Алекс Ла Гума - В конце сезона туманов
Некоторое время спустя повернулась ручка, дверь открылась, и в глубине чистенькой прихожей он увидал девочку-подростка в шортах, спортивной рубашке и с бигуди в волосах.
— Добрый вечер, сэр. — Большие глаза с любопытством разглядывали его, в голосе сквозила нерешительность.
— Можно видеть мистера Флотмена? — спросил Бейкс, улыбаясь выпяченной губой.
— Мистера Флотмена? — переспросила она. — Проходите, он дома.
Она пропустила его вперед. Со стороны кухни показалась высокая костлявая женщина с лицом, похожим на подгоревший пирог, опрятно одетая, с тихими повадками монахини. И руки, коричневые, узловатые, сложены как для молитвы — или, может, она стирала?
— Миссис Харрис, этот господин спрашивает мистера Флотмена, — сказала девочка.
— Хорошо, Тельма. Иди к себе. — Миссис Харрис, хозяйка пансиона, считала своим долгом охранять юных жилиц от несносных мужчин. Ответственность делала ее бдительной: сначала аттестат зрелости, а уж потом замужество и все прочее.
— Ваше имя? — спросила она у Бейкса.
— Гендрикс, — без запинки солгал Бейкс.
Девочка тем временем запирала входную дверь. В коридор выскочил мальчик, тоже в шортах, и напустился на девочку:
— Это ты взяла мой циркуль?
— С ума спятил, — огрызнулась она и показала розовый язычок.
— Прекратите, — скомандовала хозяйка и повела Бейкса по коридору.
— Вот здесь, — она открыла дверь и заглянула в комнату. — К вам мистер Гендрикс.
— Гендрикс? — переспросили за дверью. — Какой Гендрикс?
Но Бейкс ловко проскользнул в заставленную комнатенку, подмигнул Флотмену, и тот улыбнулся и закивал головой:
— Ах да, Гендрикс, конечно. Большое спасибо, миссис Харрис.
Он сидел в мягком кресле с красным карандашом в руке и ученической тетрадью на колене, а вокруг высились бастионы знаний: сваленные в кучу тома энциклопедии, «Упадок и крах Римской империи», потрепанные подшивки журналов, груды учебников. Бок о бок с Вальтером Скоттом покоился сборник стихов на африкаанс, а на «Пелопонесских войнах» валялся ветхий купальный халат.
Бейкс подошел к Флотмену и пожал руку, все еще держащую карандаш.
— Гендрикс, Гендрикс, — повторил Флотмен. — В прошлый раз, когда ты приходил ко мне в школу, ты назвался то ли Абрахамсом, то ли Аккерманом.
— Уж не помню, — сказал Бейкс. — Как жизнь?
— Про себя расскажи. Да ты садись, дружище! — Флотмен наконец отложил карандаш, переставил «Войну Спарты с Афинами» на пол, скатал халат.
Бейкс сел на освободившийся стул, поставил чемоданчик к ноге и полез за сигаретой. Снова донеслись юные спорящие голоса. Флотмен сидел со свернутым халатом на коленях.
— Сдается мне, что эта садистка, миссис Харрис, с умыслом селит учителей и учеников под одной крышей.
— Что у тебя нового? — спросил Бейкс. Флотмен тем временем разыскал крышечку от консервов, служившую пепельницей.
— Да ничего. Вбиваю в дырявые головы причины наполеоновских войн, будь они неладны! Но я не расстраиваюсь из-за моих тупиц. При том, чему приходится учить в наши дни, может, оно и к лучшему, что им в одно ухо влетает, в другое вылетает. Нас заставляют внушать ученикам, что все на свете свершается по воле господней, а посему бесполезно и грешно пытаться изменить существующий порядок вещей. Бурская война объявлена чуть ли не крестовым походом, эволюция — ересью, и до Яна Ван Рибека страна якобы была необитаемой. В так называемых «сегрегированных университетах» современная психология считается врагом номер один.
— Затуманивают сознание, — сказал Бейкс. — Это им на руку. Жаль, что цветные учителя вынуждены участвовать в этой индоктринации.
— Я надумал уходить из школы, — вздохнул Флотмен. Он был невысок, коренаст, с круглым желтоватым лицом, похожим на черствый сыр, приплюснутым носом и широкими скулами. — Стену лбом не прошибешь!
— Стена однажды рухнет — лоб у тебя достаточно крепкий, — улыбнулся Бейкс, выпустил табачный дым и поглядел на учителя сквозь серую подвижную пелену. — Жениться тебе надо. Семья — это огромное утешение. От одной мысли, что у тебя кто-то есть, делается легче.
— Эх, — махнул рукой Флотмен. — Что меня поражает, так это ваше упорство. Ничто вас не берет. В чем секрет?
— Нет никакого секрета, — ответил Бейкс. — Просто мы знаем, для чего работаем, и работа приносит нам удовлетворение. А это большая редкость.
— Только не читай мне лекций, я уже сагитирован. Но, боже мой, неужели вам не надоели тюрьмы, побои фашистов из полиции?
— Некоторым, наверно, надоело. Но почему ты говоришь «вам»? Разве ты не с нами? — За стеной все еще бранились дети из-за циркуля.
— Мне страшно, — признался Флотмен. — Я не хочу в тюрьму, не хочу жрать казенную баланду, боюсь потерять свою дурацкую должность, боюсь пыток. В последние годы сотни учителей выхлопотали паспорта и уехали за границу. Чего ради я остался? Мог бы учительствовать в Канаде. У тебя слишком большое сердце, Бейкс, а я не такой. — Он потупился, покачал головой и снова поднял глаза на Бейкса. — Однако что я могу сделать, чтобы облегчить свою совесть? Ведь вы за этим пришли, не так ли, мистер Гендрикс?
Флотмен только теперь заметил, что все еще держит халат на коленях, и переложил его на стопку тетрадей.
Бейкс показал на чемоданчик у ног.
— Тут вот листовки. Их нужно раскидать завтра, там же, где в прошлый раз. — И он назвал близлежащий район.
— О'кей. Если мои оболтусы не могут усвоить истории, пусть хоть помогут делать ее.
— Ты в них уверен? — спросил Бейкс, ставя чемоданчик на колени — А эти тоже твои помощники?
Он показал в ту сторону, откуда доносилась перебранка.
— Упаси бог! Покоя от них нет. — И добавил с ухмылкой: — Нельзя разводить агитацию там, где живешь. Мои ребята постарше, они тайком почитывают теорию партизанской войны. Не волнуйся, я в них уверен. Не сцапали же их в прошлый раз. Никому неохота идти под суд.
— Пусть будут осторожны, — сказал Бейкс, — сейчас хватают и держат, сколько хотят, по одному подозрению.
— Ладно, ладно, друг, — подмигнул Флотмен, — не такие уж мы глупые, хоть и интеллигенты.
— Комик ты, — негромко рассмеялся Бейкс, — большой шутник.
Потом сказал, посерьезнев:
— А ребят твоих надо воспитывать. Постараюсь раздобыть им кое-что для чтения. Запрещенная литература, правда, нынче большая редкость.
В дверь постучали. Флотмен поднялся и пошел открывать, а Бейкс снова поставил чемоданчик на пол. Вошла миссис Харрис, торжественно неся перед собой чайный поднос. Из коридора донеслись возбужденные детские голоса.
— Надеюсь, вы не откажетесь от чая, — улыбнулась хозяйка Бейксу. — Он так освежает в жару.
— Не стоило беспокоиться, — сказал Бейкс, держа руку на чемоданчике.
Флотмен засуетился, поглядел вокруг, сгреб с края письменного стола тетради, освобождая место для подноса. Пока миссис Харрис расставляла чашки, Бейкс углубился в чтение раскрытой книги, валявшейся на полу: «…пионеры не желали расставаться с рабами, противились их освобождению. Они решили уйти в глубь страны. Во главе их были такие люди, как Гендрик Портгиетер…»
— Мистер Гендрикс тоже учитель? — спросила миссис Харрис.
Прежде чем Бейкс успел открыть рот, Флотмен ответил:
— Нет, миссис Харрис, мистер Гендрикс торгует энциклопедиями. Он и мне пытается всучить комплект, но вряд ли ему удастся.
— Ах, Господи, — запричитала хозяйка, — должно быть, нелегкая у вас работенка. Что же, ходите от дома к дому?
— Не совсем так. Я обращаюсь лишь к тем, кто, по моему мнению, может выказать интерес.
— Ну, желаю удачи, — миссис Харрис направилась к двери. — Пойду укладывать ребятишек. Никак не приготовят уроки.
Она напоследок улыбнулась Бейксу и притворила за собой дверь.
— Осточертела мне ее материнская забота. — Флотмен передал Бейксу чашку с чаем, а тот отставил ее на книги. — Бери печенье.
— Значит, энциклопедии? — ухмыльнулся Бейкс, держа в руке засахаренное печенье.
— А разве нет? — невинно спросил Флотмен, помешивая чай.
Бейкс рассеянно опустил печенье в карман, открыл чемоданчик и достал несколько пачек листовок.
— Так, значит, завтра ночью, — повторил он. — Времени у тебя в обрез, но ничего не поделаешь. Листовки должны появиться одновременно повсюду. Так безопаснее.
— Договорились, дружище, — сказал Флотмен, жуя печенье. Он шумно отхлебнул чай, отставил чашку и поднес к глазам листовку. Руки у него были большие, тяжелые, как у рабочего.
— Эге, она жжется. Если с этим сцапают, не поздоровится. Не волнуйся, слышишь! Мои орлы не подведут. Это же не Венский договор, от которого их тошнит. — Он отпил чаю. — Для некоторых из них главное в революции — романтика, но все это от чистого сердца. Твой чай стынет. Ребята взбудоражены боями на севере. Министр промямлил что-то невразумительное. Газеты, понятно, лгут, будто армия и полиция громит партизан почем зря. Подумать только, всего несколько лет назад мы устраивали митинги, марши, кампании неповиновения.
