Наталья Арбузова - Не любо - не слушай

От норы своей родной.

Свет и люди незнакомы

Были зайчику тому.

Жил в довольстве, без заботы

Он в родительском дому.

Учительская натура Шурочки ликовала, Павел Игнатьич радовался, Алеша рукоплескал. Петя не появился на свадьбе: торчит в Салехарде. Заочно учится, дали комнату - много работы, мало любви. Призрака я в саду не видала, все говорят: исчез. Письма от Николай Сепаныча в первый год получила дважды, а теперь они прекратились… значит, совсем дошел. Я завожу служебные шашни, совесть черна, как у грешного негра, и без Пети каюк.

Сидят на замшелом бревне – четырнадцатилетний Алеша и задержавшийся в сорокалетнем возрасте хмурый Авдей. Алеше на вид дашь двенадцать – рос в голоде, да еще придавлен Авдеевым даром. Зато отсутствующий Петя (тоже рос в голоде) в двадцать лет – скоро будет двадцать один – гренадер. В плечах косая сажень, и усы гренадерские. Знал, хитрец, что просить у Авдея. Вернее, не знал – получил то, чего чаял. Беседа Алеши с Авдеем беззвучна. Поодаль сидят в напряженных позах шестеро молодых волков – охрана Авдея. Успешный ученик догадался: дети Разбоя от волчицы. Сам Разбой где-то гоняет. Алеша уж месяц как учится в фельдшерском, живет в Орле у супругов Тепловых, бывает к Авдею редко и тайно. После гибели Зинаиды Берзинь имени колдуна стараются не поминать. В именье сейчас жить нельзя – там теперь правленье колхоза, и председатель не местный. Самсонов при нем уцелел, занимает с женою комнатку. Одесс и Вольфензон в городе на культработе. В момент коллективизации выслали под Архангельск семью Охотиных: Якова с Мишкой и восьмилетней Танькой. Хозяйка же Яковлева - Авдотья, не вынеся суматошных сборов, досрочными родами померла. На хуторе колхозный коровник, однако коровы доятся плохо: пугаются Авдеевой свиты – а он так и ходит кругом. Нужен вредитель? вот вам вредитель. Расстреляйте его второй раз, товарищи…посмотрим, как у вас это получится - ему любой волк товарищ.

Конец декабря, в Недоспасове ранний вечер. Аннетт приехала в таком авто и с таким начальником, что председатель колхоза «Маяк» Василий Власьич Запоев, вытянувшись, предоставил гражданке Анне Ивановне Ильиной всё то же левое крыло теперь колхозного зданья. Аннетт послала шофера в город за Алешей с Тепловыми, и скорей к фортепьяно: в Москве у ней его не было. Сыграла свое любимое – покровитель вконец обалдел. Сидел, прикрыв глаза веками, раздвинув в улыбке рот. Мариша трогала пальчиком клавиатуру - пора учить, пятый год.

Шофер еще не вернулся с нашими. При волчьем солнышке выхожу на крыльцо. Заснеженная усадьба молчит. Вон там трава росла за сараем, мне по пояс. Мы в ней прятались: Петя, Алеша и я. Maman нас нашла… о, найди снова, пересчитай, как цыплят. Если ты не узнаешь меня, я уеду тогда… насовсем. Я тебе много раз говорила: когда умрешь, подай мне знак, что всё это существует. Моих – отца с матерью – туда отправили второпях и насильно, мы не успели договориться. Ты меня так обласкала… ты обещала… дай знак мне, дай знать.

У нас теперь с Павлом Игнатьичем в Недоспасове дача: товарищ Запоев шелковый, ни слова мне поперек. Аннетт приезжает с этим своим, как его, Раскроевым. Тот к нам в контекст не вписывается, но ему на это плевать. Николай Степаныча доконали – прислали Аннетт свидетельство год с небольшим назад. Он нелюбимым жил и нелюбимым умер. Я пыталась Маришу учить языкам – она с каждым часом рассеянней. Котятки, бантики, глазки, ранняя женственность… восемь, почти девять лет, вся в Аннетт. Нет, Аннетт была поотчаянней… правда, так же красива. Покойные родители привезли ее в Недоспасово перед самой войной – я тогда уезжала некстати в Германию. Ей было восемь, а мне восемнадцать, как сейчас Фейгеле, или Фаине, которую прячем на всякий случай в усадьбе: Одесса расстреляли по страшному обвиненью – участье в убийстве Кирова. Елизавета Аркадьевна не дожила. Петя приехал – где это записать? Скоро будет и Анхен.

Не получается грусть, как всегда. Вот, Фаина, наш лес, он прогрелся до дна торфяного озёрца. Можно оттаять после зимы в Салехарде. Вместо полярного волка – полукровки с рыжим подшерстком. Если сложить облака и сосны, лучи меж стволов, свист птиц и шорох в кустах – будет примерно равно быстрому твоему взгляду, что я поймал на себе.

Когда отравилась вторично Анхен – легче, чем в первый раз – Алеша уже работал фельдшером. С Павлом моим Игнатьичем откачивали вдвоем. Откачали, Бог не без милости. Только вот стала чахнуть, точно Марфа Собакина. Ровно ее кто испортил ли опоил. Петя же по-советски расписался с Фаиной, увез в Москву – коммуналка его на Башиловской – и на работу приткнул. О вузе сейчас разумней не заикаться… опасное время… не надо лезть на глаза. Раскроева арестовали. Думала: выгонят нас из усадьбы. Нет, Запоев молчит. Наведывался о здоровье, покуда Анхен лежала. Я сказала Алеше: поди к своему Распутину бишь Авдею… Господь простит.

Авдея не было видно, лишь неуемный рыжий Разбой в пожелтевшем малиннике рыскал. Я постоял подождал и ушел под моросящим дождем. Однако Авдей поздней осенью к нам не раз приходил: следы большеногого мужика с полдюжиною волков на дорожке тогда оставались. Тетя Анечка встала, снова что-то вязала и пела теперь вот так:

То не плачи, то не стоны,

То бубенчики звенят,

То малиновые звоны

По ветру летят.

Звоны и впрямь неслись откуда-то с хуторов – или Авдей кроет крышу невидимой нам избы? А тетя Анечка всё надрывала душу:

И зачем спешит он к месту –

Я найду ему ночлег.

Я совью ему невесту

Белую как снег.

Прихвачу летучий локон

Я венком из белых роз,

Что растит по стеклам окон

Утренний мороз.

Слушал ее и видел сплошную сумятицу впереди.

Я успокоилась было за Анхен. Декабрь стоял снежный и вьюжный – не приведи Господь. В ранние сумерки, меж собакой и волком, заметаю порог. Тут-то пришел товарищ Запоев свататься к бедной к ней. Она его сейчас выгонит – он тут же выгонит нас. Не выгнала, обласкала. Господи, как ее жаль!

На удивленье свету Василий Власьич Запоев оказался человеком порядочным. Стоически стерпел отъезд в Москву бывшей учительницы недоспасовской школы Анны Иванны Ильиной с девятилетней дочкой. Сам отвез их к поезду в кабине грузовика. Грамотного человека в Москве всегда ждут… и со здоровьем у ней зимой было неважно. Здесь отлично справляется сестра ее, Александра Иванна Теплова. И фельдшерский пункт их племянника, Алексея Федорыча Недоспасова, у нас в деревне работает хорошо… доктор Теплов помогает в трудных случаях. Что, товарищи, может закрепим за ними те три комнаты, за стенкой? единогласно? пиши, Клим. Фельдшер пусть живет постоянно, инструменты держит, то се. К деревне поближе… вдруг ночью роженицу привезут. (И привозили, случалось.) Всё не в город трястись. Учительница учебники может оставить, тетради… не из Орла таскать. Наша колхозная интеллигенция… верно я говорю, товарищи? Товарищи были свои, недоспасовские. Их оголтелую преданность усадьбе приезжий председатель уже раскусил. Умышленно промолчал о том, кем построены и оснащены школа, фельдшерский пункт. Кем лес посажен, овраги кустарником укреплены. И без него помнят. О воеводе Недоспасове, боронившем эти земли от набегов с юга, не сказал, поскольку не знал. Знали краеведы в орловском музее, да и тех посадили, то и не знал никто. Ни к чему было. Земля лежала, беззащитная перед накатывающимся девятым валом безвременья, и все председателевы достоинства ничем не могли помочь. Скорей его снимут, чем он тут наладит. На опустевшем охотинском хуторе мычали коровы, не выполнив план по надою. На горелом Авдеевом денно и нощно стучал молоток. Хозяин строил – невидимое, несгораемое – и никому не прощал.

Велика Москва, а спрятаться негде. Аннетт единственный раз пошла в театр – и бежала, завидев Петю с Фаиной. Ведь это теперь на всю жизнь… в ее семье… хуже любого застенка. Что травиться мать малолетней дочери не имеет права – в резких словах объяснил ей Раскроев, прежде нежели сел. Еще он успел устроить Аннетт без диплома преподавать немецкий в пединституте на Пироговке. Ее экзаменовала старая дама-смолянка, осталась довольна. Советских кадров не хватало на этой ниве. Маришеньке скоро десять, у ней есть подруги. Любит остаться одна в большой квартире, вертеться у зеркала, мерить мамины шляпки. Сдать комнату Анхен боится: могут отнять за ненадобностью. Лучше сидеть взаперти, авось и забудут. Эврика! в консерваторию Петя Фаину не поведет: та всегда ненавидела занятия музыкой. Анхен сперва зачастила в Большой зал, потом поступила на вечерний по классу вокала: у ней открылось хорошее меццо-сопрано. Вот вам «на фартучках петушки, золотые гребешки»… цыганкин пион без стебля, что был завернут в платочек. Мука отступила, произошло как бы переключенье. Есть равновеликие вещи их немного, но музыка и любовь в этот перечень входят. Во всяком случае, для нее. И хватит уже травиться.