Людмила Синицына - Кривой четверг
Наконец подошла ее очередь, и Света зашла в кабинет, который в этот раз особенно ошеломил чистотой и белизной, села на указанный стул, взглянула на врача, которая листала ее тощую карточку, и никак не могла представить, как можно начать в присутствии чистой, строгой женщины говорить о пьянке, о дебошах, о всей грязи, которую собиралась вычистить Света с помощью этой самой женщины.
«На что жалуетесь?» — сухо спросила врач, встала и подошла к ней.
«М-м-м… — растерянно промычала Света, не зная, с чего начать.
«Следите за кончиком карандаша», — все так же сухо приказала врач.
Света обрадовалась тому, что можно хоть на время отложить немыслимый разговор, и принялась добросовестно следить за кончиком карандаша. В душе она надеялась на то, что сейчас врач всплеснет руками, заохает и скажет, что у неё нервы совершенно никуда не годятся. Вот тогда Света объяснит: родители ведут такой образ жизни, что никаких нервов не хватит... И все уладится.
Потом врач заставила Свету высунуть язык, постучала молоточком по колену, нога дернулась (как в книге у Марти Ларни, которую в третий раз перечитывала Вика и цитировала на каждом шагу).
Обследование кончилось неожиданно быстро. Не выказав ни удивления, ни осуждения, ни сочувствия, врач села за и так же молча, по-прежнему не обращая особого внимания на Свету, принялась что-то писать в карточке.
«Господи?! Что она там пишет? — изумилась Света, понимая, что сейчас надо будет встать и уйти, так ничего и узнав, — Второй раз ведь ни за что не пойду. Такое позорище…» И, собравшись с духом, Света произнесла: «Я вообще-то по-другому... Мне сказали, что здесь отправляют... Я хочу отправить на принудительное лечение мать...»
Врач бросила короткий взгляд, словно она и без того знала: причина не в болезни (Света внутренне дернулась, как удара), постучала карандашом о стол и, глядя в карточку стала объяснять, что это ошибка, она такую бумагу дать не имеет права, не может, для этого нужно...
Лицо у женщины оставалось невозмутимым, и Света почувствовала, как в ней растет непонятная неприязнь к чисто вымытой, опрятной женщине. Зачем она дает советы? Ясно ведь, что девочка одна не сможет все эти бумаги оформить!
Чувствуя ту же самую неприязнь, Света вела врача «скорой помощи» через двор, веранду, стараясь всем своим видом показать, что она лично не имеет никакого отношения ко всему.
Мать лежала, запрокинув голову, тяжело дыша, и даже не посмотрела, кто вошел.
«А я-то думала, что во время белой горячки человек должен метаться, бегать, прыгать. Вот как я ошибалась!» — подумала Света и одновременно почувствовала странное удовлетворение.
Может, это и к лучшему, что так получилось. Увезут мать лечиться, Света спокойно сдаст экзамены, соберется и уедет. А потом пусть как хотят, ей дела нет. Сопьются окончательно. Скорее всего. Но хоть не у нее на глазах, хоть не придется ей переживать из-за этого.
Врач, придерживая одной рукой полу теплого халата, наброшенного на плечи, другой щупала пульс; заглянула в глаза, приподняла веки. Мать даже не пошевельнулась. Строгость ее черт немного пугала Свету. Но рядом был врач, и она старалась не выказать беспокойства. Пусть думают, что Света соседка или знакомая.
— Как ее зовут? — обратилась врач к Свете.
— Настя…
— А по отчеству?
— Ивановна...
— Анастасия Ивановна!.. Анастасия Ивановна!..
Врач похлопала мать сначала по руке, потом по щеке. Окликнула еще раз. Но мать все так же тяжело дышала и не открывала глаз. Света усмехнулась: «Да она трезвая не поняла бы, что это к ней обращаются. А когда так упилась!.. Если врач хочет узнать, реагирует больная или нет, позвала бы ее просто, по-человечески, как к ней обычно все обращаются. Но им не положено. А на вежливое обращение мать, конечно же, не откликнется. Может, мне ее позвать?!» Света уже было открыла рот и наклонилась над кроватью. Но грязное одеяло, на котором лежала мать, ее помятое платье, запах — все это вернуло Свету к происходящему. Произнести при враче слово «ма-ма»… «Ма-ма!» — вот к этой упившейся до бессознательного состояния женщине?!
Врач стояла, придерживая полу халата (и как Свете казалось, в этом жесте было что-то брезгливое — не задеть бы чего), и о чём-то думала, потом сказала:
— Знаете, у нее не горячка. Вы ошиблись. Похоже, что у неё отравление. Тут нужна другая машина, другая бригада.
Света никак не могла понять, в чем тут разница: отравление от водки или же белая горячка? Ну только что не бегает по дому.
— Вы посидите с ней. Я сама схожу, — неожиданно мягко сказала врач. — Здесь легко найти? Какой у вас номер дома?
Света почувствовала острый приступ признательности, когда она не ждала помощи или сочувствия, а они приходили неожиданно.
Хлопнула калитка, весело фыркнула машина. А Света всё еще стояла посреди комнаты в растерянности. Вдруг она вспомнила, что при отравлении промывают желудок. Наверное, надо вскипятить воду и марганцовку поискать…
Она вынесла примус во двор, налила из бутылки керосина в головку, чиркнула спичкой, потом прикрутила вентиль, и после энергичных движений поршня ровное, сильное пламя выровнялось и, как корона, приняло форму аккуратных зубчиков.
Звеня кружкой — в ведре было как раз на чайник, — Света набрала воды. После этого она быстро сложила грязную посуду со стола в таз, половик вынесла и повесила на веревке — завтра вытрясти надо будет, — собрала одежду со спинок стульев и повесила ее за занавеску, обвела комнату взглядом и словно бы все увидела впервые — глазами тех людей, которые сейчас войдут: «До чего же все грязно, запущено! Свиньи, а не люди. Смотреть и то противно». Дом как будто медленно уходил под землю, уже по самые окна врос, может, поэтому в нем казалось особенно душно и трудно дышать. И хотя Света широко распахнула дверь, прохладный весенний ветер проносился мимо. Взгляд Светы остановился на вышивке — девушка с кошечкой. Один гвоздь выпал, оставив в стене серый кружок отвалившейся побелки. Материя провисла, в мягких складках осела пыль, и по лицу девушки проходили дугой серые полосы, от чего умильное выражение лица изменилось, стало злобно-плаксивым.
«А как странно, — подумала Света, — я только сейчас заметила. Сколько мы ни меняли квартир, мать всегда прибивала вышивку в один и тот же угол — тот самый, где висела икона. Удивительно. Мать сама, наверно, не отдавала себе отчета, завешивая его. И как смешно — чем?! Глупой и пошлой вышивкой. Бессмысленной и бесполезной, в которой не было ничего, что давало бы хоть какое-то представление о долге, истине, справедливости... Тоже, нашла замену… А у меня? — спохватилась Света, тут же по привычке примеривая все к себе. — Что будет у меня?!»
И, вызвав видение будущей комнаты с книгами на полках, с музыкой и разговорами об искусстве, она успокоилась: «У меня все будет хорошо, правильно и красиво... Я уже почти у цели. А пока, чтобы дойти до нее, нельзя позволять себе расслабиться, потому что слабость — она вон к чему приводит…»
Мать шевельнулась, застонала и попыталась приподняться. Света подошла к ней и зачем-то надавила ладонями на плечи, чтобы мать легла. Свете все казалось, что мать может вскочить и бегать по комнатам — лови тогда! Пусть уж, если может, лежит.
Лязгнула крышка чайника, и едва Света успела выключить примус, как подъехала машина. Она тут же выскочила за калитку и позвала:
— Сюда! Сюда!
Но вода, которую она приготовила, не понадобилась.
— Неть! Что ви! — сказал с сильным акцентом врач, быстро осмотрев мать. — Ее надо вести в больнису.
Пока мать укладывали на носилки, Света зашла к себе в комнату,взяла теплую кофту, подумала и прихватила «Парцифаля». «Всё равно там придется сидеть, ждать, когда ее промоют», — с некоторой досадой подумала она и пошла за носилками к машине.
В коридоре, где ее оставили, стоял стул с порванной на углу коричневой обивкой. На стуле были еще какие-то светлые пятна — должно быть, от хлорки. И с некоторой брезгливостью, хотя видно было, что стул чистый, Света села, поджав под себя ноги... Пол тоже недавно вымыли, он еще блестел. «Чего это они на ночь пол моют? Разве утром нельзя?» — подумала Света. А потом, уже не обращая внимания на то, что хлопают двери и мимо время от времени ходят люди, принялась читать — главу-то она так и не закончила.
— Где Гани Ганиевич? — громко и тревожно спросил женский голос.
Света вздрогнула и подняла голову. Дверь уже закрылась, и лица женщины она не успела увидеть. Этот же голос спрашивал Гани Ганиевича до самого конца, видимо, очень длинного коридора. Света усмехнулась: вопрошающий голос затихал, как далёкое эхо.
Перелистав последние страницы, Света нашла в комментариях нужную цифру. Здесь говорилось о категориях вины, приведённых Августином: «Наказанием за совершенный грех является то, что человек теряет нравственную ориентацию и уже обречён на совершение дурных дел».
