Ричи Достян - Два человека
— Братец, руку дай!
Какая-то посторонняя сила толкнула Вальку в спину. Он кинулся к слепому. Тот подхватил его на руки, и Валька не мог больше сдерживаться — горе, обиды, скопившиеся за всю жизнь, все, что пережил он в последние дни, сорвалось рыданиями. В эту минуту он не знал, кого ему жалко — себя или Ефима. Он плакал за обоих.
Ефим, ногами нащупывая ступеньки, спустился с ним во двор, сделал несколько неуверенных шагов. Валька наконец затих, спохватился, что его несут на руках, и от смущения перестал плакать.
— Пусти, что ты делаешь!
Опуская Вальку на землю, Ефим сказал с горечью:
— Замучил я тебя…
Говорить Валька еще не мог; он вытер лицо ладонями, потом ладони обтер о пальто, взял Ефима за руку и повел со двора.
У ворот их настиг звон разбитой посуды, а следом донеслось истошное Гришкино пение.
Ефим ускорил шаг.
Валька взглянул на него, заметил, как Ефим похудел за время, что они не виделись, и с горечью подумал: «Какое проклятие, почему я так медленно расту?» А сам вдруг сказал:
— Пошли к Кирюшкиным.
Ефим не ответил, он думал о чем-то своем. Шел неуверенно, потому что был без палки.
Они вышли на шоссе. Здесь было ветрено. Ветер дул им навстречу.
— Камешка тут нигде не видать? — спросил Ефим. — Устал я что-то.
Они прошли еще немного, и Валька усадил его на плоский камень у обочины, сам примостился рядом. Ефим повернул лицо к ветру и, прикрыв глаза, сумрачно молчал.
Вдоль обочины, теребя войлок прошлогодней травы, неслышно бежала талая вода. Кое-где из нее торчали кривые упругие побеги. Струи обтекали их, не клоня.
— Твоя правда, — неожиданно произнес Ефим. — Уедем мы к бате моему, а там все образуется.
Валька кинулся ему на шею:
— А ты не будешь больше пить?
— Ты что! — горячо отозвался Ефим и отвернул лицо, чтобы не дышать на Вальку водкой. — Пропади она пропадом! Не люблю я этого — слышишь? Батя наш не пил, и мы сроду не приучены ни к водке, ни к табаку…
— Все равно поклянись! — настаивал Валька. — Я не хочу, чтобы ты был такой, как Гришка!
— Ладно, говорю! — твердо произнес Ефим и с раздумьем добавил: — Ты… ну, в общем, ладно!
Валька окончательно поверил. Помолчал, потом другим уже тоном, без упрека и обиды, попросил:
— Только давай дружить по-настоящему, а то я не могу, когда со мной не хотят разговаривать.
— Подлец буду! — ответил Ефим. — Э-эх, да что там! Только тебе зачем свою жизнь портить?
— Как это портить? — рассердился Валька.
Он хотел сказать Ефиму: «Ты ведь ничего еще не знаешь — мы уезжаем в Москву! Кирюшкины, наверно, уже все устроили. Тебя там научат работать. Я буду учиться. А потом мы поедем на Волгу.»
Но Валька ничего этого не сказал. Он не успел. Ефим сгреб его обеими руками и прижал к себе.
— Ну ладно, все, больше не буду! Твоя правда — ты и командуй!
Валька почувствовал, что сейчас ничего не надо говорить.
Они молчали оба. Ветер издалека рывками гнал рокот быстро идущего поезда. Взревел паровоз. Гудок его — настойчивый, долгий — лишь на мгновение умолкал, тут же взвиваясь опять и опять. Так трубят паровозы дальних поездов, проносящихся мимо полустанков.
Ефим тяжело поднялся, взял Вальку за руку и первым шагнул было вперед, но Валька решительно потянул его в обратную сторону — к поселку.
Два человека шли по шоссе, подгоняемые весенним ветром. Им обоим казалось, что чья-то широкая греющая ладонь, подпирая спину, помогает идти. А со стороны было не понять, кто ведет — мальчик или взрослый.
Ленинград
1955
