Мухаммед Хайкал - Зейнаб
Однако Халил опасался, что жена его согласится женить сына только на девушке из зажиточной семьи. А дом, в котором нет согласия между свекровью и невесткой, — постоянный источник смуты. А уж как он, Халил, был бы рад такой невестке, как Зейнаб! Больше того — он и себя бы считал счастливым человеком. Не успел он сообщить Саламе о своих опасениях, как тот произнес:
— Ну что ж, братец, если ты колеблешься, так жени Хасана на дочери Али Абу Омара, жизнь твоя превратится тогда в бесконечную свару! Э, да разве феллах вроде тебя бывает когда‑нибудь чем‑либо доволен?
Об этом разговоре Халил рассказал жене. Она тоже не видела в Зейнаб ничего дурного, но все‑таки не желала останавливаться на девушке из бедной семьи, которая всю свою жизнь работала поденщицей! Нет, выбор мужа был ей не по душе! Халил заметил это по ее лицу и подумал про себя: «Прав Салама, феллах вечно недоволен». Он пожелал узнать, что именно не нравится ей в Зейнаб и каков ее выбор. Но жена предпочла оставить свое мнение при себе. Когда пришел Хасан, мать сообщила ему о разговоре с отцом. Однако сын тоже не вымолвил ни слова.
И хотя ни мать, ни отец Хасана твердо не сказали ни да ни нет, хотя мать и не одобрила выбора мужа, соседи сочли, будто дело это решенное, что родители и сын пришли к единому мнению — сватать за Хасана Зейнаб. В таком виде слухи дошли до Зейнаб и ввергли ее в отчаяние.
В эти тяжелые для Зейнаб дни семья Хасана продолжала жить по раз заведенной привычке. О женитьбе Хасана заводили речь лишь изредка, ибо в семье создалось впечатление, что все это уже в какой‑то мере решено. Мать еще перебирала в памяти всех девушек из приличных семей, но не находила среди них ни одной, которая была бы лучше Зейнаб. Больше того — она не могла припомнить никого, кто мог бы даже сравниться с нею. А сын, задавленный работой, редко вспоминал о предстоящей женитьбе. Да и что толку думать — все равно все решат за него. Иногда, правда, он вдруг загорался, но быстро остывал и забывал о женитьбе.
Так все и жили… Потом наступило лето.
Глава VI
Наступило лето. Пересуды кончились сами собой. Любая новость, как и всякий новорожденный, производит много шума только в час своего появления на свет. Потом к ней привыкают, и никто уже не обращает на нее внимания. Вместе с летом приходит пора поливных работ, которые нарушают размеренную жизнь феллаха, отрывают его от семьи. Работать нужно в эту пору днем и ночью, — трудясь в поте лица своего, и никак нельзя разрешить себе хоть маленькую передышку. В летнюю страду даже скот выдыхается до полного изнеможения.
Но если феллаху лето несет тяжкий труд, то другим людям — отдых. Едва только весна повстречалась с летом, в деревню приехал Хамид со своими братьями. Они сразу же извлекли из своих чемоданов все, что привезли с собой на время каникул: мячи, спортивные принадлежности и разные мелочи, предназначенные в подарок младшим братьям.
Долгие месяцы они корпели над книгами, запертые в четырех стенах. Они почти не появлялись на улице. Им приходилось туго, и они считали дни, оставшиеся до конца учебного года. Они мечтали о том времени, когда из огромной, пышной, великолепной столицы вернутся к себе в родную деревню. И вот наступил тот последний вечер, когда все экзамены уже позади, багаж увязан и лица сияют — завтра студенты отбывают в тот благодатный уголок земли, где люди вкушают покой и счастье.
В этот последний вечер перед отъездом в деревню радость наполняла их сердца, они не заметили, как промелькнула ночь. Один из братьев, еще совсем юный, мечтал поскорее увидеть своего меньшого брата, с которым он провел все детство и уже год как не виделся с ним. После такого долгого отсутствия ему хотелось сесть рядом с матерью и не отрываясь глядеть в ее лицо, светящееся нежностью и лаской, вбирая взглядом знакомые с детства милые сердцу черты. Старшие братья уже привыкли к жизни на чужбине, долгие годы разлуки воздвигли между ними и родителями стену, и потому юноши не отдавали себе сейчас отчет, отчего они так радуются. Впрочем, покидая город, они ощущали и некоторую печаль: у них ведь не стоял перед глазами образ матери, их не тревожили воспоминания о семье. Только младший брат, всем существом своим еще ощущавший постоянную связь с родным домом, радовался предстоящему отъезду от всей души.
Братья разошлись по своим комнатам, чтобы поспать несколько часов. Хамид, прежде чем лечь, окинул прощальным взором свою каморку с ее незатейливой утварью: постелью, письменным столом, книжным шкафом. Скоро Хамид будет сидеть возле другого, почти пустого, книжного шкафа, перед ним будет голый деревянный стол, без единого листка бумаги, а после посиделок он уляжется на деревенскую кровать. Там люди читают местные газеты, которые отличаются от столичных, как небо от земли. В них повторяется то, о чем уже говорилось день, месяц или год тому назад. Там людей приводит в восторг искусство писаки, который умеет лишь бойко менять порядок затверженных слов. У него одна цель — вбить в головы читателей содержимое собственной головы, расхожие слова, которыми он сдабривает описание самых ничтожных событий, раздувая их, чтобы представить необыкновенно значительными. В конце концов он публикует только то, что считает нужным.
Вот о чем думал Хамид, сидя в своей комнате в ту тихую ночную пору. Ему было грустно от предстоящей разлуки с Каиром. Однако давайте облегчим ему боль расставания с городом напоминанием о бескрайних полях, окружающих его деревню, по которым свободно скользит взор и уводит мысли в те заоблачные дали, которые здесь и представить‑то себе невозможно. А бессонные летние ночи в полях, при полной луне на черном бархатном небе, с мерцанием звезд, свет которых теряется в бездонной небесной глубине. И эта тишина, нарушаемая только кваканьем лягушек, стрекотанием цикад или скрипом водяного колеса — табута. Лишь мелодия свирели бодрствующего феллаха пронзает тишину. Все это припомнилось Хамиду, и он примирился с потерей своей комнаты и книжного шкафа.
Прислушиваясь к себе, он уловил еще и некий тайный голос, который говорил ему: «Да, городская жизнь прекрасна, и в этом твое счастье. Но разве не будешь ты более счастлив, когда увидишь отца и мать, будешь сидеть и толковать с ними о самых разных вещах? Неужели ты настолько очерствел, что забыл о них и хранишь в памяти лишь красоту деревенской ночи и свирель феллаха? Неужели эгоизм довел тебя до того, что ты жаждешь услышать голоса ночи прежде ласкового голоса матери?» Хамид почувствовал раскаяние. «Прости меня, господь, и помилуй! — подумал он. — Да ведь свидание с матерью стоит всех моих книг! Разве не найду я в нем сердечной отрады? Что значит природа и все ее прелести, что вообще собой представляет весь этот мир, если нет в нем любящего и сострадающего сердца! Если же есть такое, то почему не оно постоянный властитель моих дум?
Господи, ты знаешь, что я согрешил невольно! Ты знаешь меру моей любви к отцу и матери! Прости мне мое заблуждение! Могут ли звуки свирели заставить нас забыть тех, кого мы любим? Неужели время настолько притупляет наши чувства? Да, долгие годы, что я провел вдали от родных, сделали меня себялюбивым и эгоистичным. Жизнь на чужбине, вдали от родной семьи, заставила забыть отчий дом».
Впрочем, чего требовать от человека, который большую часть своей жизни провел в городе, а в деревню приезжал только летом и не находил там ничего, кроме застоя и неподвижности. В деревне ничто не объединяет людей. Каждый трудится на своем клочке земли, думает и отдыхает в одиночку. Семья собирается вместе только затем, чтобы поесть, и едят все в полном молчании. В среде своих школьных товарищей Хамид ощущал дружескую непринужденность, какой никогда не чувствовал среди родных. Поэтому неудивительно, что он больше любил и вспоминал природу родного края, нежели свою семью. Ведь общаясь с родными в те дни, когда душа его жаждала пищи духовной, он не получал от них ничего, кроме материальной поддержки.
В своей маленькой деревушке под палящим солнцем и безоблачным небом родители Хамида жили в окружении природы, радостные, независимые. На их полях рос хлопок, пшеничные колосья наливались зерном, и одновременно с этим зрела тревога. Того и гляди, появится червь — вредитель и уничтожит бескрайние хлопковые поля; могло случиться и так, что от урожая зерновых не останется ничего, кроме сухих корней да глубоких морщин на лице земли — ибо солнце, как око шайтана, может спалить все дотла. Только над ночами нет у него власти.
Когда Хамид вдохнул в себя деревенский воздух, внезапно перенесясь от городского шума и сутолоки к тишине и покою, от вечного корпения над тетрадями и книгами — к досугу, наполненному только сном и разговорами с братьями о школьной жизни, когда один день похож на все остальные, он почувствовал невыразимую скуку. Не может же человек строить здание своей жизни на унылом, пустом песке.
