Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
Разумеется, я ответил авиапочтой. Ответил в полную меру своих сил и возможностей.
Далее наша переписка пошла очень оживленно. Постскриптумы совсем вытеснили первую часть, состоящую из цитат Шекспира и формалистических стихотворений. С удивлением мы убедились, что совсем не знаем друг друга. Оказывается, мы уродливы, глупы, некрасивы, жестоки, несправедливы. Наши письма становились все резче и короче. И наконец ночью почтальон дядя Костя принес мне телеграмму (первую в жизни). В телеграмме было только одно слово: «Ненавижу».
Утром я отпросился с урока и отправил ответную телеграмму: «Ненавижу квадрате», на что вечером получил ответ: «Ненавижу кубе».
Четвертая степень ненависти показалась мне недостаточно выражающей мои чувства. Я думал целый день и, наконец, сочинил: «Ненавижу до космоса». Телеграмма, видно, произвела нужное впечатление, так как после этого наступило молчание. Значит, все-таки последнее слово осталось за мной.
Сдавать экзамены в институт я поехал несколько удовлетворенным. Димка в институт решил поступать заочно. Он вдруг быстро пошел в гору. Сначала моего соперника назначили помощником бригадира тракторной бригады, затем бригадиром. Конечно, он решил не ломать себе карьеру. А может быть, Димка уже тогда что-то предчувствовал? В общем так или иначе, но Димка остался, а я уехал. А когда приехал, то было уже поздно. Димка женился на Кате.
Это было дико, нелепо, я не мог привыкнуть к этому целый год, а потом, конечно, привык. И чувствую себя сейчас вполне нормально. Вот только в ветреные ночи чудится мне странный зов. Словно зовет меня кто-то издалека-издалека, а кто – никак не пойму. Тогда меня захлестывает радость, тоска, хочется плакать и смеяться, бежать, ползти, пока хватит сил. И еще – вдруг я стал обладать странным свойством понимать природу, чувствовать всем своим существом трепет листка, движение сока под корой, взгляд пролетевшей мимо птицы. Может быть, это фокусы Ледяной принцессы? Говорят, ее дед, цыган, обладал гипнозом. Только к чему все это?
* * *В воскресенье я проснулся от толчков.
– Вставай! Пора! – прошептал Кобзиков.
Было еще совсем рано.
Из окна тянуло мокрой травой, гремела кастрюлями Марья.
– Давай еще поспим…
Кобзиков испуганно замахал руками:
– И так проспали! Ты не понимаешь всей важности момента! Свидание – это тебе не сеялку изобретать!
Вслед за этим ветврач развил бурную деятельность. Он наглаживался, брился, мазался какими-то мазями и каждые пятнадцать минут бегал в магазин доказывать продавцам, что коньяк – не водка и его можно продавать круглосуточно.
Вскоре стали заметны результаты. Из заспанного, взлохмаченного парня ветврач превратился в сына фабриканта, собирающегося предпринять загородную прогулку. Моей же внешностью молодой денди остался недоволен.
– Ты похож на мумию египетского фараона, – сказал он. – Что за идиотский вихор? А рубашка? Мятая, как из пушки. А побрился! Бог ты мой! Как он побрился! Раз, два, три. Да тут у тебя целый лес остался! Иди-ка, брат, сюда.
Через полчаса я таращил глаза в зеркало и не узнавал себя. Какой прилизанный, благовоспитанный тип! Хоть сейчас снимай для обложки журнала «Здоровье» или «Работница»!
Кобзикову я тоже понравился.
– Ничего, – сказал он, вертя меня во все стороны. – Сойдешь. Вот только нос бы тебе надо подлинней.
– Я своим носом доволен. Пошли, что ли?
– Подожди. Еще кое-что надо…
Вацлав полез в чемодан и достал оттуда кусок белого атласа.
– Ты умеешь сворачивать чалму?
– Чалму? – удивился я. – На черта она тебе нужна?
– Каждый нормальный человек должен уметь сворачивать чалму.
– Хватит валять дурака! Пошли!
Но Кобзиков принялся наворачивать себе на голову материю.
– Ну, как?
– Мы пойдем или нет?
– Подожди, Теперь дай на тебя примерю.
Не успел я и рта раскрыть, как ветврач напялил мне чалму на голову.
– Здорово! Ну прямо араб! Бедуин княжеских кровей!
Тут в меня впервые закралось подозрение.
– Уж не должен ли я стать арабом?
– А что здесь такого? – пробормотал ветврач, пряча глаза. – Кто догадается?
– Мне не нравится эта затея. Кобзиков заволновался:
– Мумия ты фараона! Это же гениально придумано. Ты будешь приманкой. Какая девушка устоит перед человеком, у которого друг араб? Покатаешься на лодке и исчезнешь. А уж остальное – дело мое. Всего какой-то час.
– Мне эта затея не нравится. Могут быть разные осложнения.
– Абсолютно никаких! Арабов в нашем городе нет – это я уже точно выяснил. Языка их тоже никто не знает. Чем ты рискуешь? Наоборот, даже приятно: будешь центром всеобщего внимания. И потом ты дал слово. Геннадий Рыков всегда держал слово. Только вот нос… Слушай, может, тебе картонный приделать? Что это за араб с курносым носом? Да, вот еще что… Ты потомок Чингисхана.
– Послушай, Кобзиков, – сказал я раздраженно. – Хватит. Хватит! Сыт по горло твоими выдумками. Хоть бы уж знал историю! Любому пятикласснику известно, что Чингисхан был монголом.
– Тогда ты будешь монголом.
– Монголы не носят чалму, – сказал я торжествующе. – Они носят лохматые шапки.
Кобзиков почесал затылок.
– Не-е… лохматая шапка не пойдет. В чалме вся сила. Знаешь что? Ты будешь обарабившимся монголом! Таким образом, ты и потомок Чингисханаи в чалме! Одним выстрелом два зайца.
– Ты глуп… – начал я и вдруг увидел, что Ким давно проснулся и смотрит на нас широко раскрытыми глазами. На его лице было написано такое изумление, будто он увидел свою умершую бабушку.
– Идем на маскарад… – пробормотал я, сорвал чалму и выскочил на крыльцо. Кобзиков последовал за мной.
День обещал быть жарким. Было всего девять часов, а солнце пекло так, что земля жгла через сандалеты. Даже «вооруженные силы» чувствовали себя неважно. Они забрались по горло в песок и раскрыли клюв.
Вацлав подошел к куче и стал задумчиво разглядывать петушиную голову.
– Суп из курятины на лоне природы, – сказал он. – Что может быть прекраснее на свете?
Быстро нагнувшись, ветврач выхватил из песка петуха, сунул ему под крыло голову и запихал в рюкзак.
– Пошли быстрей!
– Низкий поступок, – сказал я. – Поступок, не достойный друга потомка Чингисхана.
– Ладно! Потом на эту тему порассуждаем. Встреча с совнархозовской дочкой произошла на берегу реки.
– Уф, – сказал Вацлав, вытирая пот. – Пришла все-таки, а ты говоришь, я не знаю женщин!
Девушка была высокая, сильная, в легком ситцевом платье, с белыми клипсами почти до плеч. Она так и впилась в меня глазами.
– Знакомьтесь, – сказал торжествующим голосом Кобзиков. – Моя хорошая знакомая Адель. Мой хороший знакомый…
– Мох… Моххамед, – пробормотал я и покраснел.
– И еще как-то. С продолжением, – сказал грек.
– Эль-Джунди…
– Вы знаете русский язык? – спросила Адель.
– Нет, нет, – поспешно заверил Вацлав. – Но он догадывается по движению губ.
– Какой смешной… – Адель бесцеремонно принялась меня разглядывать с ног до головы. – Чалма…
– Все арабы чалмы носят.
– Откуда он взялся?
– Приехал на «Сельмаш» перенимать опыт. Мы сели в лодку и двинулись вверх по течению.
Адель тотчас же сняла платье, демонстрируя обтянутую купальником фигуру. У нее оказалась безукоризненная фигура. Совнархозовская дочка по-прежнему не спускала с меня глаз. Я чувствовал себя отвратительно.
Всю дорогу разговор вертелся вокруг моей особы, перебирались детали одежды, обсуждалось со всех сторон мое телосложение. Особенно волновал Адель мой курносый нос. Разве у арабов бывают такие носы? Вацлав выкручивался, как факир.
– Я без словаря читаю все ихние газеты, – нагло врал Кобзиков. – Я единственный человек в городе, который насквозь знает арабские обычаи. Секретарь горкома ко мне лично домой приходила, просила, чтобы я его сопровождал. Пришлось согласиться, хоть и времени у меня в обрез. Он парень ничего. Между прочим – потомок Чингисхана.
– Чингисхана?!
– Да… по прямой линии. Его предки переехали из Монголии в Аравию по семейным обстоятельствам и там обарабились.
– Чингисхана… – взгляд у Адели стал завороженным, как у ребенка, слушающего сказку. – Интересно, какой у него характер? Наверно, воинственный, как у прадеда?
– Не-е, он малый тихий.
Адель слушала, раскрыв рот. Мне было чертовски жарко в чалме. Капли пота скатывались по лбу и падали на колени совнархозовской дочки.
– Пардон, мадам, – бормотал я.
Кобзиков болтал, греб, но не спускал с меня испепеляющего взгляда: он боялся, как бы я не заговорил по-русски. Пахло сосновыми досками, горячим женским телом и тиной. Река против солнца блестела, как бок гигантской рыбы. С пролетавших мимо моторок на нас таращили глаза. Один так засмотрелся, что врезался в берег, и пассажиры попадали в воду.
