Юрий Мамлеев - Мир и хохот
— Вы что же, берете на себя функцию Творца? Не слишком ли?! — проговорила она немного хриплым голосом.
Гость даже обиделся.
— Да разве я похож, Алла Николаевна, на творца Вселенной?! Бог с вами! Мы не творим, а только меняем варианты сотворенного. Мы люди простые и в чем-то сентиментальные. Ну, попал человек под машину, голова отлетела в сторону, умер — ну как не помочь ему? Скажу по секрету: мы люди жалостливые. Возвращаем к исходной точке, меняем направление событий и времени, и все, что было, исчезает. И на уровне факта, и на уровне, естественно, памяти людей. Потому, дорогая Алла Николаевна, когда вы явились за трупом мужа — ни трупа, ни паспорта, ни записи, ни памяти Соколова, любопытный тип, между нами говоря, — от всего этого не осталось ничего. А Станислав Семенович спокойно вышел из кафе на три минуты позже — представьте, действительно бросил задумчивый взгляд на кота. И все изменилось, все пошло как по маслу. Встал, увидел, победил — судьбу, так сказать, и благодаря нам, конечно. Ибо мы познали тайну времени — до некоторой степени, правда. Вы, наверное, знаете — в этом направлении давно ведутся исследования.
Тут в сердце Аллы вошла мысль, что все, возможно, чистая правда. Мысль не укрепилась, но вошла на несколько мгновений.
Помедлив, она задала последний, страшный и мучительный вопрос:
— И что же теперь со Стасиком, где он?
Гость молчал.
— Как вы на него вышли? Почему именно он? Что с ним?.. Что мне делать?
Гость помрачнел.
— Алла Николаевна, что произошло с вашим мужем — вне нашей компетенции. Но произошло нечто из ряда вон выходящее. Его смерть и затем появление из мертвых — только небольшой эпизод из жизни этого абсолютно необычного человека, эпизод из того, что происходит с ним последнее время. Мы отвечаем только за этот эпизод.
— Вы что-то скрываете, может быть, лжете. Где правда? Покажите мне его, в конце концов!
— Мы ожидали такую просьбу. Да, вы можете его увидеть.
— Когда?
— Очень скоро. Только одно условие: не кричать, не звать милицию, не бросаться к нему. Это будет нелепо и бессмысленно.
— Почему?
Гость вздохнул, словно вышедший из воды бегемот.
— Алла Николаевна, ваши друзья, Нил Палыч в частности, ведь предупреждали вас, что ни в коем случае не стоит вам влезать в эту историю. Зачем еще нам вас предупреждать? Все должно разрешиться само по себе, если вообще разрешится… Итак, вы хотите увидеть мужа?
— Живым?
— Именно живым. Несколько дней назад вы видели его мертвым, теперь увидите живым.
Алла расхохоталась.
— Согласна. На ваших условиях.
Сердце ее было полно безумных предчувствий, но в то же время она не очень верила. «Определенно, вся эта нездешняя сволочь хочет свести меня с ума, — подумала она где-то в глубине. — И во всем виноват Нил Палыч».
— Тогда пойдемте со мной, — услышала она, как из сновидения, голос гостя.
— Как, сейчас?
— Сейчас. Не вчера же.
У Аллы вдруг стало легче на душе. «Не убийца все-таки», — обрадовалась она, выходя с гостем на лестничную клетку.
— Это недалеко, — сказал гость.
Они шли рядом, молча. Алле казалось диким и иллюзорным, что вокруг снуют люди и продолжается так называемая жизнь.
Алла вдруг спросила опять:
— Вы можете все-таки ответить, что с ним произошло в целом?
Гость сухо ответил:
— Мы — вы ведь обращаетесь именно к нам — этого не знаем. Мы совершаем чудо в той сфере, которую познали. Но мы не Боги, чтобы познать все. Тем более его случай, совершенно запредельный.
И опять они пошли молча. Обычные улицы. Вышли на бульвар.
— А что за люди несколько иного плана, как вы изволили выразиться, но причастные к вашей организации? — с легкой усмешкой спросила Алла. — Спецслужбы? Небожители? Замаскированные оккультисты?
Гость ничего не ответил и упорно молчал. Как будто ночь опустилась на них — ночь не страха, а тревоги.
Наконец гость, словно ведомый древними жрецами, сам повел Аллу на второй этаж ресторанчика — полузаброшенного, до полоумия неуютного.
— Передохнем здесь, — сказал гость, усаживаясь с Аллой у окна. Что-то заказал.
Алла с неохотой решила подчиниться высшей силе. «Ведь есть Промысел Божий», — подумала она.
Подали салат. Гость поглядывал на часы. И вдруг отрывисто сказал:
— Посмотрите в окно. Направо. Около дерева. Алла взглянула — и всю ее сожгла мысль: «Это конец». Она увидела Стасика, живого Стасика. Да, это был он. Никаких сомнений. Стоял около дерева и чего-то ожидал.
Алла оцепенела, словно в нее вошел камень. Потом хотела крикнуть, но вдруг в уме возникло мертвое, потухшее лицо Станислава — каким оно было там, среди ушедших. Мертвое лицо сдвинулось, стало как маска, наброшенная на ее собственное сознание. И сквозь эту маску она видела теперь живое лицо Станислава: он улыбался, но в никуда. Краем зрения она зафиксировала, что гость быстро сфотографировал ее мужа.
Еще мгновение — и Станислав исчез в подъехавшей машине. Это уже было обыденно, как сама жизнь.
Алла перевела глаза на гостя и молчала.
— Это он, — прошептала она наконец.
Гость протянул ей фотографию, вышедшую из весьма современного, по высшему классу, фотоаппарата. На фотографии был четко виден Стасик, словно он ожил.
— Возьмите на память, — сказал гость. — И больше ни о чем не спрашивайте. Ведь, кажется, все ясно?
Алла встала, покачиваясь.
— Дойдете домой?
— Да.
— Ну и ладушки. А я останусь оплатить заказ. И никаких телефонов, никаких ненужных контактов. Идите.
Алла, ничего не ответив, повернулась и ушла.
Но к дому подходила вся в слезах. Внезапно, поднимаясь по лестнице, она вспомнила слова Лены о внутренней клети, о несокрушимом высшем Я внутри. Затем последовала мгновенная медитация, вхождение туда на мгновение. Но этого было достаточно, чтоб сердце перестало неровно биться. Подходя к своей двери, она опять была вне высшего состояния, но его молниеносное присутствие сказалось. Она устояла.
Открыла дверь, вошла. И снова бездна стала втягивать в себя. Но память о высшем удерживала — удерживала на краю бездны.
Все-таки Алла позвонила Ксюше: приезжай срочно. Отошла от телефона. И внезапно обнаружила себя перед тем самым зеркалом, где возникли видения. Она не вздрогнула, но вместо этого стала танцевать — перед зеркалом, в котором когда-то, совсем недавно, виделись отражения скрытых от мира чудовищ. Аллин танец был полубезумным — но только он и отражался в зеркале. Алла танцевала и посматривала в зеркало: «Где же мой Стасик? Где он? Почему, любимый, ты не танцуешь со мной? Ответь, появись! Появись, ты ведь и мертвый и живой одновременно!»
Но никто, кроме нее самой, не отражался в зеркале.
«Ты хочешь опять сказать мне „До свиданья, друг мой, до свиданья“? Но после этого следует смерть. А ты как-то перешагнул через это? Или мне все это снится, какой поучительный сон тем не менее… Ты меня предупреждаешь, что счастья в любви нет?»
Когда Ксюша, приехав на подвернувшейся машине, вошла (у нее был ключ от квартиры), она остолбенела, увидев танцующую саму с собой Аллу. Она подумала на мгновенье, что сестра сошла с ума, а значит, скоро и ее черед.
Но Алле было не до сумасшествия. Точно, ясно и даже холодно она рассказала Ксюше все. В том числе и о том, что это только эпизод в неописуемом ином кошмаре, который ее гость так и не раскрыл.
Ксюша не отрывала глаз от Аллы. И когда она кончила, их охватил пришедший из глубины и тьмы абсолютный ужас.
Глава 15
Степанушка лежал под деревом. Ветви этого дерева казались ему сошедшими с ума. Впрочем, он не представлял, какой ум может быть у деревьев и как с него можно сойти.
Он стал раздумывать об этом. Ему вдруг почудилось, что ума там нет, но душа, по-своему беспокойная, есть.
Думал он и о том, что хотя у него самого ум есть, но он ему только мешает.
Смутно поразмышлял он и о том, что смерти уже не существует.
И тогда в душе его возникла любовь к муравьям. Они ползли по его телу, но он не чувствовал их телесно.
«Хорошо бы увидеть себя, какой я есть», — лениво решил Степанушка, хотя в общем его устраивало в себе все — и сны, и видения, но особенно собственное сознание, которое он чувствовал почти физически, как свое тело.
«Не надо думать о том, кто я, надо просто им быть», — рассуждал он, нелепо разглядывая облачка в небе.
И благодушно пошел вперед к автобусной остановке. Ведь предстояло свидание с Данилой Юрьевичем (теперь он знал его по отчеству).
В автобусе ему пришло в голову заглянуть в глазки пассажиров, родных, в сущности. Но все упорно отшатывались от его взгляда, хотя в нем было одно благоразумие. Только одна зубастая девочка лет тринадцати показала ему язык, сказав, что он все равно ничего не узнает. Не такая, мол, она, чтобы ее знать.
Но Степан и не хотел никого знать, он просто хотел их всех полюбить, но особой, тяжкой любовью. Увидев, что они не могут любить тяжко, Степан хохотнул, и ему стало жалко всех.
