Василий Аксенов - Сборник
Грохот, свист и страшный ветер в лицо. Я держался за петлю и корчился за широкой кожаной спиной. Все равно меня просвистывалонасквозь.
— Чудо! — кричал я на ухо Сергею. — Скорость! Двадцатый век, Сережа! Жми-дави, деревня близко! Ты гордость нашей эпохи! Суровый мужчина и джентльмен! И даже здесь, в дебрях Дальнего Востока, мы не обрываем связи с цивилизацией! У тебя есть все, что нужно современному бюргеру. Все для самоуважения! Скорость и карманная музыка! И под водой ты не растеряешься — акваланг! Магнитофон, шекер, весь модерн! И сам ты неплох на вид!
— И с-а-ам непло-ох на вид! — распевал я.
Конечно, он не слышал ничего в своем шлеме, да еще на такой скорости. Все-таки не хватило бы у меня совести говорить ему такое, если бы он слышал.
Катя съежилась за щитком. Вдруг она обернулась и посмотрела на меня. Засмеялась, сверкнули ее зубки. Глаз ее не было видно — отсвечивали очки-консервы. Она сняла очки и протянула их мне: заметила, должно быть, что я весь заиндевел. Я хлопнул ее по руке. Она опять с сердитым выражением протянула мне очки. Сергей снял руку с руля и оттолкнул очки от меня, ткнул кожаным пальцем в Катю: надень!
— Ты наша гордость! — закричал я ему на ухо.
Конечно, он не слышал.
Катя надела очки и показала мне рукой — хочу курить. Я похлопал себя по карманам — нету, забыл. Она чуть не встала в коляске и полезла к Сергею в карманы. Тогда уж мы оба перепугались и затолкали ее в коляску.
— Совместными усилиями, Сережа! — крикнул я. — Совместные усилия приносят успех.
Но он, конечно, не слышал. Он возвышался надо мной, как башня, он защищал меня от ветра, он мчал меня в неведомое будущее, в страну Апельсинию.
Мы обгоняли одну за другой машины, набитые людьми, а впереди все маячили красные стоп-сигналы. Из одной машины кто-то махнул нам рукой. Когда мы поровнялись с ними, я узнал Витьку Колтыгу, бурильщика из партии Айрапета.
— Привет, Витя! Ты тоже за марокканской картошкой спешишь? — крикнул я ему.
Он кивнул, сияя. Он вечно сияет и отпускает разные шуточки. Когда он приходит из экспедиции и появляется в городе, он корчит из себя страшного стилягу. Называет себя Вик, а меня Ник. Веселый паренек.
— Курево есть? — спросил я.
Он протянул мне пачку сигарет. Сергей дал газу, и мы сразу ушли вперед. Я протянул пачку Кате. По тому, как она смотрела на Виктора, я понял, что она не знает, что он сейчас работает у Айрапета. А Чудакова в кабине она не заметила.
Катя долго возилась за щитком с сигаретами. Спички все гасли. Наконец она закурила, но неосторожно высунулась из-за щитка, и сигарета сразу размочалилась на ветру, от нее полетели назад крупные искры. Пришлось ей опять закуривать.
Мы взяли крутой подъем и сейчас мчались вниз, в Муравьевскую падь. Уже виднелись внизу пунктиры уличных фонарей в Шлакоблоках.
Катя сидела как-то бочком, взглядывала то на меня, то на Сергея, очки отсвечивали, глаз не было видно, а губы усмехались, и в них торчала сигарета, и от этого девушка моя казалась мне какой-то нереальной, придуманной, героиней каких-то придуманных альпийских торжеств, она была за семью замками, и только кончик носа и подбородок были моими. Моими, ха-ха, моими… Что же это такое получается и как тут найти выход? Говорят, кибернетическая крыса безошибочно проходит по лабиринту. Мальчики-кибернетики, запрограммируйте меня, может, я найду выход. Может, броситься сейчас спиной назад — и делу конец? Я увидел, как протянулась кожаная рука, вырвала у Кати изо рта сигаретку и бросила ее на шоссе.
— Радость моя! — закричал я Сергею. — Друг беременных женщин!
Он резко повернул ко мне лицо в огромных очках. Они не отсвечивали, и я увидел, как там, в глубине, остекленел от бешенства его глаз.
— Ты замолчишь или нет?! — заорал Сергей.
Мотоцикл дернулся, полетел куда-то вбок. Толчок — и, ничего еще не понимая, я увидел над собой летящие Катины ботинки и сам почувствовал, что лечу, и сразу меня обжег снег, а на лицо мне навалился кожаный зад Сергея.
Я отбросил Сергея, мы оба мгновенно вскочили на ноги — по пояс в снегу — и, еще не успев перепугаться, увидели возящуюся в снегу и смеющуюся Катю.
Мотоцикл лежал на боку — в кювете, коляской кверху — и дрожал от еле сдерживаемой ярости. Сергей мрачно подтягивал краги.
— Идиот, кретин, — сказал я ему, — ты зачем взял Катю в коляску?
— А ты чего молчал? — хмуро, но без злобы сказал он. — Когда не надо, у тебя язык работает.
— Ох, дал бы я тебе!
— А я бы тебе с каким удовольствием…
Он пошел к мотоциклу.
Катя шла ко мне, разгребая снег руками, как разгребают воду, когда идут купаться.
— А я только что привстала, чтобы дать Сережке по башке, и вдруг чувствую — лечу! — смеялась она.
— Смешно, да? — спросил я.
— Чудесно!
Это идиллическое приключение под безветренным глубоким небом на фоне живописных сопок и впрямь настраивало на какой-то альпийский, курортный лад.
«Почему мы быстро так схватились, почему мы так быстро и решительно поехали куда-то к черту на рога? — думал я. — За апельсинами, да? Ну конечно, нам надо было куда-то поехать, вырваться в этот морозный простор, вылететь из сидений, почувствовать себя безумными путниками на большой дороге».
Я стал стряхивать с Кати снег, хлопал ее по спине, а она вертелась передо мной и вдруг, оглянувшись на Сергея, прижалась ко мне щекой. Мы постояли так секунду, не больше. Я смотрел, как за пленкой очков гаснут ее глаза.
— Колька, иди сюда! — крикнул Сергей.
Мы стали вытаскивать из кювета мотоцикл. Подъехала и остановилась рядом машина Чудакова. Витька Колтыга и еще несколько ребят выскочили и помогли нам.
— Ну как там у вас? — спросил я Витьку. — Будет нефть?
— Ни черта! — махнул он рукой. — Джан Айрапет уперся. Третью скважину уже бурим в этом проклятом распадке.
— А вообще-то здесь есть нефть?
— По науке, вроде должна быть.
— Наука, старик, умеет много гитик.
— А я о чем говорю?
Сергей уже сидел за рулем, а Катя в коляске. Я подбежал и сел сзади.
— Ты уж держись за ними, орел, — сказал я Сергею, — всем ясно, какой ты орел. Орлов — твоя фамилия.
— Глупеешь, Калчанов, — сказал Сергей, нажимая на стартер и исторгая из своего мотоцикла звуки, подобные грому.
— Держись за грузовиком, — сказал я. — Проявляй заботу о детях.
— Учти, — сказал он, — наш разговор еще не окончен.
Я доверчиво положил голову на его плечо.
Все-таки он держался за грузовиком, и до самого моря перед нами маячил кузов, полный какой-то разношерстной публики, среди которой Виктор Колтыга, видимо, чувствовал себя звездой, певцом миланской оперы.
Море здесь открывается неожиданно, в десяти километрах от Талого. Летом или осенью оно ослепляет своим зеленым светом, неожиданным после горной дороги. Оно никогда не бывает спокойным, море в наших краях. Волнующаяся тяжелая масса зеленой воды и грохот, сквозь который доносятся крики птиц, вечный сильный ветер — это настоящее море, не какая-нибудь там лагуна. Из такого моря может спокойно вылезти динозавр.
Сейчас моря видно не было. В темноте белел ледяной припай, но его линия гасла гораздо ниже горизонта, и там, в кромешной темноте, все-таки слышался глухой шум волн.
Сюда, прямо к порту Талый, подходит веточка теплого течения. Навигация здесь продолжается почти круглый год, правда с помощью маленьких ледоколов.
Вот мы уже въезжаем в Талый и катим по его главной, собственно говоря и единственной, улице. Оригинальный городишко, ничего не скажешь. С одной стороны трехэтажные дома, с другой за низкими складками тянется линия причалов, стоят освещенные суда, большие и маленькие. Улица это вечно полным-полна народа. Публика прогуливается и снует туда-сюда по каким-то своим таинственным делам. Когда приезжаешь сюда поздно вечером, кажется, что это какой-нибудь Лисс или Зурбаган, а может быть, даже и Гель-Гью. Я был здесь раньше два раза, и всегда мне казалось, что здесь со мной произойдет что-то удивительное и неожиданное. Уезжал же я отсюда оба раза с таким чувством, словно что-то прошло мимо меня.
Глава VII
ВИКТОР КОЛТЫГА
В Талом, кажется, вся улица пропахла апельсинами. В толпе то тут, то там мелькали граждане, с бесстрастным видом лупившие эти роскошные, как сказал Кичекьян, плоды. Видно, терпения у них не хватало донести до дому.
Мы медленно пробирались по заставленной машинами улице. Мальчики в кузове у нас нетерпеливо приплясывали. С Юрой прямо неизвестно что творилось. Подозреваю, что он вообще ни разу раньше не пробовал апельсинчиков. А я внимательно разглядывал прохожих: нет ли среди них Люськи. Гера тоже смотрел. Соперники мы с ним, значит. Вроде бы какие-нибудь испанцы, не хватает только плащей и шпаг.
