Андрей Шляхов - Клинический случай

— Еще. Варианты. Есть? — перебила Анна.

— Дай подумать… — подперев голову рукой, Вика уселась в позу, отдаленно напоминающую позу роденовского Мыслителя и просидела так пару минут. — Я занимаюсь аквааэробикой с женой какого-то крутого перца из вашего министерства…

Анна отрицательно покачала головой, знаю, мол, этих перцев. Они и пальцем не пошевельнут просто так, а для серьезных разговоров такого «шапочного» контакта мало.

— А давай мы сделаем проще! — Виктория аж подпрыгнула в кресле. — Я охмурю этого твоего Дмитрия Горыныча! Увлеку, завлеку и скажу, что не уступлю ему до тех пор, пока он…

— Детский сад! — отвергла идею Анна.

— Лучше, конечно, уступить сразу, а потом заявить, что он меня изнасиловал, но тогда…

— Виктория Вениаминовна!

— Я уже семнадцать лет Виктория Вениаминовна! И что?

— Ну, мне-то можешь не врать, — укорила Анна. — Я прекрасно помню, сколько тебе лет…

— Умеешь ты так вот сразу человека лицом в лужу ткнуть, — обиженно сказала Виктория. — Спасибо, сестра. Я прекрасно помню, что мне тридцать четыре года, ну и что? Ну, погоди же, припомню я тебе… Я тут сижу, стараюсь, прямо из кожи вон лезу, так помочь хочу, примчалась к тебе по первому свистку ни свет, ни заря. Да — я старая, и если я еще не расползлась и не обвисла, так это только благодаря моим великим стараниям…

Лечить депрессию у двоюродной сестры Анна умела. Это у самой себя, почему-то, не получалось. Обняла, зацеловала, призналась, что просто изнывает от зависти, глядя на Викторию, всю такую совершенную в своей неземной красоте. От «такой совершенной в своей неземной красоте» кузина прибалдела, протащилась и, в итоге, сменила гнев на милость.

Остаток дня прошел мирно. Болтали на отвлеченные темы, посмотрели «Криминальное чтиво» (ну нашла вдруг такая блажь), похвалили понравившийся обоим «свежачок» — «Сукияки вестерн Джанго», прогулялись немного по мокрым окрестностям (дождь то переставал, то принимался идти снова, хорошо хоть ветра не было), немного попререкались на тему сравнительных достоинств «Мазды» и «Лексуса», а около полуночи легли спать, потому что вставать надо было рано, в половине шестого, чтобы оказаться в Москве до того, как «встанет» Новорязанское шоссе.

Подлог как средство борьбы с ложью

«Хочу рассказать об одном случае, произошедшем в нашем отделении. Имен называть не стану, чтобы не подумали, что я пытаюсь свести счеты. Официальную бумагу в министерство я уже написал, а здесь просто хочу поделиться с коллегами, высказаться. Очень хочется высказаться. Тот, кто дочитает до конца, тот меня поймет.

Случилось так, что мой пациент попросил пригласить на консультацию одну дамочку, доцента В. Она работала в другой больнице, то есть — работала-то она на кафедре, которая базировалась в другой больнице, и к нам никакого отношения не имела. Но пациент очень просил (кто-то ему нахвалил ее), поэтому я организовал консультацию. Кстати говоря, согласилась она приехать только после того, как я сказал, что пациент ей заплатит!!! Это несмотря на то, что у нашей больницы есть договор с ее кафедрой, на основании которого все консультации оплачиваются официально. Но хочется же больше, верно? Но это неважно — все мы люди, понимаем. Но вести себя тоже надо по-людски, а не так, как доцент В.

Она пришла чем-то недовольная и сразу же начала скандалить. Обвинила нас в недостаточно полном обследовании, очень прозрачно намекнула на то, что мы пытаемся не вылечить больного, а ободрать его как липку, употребляла не очень-то уместные в культурном разговоре слова, затем пошла в палату, там вела себя немного сдержаннее, но все равно оторвалась по полной программе, дала всем понять, что только одна она умная, а потом, когда мы вернулись в ординаторскую… Вот тут началось главное. Слов нет, что там творилось. Меня (и моих коллег во главе с заведующим отделением) смешали с грязью, опустили ниже плинтуса, размазали по стенам и пытались выставить полными идиотами и мерзавцами. Не буду приводить здесь всю эту грязь, приведу парочку самых „корректных“ выражений: „безмозглые кретины“ и „жопой думающие“. Оправдываться было бесполезно — видно было, что женщина не в себе. Наконец, она ушла, но история на этом не заканчивается. У дверей отделения в разговоре с совершенно посторонним человеком, не сотрудником больницы, она повторила все, что говорила в ординаторской, и добавила к этому конфиденциальную информацию о пациенте. Мы, то есть я и мои коллеги, до сих пор в шоке. Я не хочу сказать, что мы какие-то там снобы, которые без специального ножа рыбу есть не садятся, но мы привыкли к совершенно другому стилю общения, тем более — с коллегами. Если ты не уважаешь своих коллег, то разве они будут уважать тебя? Да никогда в жизни! Какой привет — такой и ответ! Если твой дедушка или прадедушка придумал мазь, которую назвали его именем, это еще не дает тебе права считать себя выше других! Мой дед, между прочим, Москву защищал от фашистов, а потом дошел до Вены, но это его заслуга, а не моя.

Я не называю ничьих имен, кроме своего собственного, чтобы все, что я написал, не выглядело анонимной клеветой.

«Если твой дедушка или прадедушка придумал мазь, которую назвали его именем, это еще не дает тебе права считать себя выше других!» — это было здорово! Зачет по коварству можно спокойно поставить Дмитрию Григорьевичу. Имен он, видите ли, называть не хочет, ах-ах-ах! с такими намеками можно и без имен обойтись. И при чем тут дедушка с прадедушкой? Анна, кажется, никогда не выдавала себя за родственницу Однофамильца? Вали все в одну кучу, потом разберемся? И сам подписался не из врожденного благородства (откуда ему там взяться, благородству-то?), а лишь для того, чтобы недалекие, не понявшие кристально прозрачного намека, могли бы позвонить и поинтересоваться, о ком, собственно, идет речь.

И какой прыткий юноша этот Дмитрий Григорьевич! Потрудился на славу, не покладая пухлых ручонок — разместил свою запись не на одном врачебном форуме, а на доброй дюжине сайтов! Чтобы весь медицинский мир, да и немедицинский тоже, узнал, возмутился, посочувствовал.

Народ возмущался, народ сочувствовал, народ требовал не оставлять случившегося без справедливого возмездия. Отдельные светлые головы уже писали письма на рабочий мэйл доцента Вишневской, который где только не был «засвечен». Собственно, от первого «справедливо возмущавшегося» анонима Анна и узнала про этот пасквиль, появившийся в Сети еще в пятницу вечером.

Вот, значит, о каком «начале» говорилось в эсэмэске. Ясно, ясно… Нехорошо начинаете, уважаемый Дмитрий Григорьевич, как бы не пришлось кончить еще хуже. Однако, как его задело-то, все угомониться не может. Нет, скорее всего, боится того, что все узнают, какой он есть мерзавец в белом халате, вот и наносит предупредительные удары. А ведь больно… Анна вздохнула, создала папку «Моя проблема» и сохранила там не только все ссылки на порочащие ее записи, но и несколько сохранных скриншотов. Может пригодиться для дела, а если не пригодится, то пускай останется на память. Себе в поучение, потомкам в назидание.

Сейчас бы на море. Как хорошо уходить без спутников на прогулки по берегу, хорошо до одурения плескаться в соленой морской воде (реки и озера с их пресной водой не дают и десятой части такого кайфа), перемежая купания с долгими сиденьями на горячем песке. Сидеть, правда, приходилось большей частью в тени, потому что белокожая Анна обгорала очень быстро, но какая разница — главное, что тепло, даже жарко, что проблемы, пусть и на время остаются где-то далеко, а море вот оно, рядом.

Анна настолько погрузилась в воспоминания, что уже слышала мерный плеск волн, но очень скоро плеск перешел в стук.

Стучали в дверь. Робко, потому что тихо, и нервно, потому что дробно-непрерывно.

— Входите! — немного раздраженно разрешила Анна, раздражение не было вызвано тем, что кто-то отвлекает ее от дум, просто она еще не совсем пришла в себя после чтения опуса доктора Тихонова.

Дверь деликатно приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить внутрь гостью — врача пульмонологического отделения Ирину Игоревну Пардус, худую, сутулую, длинношеюю и длинноносую, очень похожую на цаплю. Цаплю с гнездом из кудряшек на голове. Унылая внешность странным образом сочеталась с неиссякаемым оптимизмом, казалось бы, совершенно неожиданным и необоснованным для многократно битой жизнью матери-одиночки, воспитывающей двоих детей. Несмотря на то, что дети уже учились в школе (сын — в шестом классе, дочь в третьем), Ирина Игоревна называла их не иначе как «малышами». Под стеклом на ее столе в ординаторской, там, где обычно лежат списки телефонных номеров, графики и прочие нужные деловые бумаги, была устроена фотовыставка «я и мои малыши», обновляемая чуть ли не еженедельно. Вся больница знала — хочешь чего-то от Пардус (например — упросить взять к себе в палату переводом беспаспортного бомжа), поговори с ней о детях. Ирина Игоревна разомлеет и не только возьмет бомжа, но и не будет считать, что ей за это обязаны.