Рю Муроками - Киоко

Киоко была сильной девушкой и жила, следуя своим принципам. Со стороны решение везти больного в Майами казалось неразумной затеей, но для нее самой это было в порядке вещей. Например, сегодня Киоко совершенно не поняла, почему я так воспротивился, это было видно по ее лицу. Должно быть, я упустил из внимания или забыл что-то, о чем она мне до сих пор рассказывала. Других понять трудно. Потому что мы судим о чужих поступках, исходя из собственного понимания фактов, из своей системы ценностей, из своих чувств.

Но Киоко не так уж сложно понять.

Я постарался вспомнить все, что девушка говорила, начиная с нашей первой встречи.

Устроившись на самом удобном из трех стульев в своей маленькой неубранной квартирке, я опустил голову как при молитве, обхватил лоб руками и постарался вспомнить все. Это явно не показуха и не легкомыслие, но должна же быть какая-то убедительная причина для такого поступка.

Минут через двадцать я вспомнил одну вещь, которую она мне сказала. И сразу почувствовал, как что-то прохладное полилось из моих глаз и упало на колени с тихим «плюх».

— Хосе помог мне, он спас меня, это может показаться преувеличением, потому что он просто учил меня танцевать, но это правда, ибо Хосе научил меня самому важному. Он спас меня, потому что научил главному, тому, что дает силы жить дальше, что бы ни случилось.

Именно поэтому я всегда хотела его увидеть еще раз, я всегда думаю о том, что я еще не поблагодарила Хосе…

К полуночи я позвонил в общество волонтеров и спросил, в котором часу Хосе завтра уезжает. Я приехал туда немного раньше положенного времени и подождал момента отъезда Киоко, спрятавшись в тени соседнего с лечебницей здания. Я испытывал все ту же антипатию к Серхио, Пабло и Хосе, и мне трудно было решить, в какой момент лучше обнаружить свое присутствие. Дрожа в своем укрытии, я ждал, когда Киоко тронется в путь, чтобы поехать за ней потихоньку и перед въездом на автостраду обогнать и крикнуть: «Эй, Киоко!», но счастливый случай представился раньше. Вся компания вдруг чем-то озаботилась, я прислушался и понял, что они не знали, как выехать на трассу 95. Отлично! Я завел «триумф».

Мост Джорджа Вашингтона.

Вставало солнце, золотистый туман над водами Гудзона поднялся выше, тени от стальных опор моста вытянулись в сторону Нью-Джерси.

— Переехав через мост, ты попадешь прямо на автостраду 95, потом рули все время на юг и приедешь в Майами.

— Понятно!

Когда Киоко увидела мой мотоцикл с коляской, она просияла от удовольствия.

— Знаешь, я хотел сказать насчет тарифов на прокат лимузина, на самом деле это стоит шестьдесят долларов в час. Ты мне переплатила двести долларов, вот они.

Широко улыбнувшись, Киоко взяла деньги и сказала, что я честный.

— Ну да, время от времени я становлюсь честным.

И потом я сказал ей то, что давно собирался:

— Ты хорошая девушка! Знаешь, мне кажется несправедливым, что ты специально приехала сюда из Японии, а с тобой тут случаются одни неприятности. Но послушай, в Америке есть и поразительно интересные вещи, которых ты еще не видела, даже в Нью-Йорке.

Она посмотрела мне в глаза, ответила: «Я знаю» — и улыбнулась. Потом потянулась ко мне, и я подумал: «Черт возьми, не может такого быть!» Но оказалось, может: Киоко меня поцеловала. Я оцепенел, ее губы были ледяными и такими мягкими.

— Удачи тебе, девочка! Все будет хорошо, езжай, с тобою Бог.

Я и сам искренне в это верил.

Она уехала, помахав на прощанье рукой.

Мост Джорджа Вашингтона поглотил красный микроавтобус. Он уже несколько минут как исчез из вида, а я все стоял, устремив взгляд вдаль, созерцая серебристый мост, парящий в утреннем тумане.

Хосе Фернандо Кортес

— Наша семья приехала сюда с Кубы, когда мне было пять лет. В Майами мне не удавалось ни с кем подружиться, я все время был один, и в школе Елена оказалась единственной, кто хорошо ко мне относился. Ты смотрела фильм про Форреста Гампа?

Когда постоянно живешь в страхе смерти и приступов умопомешательства, к этому привыкаешь и в конце концов начинаешь считать это нормой. Но нужно быть осторожным.

Особенно когда боль постоянно вытягивает все силы, сводя на нет всю физическую энергию.

Мне случается почувствовать страх как нечто отдельное от меня.

Я замечаю, что могу наблюдать, как за чем-то посторонним, за своей тоской при мысли о предстоящем — когда я вдруг перестану дышать. Возможно, смерть — это похожее состояние.

Наша врач, ну, эта женщина, как же ее зовут, Серхио еще все время говорит, что она нимфоманка… Черт, пять секунд назад я помнил ее имя, а теперь забыл. Так вот, она сказала мне: «Лучше не думать абстрактно о смерти и о страхе. Когда постоянно думаешь о чем-то, чего постичь не можешь, иммунитет падает до нуля».

Я делаю так, как меня научила эта докторша: когда я понимаю, что нахожусь во власти страха, то начинаю считать от ста до нуля, вычитая каждый раз по семь. Заодно я тренирую свои серые клетки: 100, 93, 86, 79, 72, 65, 58, 51, 44, 37, 30, 23, 16, 9, 2… Только вот за последние два месяца мне ни разу не удалось досчитать до конца. Я путаюсь где-то посередине и начинаю считать с начала или засыпаю в районе пятидесяти.

Когда я проснулся, я лежал в задней части микроавтобуса, и меня то и дело подбрасывало. А, понятно, я еду в Майами. Это та любезная японка, появившаяся вчера.

Интересно, где мы сейчас находимся и сколько времени уже едем? Не имею представления.

Может, мы выехали минуту назад, а может, едем уже часов двадцать.

Я привстал. Неплохо себя чувствую. Нет этого озноба, мучающего меня иногда, от которого кровь стынет в жилах; нет холодного пота и, главное, нет боли. Я посмотрел в окошко: шел дождь, и я почти не увидел зелени. Деревья вдоль автострады голые, совсем черные. Увидел знак, извещавший: «Нью-Джерси». Значит, мы только выехали из Нью-Йорка.

Японка смотрит на меня в зеркало заднего вида. Она ведет машину довольно медленно, делает все возможное, чтобы меня не слишком трясло.

— Можно с тобой поговорить?

Это я ее спросил. Мы в первый раз остались с ней наедине.

— Конечно. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. Ты говоришь по-испански?

— Ни слова не знаю, к сожалению.

У нее приятный голос. Впервые я могу рассмотреть ее с близкого расстояния и замечаю, что у нее правильные черты лица. Разговаривая с ней, чувствую стыд за свое уродство.

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Киоко.

— Ки, Ки…

— КИ-О-КО.

Произнося по слогам свое имя, девушка пристально на меня посмотрела. Похоже, она меня знает, должно быть, путает с кем-то.

— Я больше не владею своим языком, как мне хочется, вот, посмотри-ка.

Я высунул язык. Мне было стыдно, но раз уж нам предстоит вместе ехать до Майами, лучше, чтобы она знала, с кем имеет дело. Мой язык покрыт местами чем-то вроде белой плесени. Эти участки лишены чувствительности. Когда я говорю, это доставляет мне очень неприятные ощущения. Мне трудно выговорить «Киоко». Когда я любой ценой пытаюсь произнести слова, которые мне трудно даются, я начинаю нервничать. С начала моего заболевания я со страшной скоростью терял разные способности, но более всего пострадали внимание, способность концентрироваться и терпение; они упали до нуля.

— Посмотри, у меня на языке белые пятна в виде карты, они мешают мне говорить. —

Я задумываюсь, не могу ли я называть девушку другим именем. Без сомнения, это очень невежливо с моей стороны. Если она рассердится, я почувствую себя совсем беспомощным.

— Э, если можно, я хотел бы… Нет, это невозможно, это будет невежливо.

— Что?

— Да нет, ничего.

— Ну скажи.

— Э, я не знал, что японцы такие любезные.

— Ты это хотел сказать?

— Нет, послушай, можно называть тебя Еленой?

— Еленой?!

Она слегка повысила голос, я вздрогнул.

— Извини, забудь, что я сказал, нет, я слишком невежлив! Ты везешь меня в Майами, а я выгляжу таким грубияном, извини, забудь.

Говоря это, я смотрел на нее умоляюще. Я и правда думал, что это грубо с моей стороны, но все равно хотел бы называть ее Еленой. Приказать я не мог, а кубинцы, когда не могут приказывать, умоляют. Кубинец всегда или приказывает, или умоляет, но никогда не отступается.

— Почему именно Еленой?

— Наша семья приехал сюда с Кубы, когда мне было пять лет. В Майами мне не удавалось ни с кем подружиться, я все время был один. Елена оказалась единственной, кто хорошо ко мне относился, ты смотрела фильм про Форреста Гампа?

— Елена была как Дженни?

— Да, это была моя Дженни. Я теряю память, но вот забавно: я очень хорошо помню свое детство, а все остальное — расплывчато, как в старом фильме; но я отчетливо вижу лицо Елены. Я помню его как очень яркое изображение в цвете, я вижу ее во сне, странно, но в своих снах я такой, какой я сейчас, а она все еще ребенок. Это была очень милая девочка, и она хорошо танцевала, она лучше всех в нашей школе танцевала ча-ча-ча.