Радек Йон - Memento
Михал поднялся и побежал в обратную сторону. Успел еще заметить, как мама открыла дверцу, но тут загорелся зеленый. Три или четыре машины за ними загудели, требуя пропустить. Пришлось ехать дальше.
Когда за перекрестком отец наконец пропустил все машины и сумел развернуться, Михала уже и след простыл.
Квартира Станды — последний шанс, стучало у него в голове, когда он бежал по улицам.
Проклятье, может, этот цыган спятил? Вышагивает себе спокойно по рельсам с бревном на плече. А кругом жуткое движение, машины сплошняком. Михал дал звонок.
Цыгану хоть бы хны. Он что, пьяный?
Михал зазвонил и замигал фарами. Обалдел этот мужик, что ли? Идиот!
Трамвай летел с горушки по Виноградской улице прямо на цыгана.
Пришлось все же рвануть тормоза. От толчка пассажиры резко накренились вперед. Крики падающих людей, рассыпавшиеся сумки, удар в плексигласовую перегородку за спиной у Михала. Кто-то лежит на полу, чьи-то яблоки раскатились по всему вагону. Разбросанные пакеты. Все это Михал увидел краем глаза, распахнув двери трамвая.
— Эй ты, кретин! — заорал он на цыгана. — Не знаешь, где тротуар?
Двое удивленных пассажиров выглядывают из трамвая. На тротуаре остановились прохожие.
— В другой раз я тебе ребра переломаю, скотина!
— Что тут происходит? — К Михалу подходит милиционер.
— Да вот этот цыган загородил мне проезд, — объясняет Михал. — Я его чуть не переехал, сволочь такую.
— Кого? — интересуется человек в форме.
— Того цыгана с бревном, — снова начал Михал.
И тут же мгновенное озарение: глюки!
— Был здесь какой-нибудь цыган? — расспрашивал милиционер стайку зевак.
— Ну, я поеду, — осторожно начал Михал. — Заходите…
— Минутку, — остановил милиционер.
— Так ведь ничего не случилось, — робко заметил Михал, — у меня же график…
— Что вам график, об этом пусть диспетчер побеспокоится, — улыбнулся милиционер.
И вдруг схватил Михала за руку, не давая ему войти в трамвай.
С работы выперли мигом. Хорошо еще, мои не знают. Не то опять бесконечные нотации. Квартира Станды. Колемся, чтобы снять напряг.
Всего несколько дней, и мы снова торчим. Какие там две дозы в неделю! Армейские запасы тоже не бездонные. Не думать об этом. На сегодня хватит.
Но паршивый алнагон — это вам не морфа. Разве что перекантоваться между нормальными дозами. А если придется перейти только на него?
Снова признаки ломок. Последний НЗ. А потом?
В гости к Рихарду?
Как девка, готовая на все ради дозняка?
К горлу подступила тошнота. В памяти засела каждая деталь того полудня. Каждая проплешина цветастого покрывала.
Нож среди груды грязной посуды. Может, вот он, выход?
Ева лежит на листе поролона с закрытыми глазами. А когда она проснется и потребует еще дозняк? Так лучше я, чем она. Грязная, замызганная, сто раз использованная шлюха. До чего же гнусная жизнь!
Выпустить из себя эту мразь. Он встал и вытащил из грязной кучи нож, от которого просто не мог оторвать взгляд.
Все к черту!
Боли Михал не почувствовал…
Рана в несколько сантиметров на предплечье. Хлынула кровь. А с ней и вся эта гнусь.
Он снова резанул чуть выше первой раны. И еще раз.
Хотя бы этим смыть с себя тот полдень. И те, которые еще будут?
Он переложил нож в другую руку. Всадил лезвие прямо в середину левого предплечья.
Кровь на полу и брюках. Освобождение. Еще один надрез. Он наблюдал, как рана наполняется кровью. Первая капля пробивает дорогу первому красному ручейку. За ней еще и еще.
А я ведь убью себя, мелькнуло в голове.
Отшвырнуть нож. Прочь! Прочь от всего этого! Он выбежал из комнаты.
— Вы с ума сошли, голубчик. Что это с вами?
Какая-то толстая тетка с бородавкой на щеке и усиками под носом, как у Бабы Яги из детской книжки. Где я? Что ей от меня надо?
— Вы так замерзнете! Слышите меня? Постойте-ка…
— Не могу! Я больше не могу! — твердил Михал.
— Садитесь вот сюда на скамейку. Сейчас вызовем врача.
Зачем врача, не понимал он. Чего ей надо, этой гнусной морде? И всем другим?
— Вы в крови.
— Угу, — ответил он, еще ничего не понимая. Рукава рубашки пропитались кровью, она капала с манжет на тротуар, но Михал этого не видел.
— В одной рубашке. Сумасшедший, наверное, — услышал он оттуда, где было больше всего лиц.
— Сидите спокойно…
— Ничего… — пробормотал он.
Кто-то набросил ему на плечи тяжелое пальто.
Как сеть, которой меня хотят поймать. И спутать.
— Не трогайте меня. Не трогайте! — вдруг заорал он.
Круг зевак обступает все теснее.
Они хотят меня прикончить.
— Постойте! Нет! Мне надо уйти…
— Сидите на месте! — Снова хмурое лицо со строго поджатыми губами. Как у отца, когда тот сердится.
— Чего вам от меня надо? Чего вам надо? — Бессвязное бормотание переросло в нечленораздельный вой. — А-а-а…
Погребенный под пальто, сжатый человеческими телами так, что почти нечем дышать, Михал уже не чувствовал ничего, кроме ужаса. Броситься между ними. Сбить хотя бы одного и вырваться в просвет из этого страшного круга. Да где там! Только дернешься, забьют насмерть. Куда ни глянь, белые пятна лиц.
Конец. Это конец!
Сирена «скорой».
Двое санитаров с носилками пробили наконец брешь в этой зловеще сжатой стене человеческих тел.
Еще нет! Меня еще не убили!
Значит, все сначала?
Самый настоящий отходняк. Руки и ноги трясутся, как студень. Новый врач. На этот раз почти мой ровесник. Нет, скорее старший брат. Черные усы — резкий контраст с белым халатом. Какие колючие глаза! Разглядывает меня без грамма симпатии.
Пардон, может, я вам тут постель испачкал? Простите великодушно, что я еще жив, думает Михал.
— Сказать по правде, таких порезов я уже давненько не видывал. Разумеется, вы это сделали сами?
Эх, братишка, братишка. Михал кивнул.
— И тем не менее больным себя не считаете. Отказываетесь от лечения. Так или не так?
Разглядывает меня, как этакое заморское чудо, решает Михал. Он снова кивнул.
— То, что вы с собой сделали, — классический пример самонанесения телесных повреждений под воздействием наркотиков. А отнюдь не попытка самоубийства. Мы не имеем права насильно оставить вас на лечение в психиатрическом отделении, однако вам следует понять, что вы тяжело больны. Поврежден мозг, в лучшем случае — временно. Ваше душевное здоровье расстроено. Вы потеряли способность давать оценку собственным поступкам. Начисто лишились здравого смысла. Не сознаете себя больным. Если бы позволял закон, поверьте, заставить вас лечиться даже против вашей воли было бы гораздо гуманнее. Поскольку вы вряд ли справитесь самостоятельно. Вы обречены на девяносто девять процентов, если сами не согласитесь лечиться. Скорее всего, вы доколетесь до деменции, приобретенного слабоумия. Наступит полный распад личности. Или просто смерть. Ну как?
— Я домой хочу, пан доктор, — с трудом выговорил Михал.
Домой — значит к Еве. Обнять ее. Чувствовать рядом с собой. Укрыться у нее. От всего. От этой беспросветной перспективы и от этих строгих колючих глаз. Домой!
Врач улыбнулся:
— У нас не исправительное заведение, насильно мы вас держать не можем. Ваши коллеги точно так же губят себя, да еще говорят, что нам с ними не справиться. — Он встал и оперся о спинку кровати. — Пока не решена проблема регрессивного иска к токсикоманам, они в какой-то мере правы. Но сохранись у вас остатки здравого смысла, вы, возможно, поняли бы, что наша беспомощность вовсе не означает вашу победу. Комбинации веществ, которыми вы пользуетесь, вероятно, намного хуже, чем общеизвестные твердые наркотики. То есть вы калечите себя значительно сильнее, чем если бы кололись, ну скажем, героином. Печень и почки у вас выйдут из строя намного быстрее. Ваше примитивное варево часто становится орудием самоубийства.
Но у меня-то чистый морфий, улыбается про себя Михал. Вернее, был. А как же теперь?
— Вы понимаете, о чем я вам говорю? Вот вы сейчас думаете, а, наплевать, анализы печени у меня пока еще хорошие, значит, полный порядок, но должен предупредить — все это до поры до времени. Откажет печень, и тогда будет поздно. Не поможет никакое лечение. И что потом? Даже если выживете, останетесь инвалидом. Вы действительно твердо решили не лечиться?
Михал кивнул.
— Дело ваше. Зачем лежать тут, делать все, что заблагорассудится, контрабандой получать яды и в конце концов удрать, правда? Только место занимаете у тех, кто действительно хочет выздороветь. Вы же не маленький, понимаете, что лечение обходится недешево. Зачем же обществу выбрасывать деньги на ветер. Делать чудеса мы еще не умеем. Пока вы сами не решите лечиться, ни одна больница вам не поможет. Ну, а если в будущем все же надумаете прийти добровольно, милости просим.
