Кэндзабуро Оэ - Игры современников
– Что происходит? Чего они так переполошились? Дело-то выеденного яйца не стоит. Им бы негодовать, что человек, ничего не смыслящий в корриде, да к тому же еще безоружный и пьяный, прервал представление, а они вместо этого хохочут и аплодируют! Вот увели смутьяна, и можно было продолжать корриду, так нет – на арену выскакивает бесстыжая баба, а за ней все это дурачье. Нахальное дурачье! Ну что за народ – их тут водят за нос, а они не только не протестуют, но еще вопят от радости!
Каждое слово американца встречало, казалось, полное одобрение гида. Но он проявлял его слишком энергично и кивал чересчур старательно. Подогреваемый всеобщим возбуждением, он просто провоцировал мексиканцев. А американская семья, в том числе и громогласный папаша, не понимая сути происходящего, начала выказывать явные признаки беспокойства. Они, как люди, занимающие достаточно высокую ступень социальной лестницы, всем своим видом демонстрировали оскорбленное достоинство. Однако остальные неистовствовали. Участники манифестации, усевшись тут же на арене – а кое-кто из зрителей прямо на своих местах, – решили выпить и стали доставать из кожаных сумок бутылки с вином. Демонстрация затягивалась: до тех пор пока парень оставался в руках охранников, о возобновлении корриды не могло быть и речи, поэтому зрители, за исключением американцев, решили провести время с пользой.
В конце концов все участники шествия преспокойно расселись, и лишь возглавлявшая его женщина, вдохновляемая криками одобрения, продолжала ходить по кругу. Она была небольшого роста, но торчащая грудь и выпирающий зад были видны даже с моей верхотуры. Ее по-детски слабые, как у всех метисов, ноги дрожали, и от этого выдающиеся части тела колыхались при каждом шаге. Когда женщина конвульсивно вздернула подбородок, я увидел, что голова у нее удлиненная, как снаряд, и слишком маленькая даже для такого короткого тела. Я рассматривал ее, привстав с бетонной скамьи и подавшись вперед, и сидевший рядом мексиканец по-соседски невозмутимо протянул мне небольшой театральный бинокль. Я тоже, ничуть не смутившись, взял его у незнакомого человека. Внимательно вглядываясь в кружащую по арене женщину, я заметил на ее маленьком, удлиненном лице совершенно неожиданное для меня выражение отчаяния и ярости. Вместо того чтобы рыдать, потупившись, она шагала по арене, гордо вскинув голову и выпятив вперед грудь. И я вспомнил, сестренка, – это из той поры, когда я расставался с детством и вступал в юность, – в нашем крае одна женщина в гневе и бессилии тоже решилась на отчаянный шаг.
...В день, когда поступок тридцатилетней женщины потряс жителей долины и горного поселка, я страдал от сознания вины за причастность к тем издевательствам над ее сыном, которые и довели его до самоубийства (а я и был-то всего лишь мальчишкой-подпевалой). Возбужденный и с необъяснимой силой подстегиваемый страхом – спасения от него не было, – я со своими приятелями отправился на разведку к «Могиле предводителя Суги Дзюро» – там, вооружившись пятью охотничьими ружьями, укрылась женщина. Именно так, сестренка, мне все это запомнилось, а ведь ты знаешь, что ходить туда нам, детям, было строжайше запрещено. Естественно – она ведь заявила, что перебьет всех детей и из долины, и из горного поселка – не искалечит, а именно перебьет. Я не думаю, что на самом деле дети смогли бы преодолеть устроенный взрослыми заслон в тот день, когда только что демобилизованные, еще не привыкшие к мирной жизни парни окружили место в излучине стекавшей с гор реки, называвшееся «Могилой предводителя Суги Дзюро», где укрылась эта женщина. Но после того дня дети из долины и горного поселка с ужасом и раскаянием шепотом делились друг с другом всем тем, что они якобы видели своими глазами. Я и сейчас вспоминаю – будто и в самом деле воочию вижу, – как у «Могилы предводителя Суги Дзюро» тридцатилетняя женщина с черными провалами глазниц, с дрожащими губами – вот-вот заплачет! – после каждого выстрела резко откидывается назад. В годы войны и сразу же после нее существовал обычай: взрослые женщины из долины и горного поселка плотно укладывали волосы узлом на затылке, а в моих воспоминаниях волосы у этой женщины волнами спадают на плечи. Она стреляет беспрерывно, и первой ее жертвой становится полицейский. Дело в том, что местные жители не предупредили чужака-полицейского, что место, где он стоял, прекрасно просматривается с «Могилы предводителя Суги Дзюро». Более того, я даже думаю, что демобилизованные, которым все было нипочем, специально принесли полицейского в жертву, чтобы придать событию характер некоего ритуала.
Размышляя о «Могиле предводителя Суги Дзюро», я обратился к прошлому, сопоставил предания разных мест и пришел к выводу, что ее следовало бы назвать «Могилой предводителя Сога Дзюро». Видимо, в моем детском сознании наложились одно на другое слова «суги» и «сога». Произошло это, скорее всего, потому, что в низине у излучины реки растут огромные суги – криптомерии, посаженные там в период основания нашего края, и рядом с ними высится это каменное надгробие.
С детских лет какое-то странное чувство вызывает у меня «Могила предводителя Суги Дзюро», по древности не уступающая мифам и преданиям нашего края, которым обучал меня отец-настоятель. У меня, разумеется, и в мыслях не было, что под этим холмом и в самом деле захоронена голова Сога Дзюро, но все же я допускаю, что каменное надгробие восходит ко времени преданий о Сога, и в таком случае не исключено, что оно было воздвигнуто коренными жителями этих мест. Если же потом созидатели, придя сюда, посадили у холма суги и прозвали это место «Могилой предводителя Суги Дзюро», то только потому, что проблема коренных обитателей долгие годы не умирала в сознании жителей долины и горного поселка.
Теперь я особенно ясно представляю себе, как отчаявшаяся, разъяренная женщина тридцати лет, вооруженная охотничьими ружьями, укрылась за «Могилой предводителя Суги Дзюро», чтобы вытащить на свет и продемонстрировать жителям нашего края все то постыдное, что таилось в сердцах людей. В моих воспоминаниях, которые строятся на наших общих детских впечатлениях, женщина после каждого выстрела кричала: «Я сама принадлежу к людям третьего племени». И этот крик, напоминающий клекот раненой птицы, самый страшный, какой только мог издать человек, потряс наше детское воображение, так что мы еще долго видели во сне один и тот же кошмар: из могильного холма появляется призрак... Это Суги Дзюро. Он могуч, под стать огромным суги-криптомериям, высящимся на фоне вечернего неба, – предводитель «огромных обезьян», обреченных на гибель, предок отчаявшейся, разъяренной женщины, связанной с ним кровными узами...
В самом начале женщина, убив полицейского, одержала победу, а потом все переменилось – демобилизованные схватили ее, изнасиловали, после чего убили. Не было другого способа остановить ее отчаянную ругань, усмирить ее ярость.
Как удалось этой женщине достать пять охотничьих ружей? Сразу же после капитуляции все жители долины и горного поселка, имевшие ружья и мечи, завернули их в промасленную бумагу, сложили в ящики, унесли в глубь леса за Дорогой мертвецов и зарыли. Доведенная до отчаяния, женщина в лунную ночь отправилась в девственный лес, вырыла пять охотничьих ружей и патроны, все как следует вычистила, протерла и подготовила для стрельбы. Ружья и патроны она уложила в коляску, в которой возила своего ребенка, когда он был маленький, и отправилась к «Могиле предводителя Суги Дзюро».
В души детей из долины и горного поселка запали слова, которые прокричала разъяренная женщина перед тем, как ее убили. Мы, дети, действительно не смогли приблизиться к «Могиле предводителя Суги Дзюро», но в памяти у нас сохранился голос этой сражающейся женщины, громом прогремевший над долиной и горным поселком. Даже совсем несмышленые малыши запомнили ее слова и рассказывали друг другу, как явственно слышали они ее голос.
– Проклятая батарея! – Долго еще эти слова звучали в ушах и бесконечная жалость к женщине теплилась в детских душах.
Оккупационные войска распределили по деревенским начальным школам крупногабаритные аккумуляторы, в которых в связи с окончанием войны отпала надобность, – именно о такой батарее и шла речь. В нашей начальной школе не было учителя, способного преподавать естествознание, и, как обращаться с аккумуляторами, никто не знал. Четыре армейских аккумулятора, сверкавшие металлом среди наглядных пособий в кабинете естествознания, стали для нас, ребят, предметом вожделения. Один из мальчишек пустился в рискованное предприятие: решил с помощью этого серьезного агрегата проверить «гениальную» идею. Он подсоединил аккумулятор к электроприбору, трогать который строжайше запрещалось. Я думаю, ловкостью и смекалкой мальчишка пошел в свою мать, самостоятельно зарядившую охотничьи ружья. Это произошло во время летних каникул, вскоре после полудня, когда в школьном дворе ярко светило солнце, а в кабинете естествознания, сплошь застроенном полками, царила полутьма. Я отчетливо вспоминаю: стою с ним рядом, внимательно наблюдаю за тем, как мальчишка, наклонив стриженую голову с плоским затылком, совершает руками какие-то таинственные манипуляции, не подкрепленные никакой теоретической базой. Вдруг – вспышка! В стеклянном шаре прибора возникает яркое свечение с голубым ореолом, и кажется, что силуэты собравшихся ребят и даже строгие контуры приборов засветились фосфорическим огнем...
