Вчера шесть штук было оторвано, позавчера – четыре…
Может, надумают все-таки?
Остужая на улице сигареты, я увидела, как мужчина в черном пальто отрывает телефон с моего объявления. Что-то в его фигуре показалось знакомым. Я присмотрелась и узнала Славу Сороку. В первый момент я даже подумала: зачем ему финский язык? Но когда он небрежно скомкал бумажку и бросил ее на тротуар, я все поняла.
Он хотел дать мне надежду.
1.11
Самое ужасное, что я влюбилась в Родиона еще до того, как узнала, что он женат, – так что обратной силы это не возымело. Правда, женат он был формально: три месяца назад супруга выставила его за порог и жила теперь одна с дочерьми. То есть ужасное заключалось не в том, что штамп в паспорте, а в том, что у него были дети. И он их любил.
