Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители
А однажды я нечаянно коростеля спугнул. Взлетел он в панике из-под ног и тут же ударился о тонко натянутую проволоку садовой ограды. Удар был сильным — проволока зазвенела гитарной струной, и пострадавшего я увидел в канавке ограды. Коростель ушибся, но серьезного повреждения, видимо, не имел. Я взял его в руки — как следует рассмотреть. Был он примерно с перепела и так же окрашен, но вытянутое тело плавно переходило в клюв, напоминая обтекаемый клин. Это и помогает птице раздвигать траву и легко в ней бежать. Минут пять я держал коростеля в руке. Оправившись от шока, он стал вырываться, и я его отпустил. Полетел он, как всегда, неуверенно и нырнул в травы.
Что касается «птицы-быка», то речь идет о более редком, чем коростель, ночном ревуне с названием выпь. О ней рассказывал мне наш деревенский охотник — старик Самоха. «Ночью, часов в одиннадцать, выйди на огород и обрати лицо в сторону Горок. Ты услышишь, будто в тынчалах (в болоте) ревет большой бык». Несколько поздних вечеров подряд я слушал «водяного быка», не представляя, как птица выглядит, но уже знал, что это самец, кричащий в брачную пору.
В первый раз увидел я птицу при драматических обстоятельствах. Охотником был я с рожденья. До школы моим оружием были рогатки — стрелял воробьев. По мере взросленья окрепла страсть к настоящей охоте. В пятнадцать лет уговорил отца купить ружье. Отец, зная страсть сына ходить по болотам, купил за семнадцать рублей одноствольную «тулку». Но по возрасту меня не могли принять в общество охотников, а не имея билета, я не мог покупать порох. Но голь на выдумку хитра. Стал порох изготовлять сам, по формуле из учебника химии.
Селитру мы «добыли» с приятелем в школьном шкафу, сера нашлась в сарае — лечили ею лошадей от чесотки, а уголь древесный нажгли в костре. В нужной пропорции все смешали, и получился порох, но не в гранулах, как фабричный, а «прах», летевший пылью от дуновенья. Но заряд этим зельем пробил фанеру, и начал я на болоте около речки караулить уток и горлинок, прилетавших напиться. Попадали под выстрел и чибисы. За этим занятием увидел меня однажды охотник, приезжавший в наши места из Воронежа. Подержав в руках разболтанное самодельным порохом недорогое мое ружьишко и кое о чем расспросив, охотник вдруг кинул «тулку» мою в омуток, тем самым взвалив на плечи свои воспитание дикаря, стрелявшего рублеными гвоздями во все, что попало.
Всю жизнь вспоминаю ту встречу. Городской гость, усадив меня рядом, попросил о ружье не тужить: «Самодельным порохом ты его разорвешь и себя изувечишь. У меня три ружья. Одно легкое — как раз для тебя. Бери когда хочешь. И дам тебе кое-что почитать».
Для начала дал он мне книжку Сетона Томпсона и толстенный том Брема. А замечательное ружье я брал у него раза четыре. Именно с ним встретил однажды я выпь.
Был серенький день конца октября. Шел я опушкой к болотцу. Сухой камыш шумел на ветру. Оглядев блюдечко подернутой рябью воды в камышах, я решил уже двинуться к дому, как вдруг из гущи зарослей поднялась какая-то странная ржавого цвета птица и на широких крыльях низко полетела над камышами. В угон я выстрелил. И попал.
Слово «потрясение» у меня связано с неожиданной этой добычей. Я внимательно разглядел птицу, догадался, что это и есть «водяной бык», припозднившийся почему-то с отлетом на юг. Незнакомое прежде чувство вдруг совершенно мной овладело: зачем? зачем я убил эту птицу? Летела бы зимовать. Весной бы вернулась сюда, на болото…
С вечерним поездом поехал я в город. Покровитель мой, оглядев птицу, сразу сказал: «Это выпь, малая выпь…» Стрелка он, к удивлению моему, не упрекнул. Достал с полки книгу и заложил нужное место бумажкой: «Дома прочтешь…»
С этого случая ружье в руки я уже не брал никогда, заменила его фотокамера. А о выпи я вот что в ту осень узнал. Это близкая родня цапель, но с другим поведением и образом жизни. Живет она летом в умеренной зоне Европы и Азии. Гнездится и кормится у воды в камышах. Ее добыча — мелкая рыба, змеи, ящерицы, лягушки, птенцы мелких птиц.
«Хватает все, что без труда одолеет». Охотится ночью, ухитряется как-то видеть свою добычу. Из-за коротких ног может бродить только по мелкой воде. Ходит медленно — словно бы по лености, так же медленно и бесшумно летает — почти всегда низко над камышами. Знаменита ревом, действительно похожим на бычий. Достигает этого самец выпи, погружая клюв в воду и всасывая ее. Выпускает воду он сильным выдохом, заставляя резонировать широкое горло.
Ночную «музыку» выпи слышно на три километра. Вряд ли иная какая птица способна так громко о себе заявлять.
Известна выпь также умением «действовать по обстоятельствам». Если не сумела вовремя улететь, затаивается, сильно вытянув кверху шею, и, таким образом, становится малозаметной среди стеблей тростника.
Перечитав сейчас Брема, я удивился неприязни патриарха натуралистов к обитательнице камышей. «Леность, равнодушие, трусость и подозрительность, хитрость и лукавство, злобность и коварство составляют черты характера выпи». Возможно, Брем писал это в плохом настроении. Мне кажется, никакое другое животное не «заклеймил» он такой характеристикой.
При разных обстоятельствах и в разных местах я слышал ночное «мычание» выпи, но живую птицу видеть не приходилось.
А четыре года назад на Верхнем Дону, сидя вечером с лесником на ступеньках кордона, услышал я выпь в тростниках где-то рядом. «Днем можно застать подругу этого крикуна на гнезде», — лесник рассказал, как в камышах можно к гнезду подобраться.
На ветру камыши шуршали и шевелились, что помогло подойти к гнезду незаметным. Птица и я друг друга увидели одновременно. Выпь предпочла затаиться, сильно вытянув шею и почти слившись со стеблями осоки и камышей. Не делая резких движений, я сделал несколько снимков. Запомнились острый и длинный клюв птицы, желтые «очки» глаз и толстая — конусом — шея. Долго наседка терпеть меня не могла. Шевельнулась и, задевая широкими крыльями мешавшие взлету растенья, поднялась и почти сразу же опустилась среди прутиков тростника.
Зная, с каким нетерпением ожидает выпь моего удаленья, я спешно вылез из камышей, подавая издали знаки сидевшему под ветлою леснику.
Выпь затаилась..
Коростель — это «шило» в траве.
Фото из архива В. Пескова. 24 мая 2007 г.
Дикуша
(Окно в природу)
Большинство животных человека боятся. Особо боятся гонимые. Волки, например. Эти умные, дерзкие звери вынуждены не удаляться от человека в лесные дебри, кормятся возле людей падалью на скотомогильниках и грабежом — режут овец и собак. Но они знают могущество человека, и если тот, обнаружив звериное логово, будет кидать в мешок волчат, ни мать-волчица, ни папа-волк даже не пикнут в защиту потомства, зная, какую цену придется им заплатить в этом случае.
Большинство же зверей и птиц предпочитают держаться подальше от человека или скрываться при его приближении. Не случайно огородное чучело всегда имеет человеческий облик.
Но есть животные, которым человек покровительствует. И они это знают. Скворцы, ласточки, аисты селятся на виду у людей. Это гарантирует им сохранность гнезда от хищников, не рискующих приближаться к человеческому жилью.
Не боятся людей и те животные, которые исторически человека не знали, не видели. Пример — пингвины. Исследователи Антарктиды рассказывают: пингвины стаями собирались у бросившего якорь судна, чтобы посмотреть на стоявшее у кромки льда чудовище и на людей, сновавших возле него.
Людей они не боятся — устраивали «экскурсии» на берег, где люди строили свои жилища. Любопытство их было так велико, что они по наклонным доскам поднимались кверху посмотреть на работающих людей, послушать не знакомый им стук молотков.
Появление человека в стойбище этих странных созданий их нисколько не беспокоит. Я ходил в их скоплениях, как ходят в толпе на не очень тесном базаре. Пингвины пришельца разглядывали, но ни одному из них в голову не пришло убежать. И только если рукой я касался спины аборигена Антарктики, это ему не нравилось. Но пингвин не пытался в ответ меня ущипнуть, а просто делал два-три быстрых шага и опять становился воплощеньем спокойствия и степенности.
Есть и еще впечатляющие примеры терпимости птиц к человеку. В Соединенных Штатах на берегу озера Эри у входа в одноэтажный домик гостиницы стояла лестница со ступеньками из узких досок. На одной из ступенек я увидел гнездо красногрудого дрозда. Самочка сидела на яйцах и лишь повернула голову, когда я шел, почти касаясь плечом лестницы. Однажды я погладил птицу ладонью. Она не слетела. Потом три дня я демонстрировал это приветствие, и ни разу птица гнездо не покинула. Тут было доверие к человеку, и это роднило дрозда с ласточками, скворцами и аистами. А вот с пингвинами, доверяющими человеку по незнанью его натуры, роднится ставшая ныне исключительно редкой дальневосточная птица дикуша.
