Драго Янчар - Этой ночью я ее видел
Бывал пианист Вито, он был у нас особенно желанным гостем, играл иногда поздно за полночь, мы же лишь восторженно его слушали и смотрели, как летят, приплясывая, его пальцы по клавиатуре. Часто бывал у нас поэт из Любляны. Он подарил Веронике свою книгу под названием «Стихи о златовласках». И посвящение ей написал: Златовласой Веронике — что ж тут поделать, молодость проходит! Она рассмеялась, как любят смеяться все молодые люди, не верящие в то, что молодость проходит, и я тоже раньше думала, что молодость вечна, во время нашего путешествия с Петером по Истре. Но вот несколько дней спустя, когда начала читать книгу, я поняла, почему Вероника от души рассмеялась. Это была шутка, поэт был не прочь пошутить, это была шутка на тему ее бегства с офицером, инструктором верховой езды. Строчки из посвящения я нашла в стихотворении под названием Бежим! Я переписала его на листочек и убрала в альбом с ее фотографиями, он и теперь здесь: Бежим, утонем в радостном похмелье, чтоб не пришлось жалеть вовек… вовек… вовек… И песни станем распевать своей дороге вслед! Что ж тут поделать, молодость проходит! Смеялась она не просто так, не оттого что молодость проходит, смеялась она потому, что поэту была известна ее тайна, если это вообще было тайной. Во всяком случае, что-то такое было, о чем мы больше не говорили, никогда.
Вот так это было, чудесно. Вероника смеялась, и мы с Петером были довольны. Потом у меня начались нелады со здоровьем, и я большую часть времени проводила в своей комнате. Я просматривала фотографии, вспоминая дни, которые мы провели с Петером в Риеке. Я сказала ему: Петер, теперь мы снова вместе, как хорошо. Да я ж тебе говорил, все еще будет хорошо. Ты мне этого не говорил, возражала я, ты сказал, что на свете бывают вещи и пострашнее, чем то, что наша дочь разводит кур. И что и наши деды их разводили. И свиней. Зимой их резали и из крови делали колбаски кровяные. Ты ведь знаешь, я не люблю кровяной колбасы, ответила я ему, мне просто плохо становится при мысли, что эту кровь из животного сливали в ведра и затем еще теплую смешивали с густой массой. А Петер их любил, ему они напоминали о детских праздниках, он даже в Риеке заказывал их каждую зиму из своей деревни. В разговорах с Петером тогда ночами я всегда спокойно засыпала. И потом утром взор мой ласкали зеленые поля и луга под окрики крестьян, убиравших сено.
Лео и Вероника снова были мужем и женой, не знаю, кто удумал устроить эту церемонию, когда мы их снова соединили. Может, как раз поэт, этот шутник. Мы их буквально связали цепью. Вполне возможно, что это действо придумала Вероника, уж точно, что не Лео, он слишком солидный был для таких проделок. От души посмеялись, с самыми добрыми пожеланиями мы исполнили шуточный языческий обряд бракосочетания. На подворье поместья связали их цепью — чтоб впредь им никогда не повадно было разлучаться. Наш поэт произнес высокопарную и торжественную речь, которая как-то не соответствовала шуточной церемонии и более приличествовала бы духовному лицу, произносимая во время их настоящей свадьбы… пока смерть не разлучит вас… а кому довелось видеть Веронику и Лео в тот день, да и все другие дни в Подгорном, тот понимал, что это навсегда, что теперь не может быть по-другому, что бы ни случилось, они всегда будут вместе, пока смерть не разлучит их. Как разлучает всех нас, как разлучила ее отца с ней и со мной, как разлучит меня со всеми, кого я еще знаю. В том стихотворении под названием «Бежим» дальше идет: …Когда-нибудь разверзнутся могилы, уж заждалися нас сыры и темны, как мухи докучают в преисподней …Теперь с наступлением еще одного тоскливого вечера, перебирая фотографии, я обнаружила среди них листок с этим стихотворением и задумалась, сказала Петеру, что наш поэт в тот раз, играя словами, не случайно написал, пока смерть не разлучит вас, а ну как на самом деле разверзлись могилы и смерть их разлучила? Не люблю я этих мрачных мыслей, которые подступают такими вот тоскливыми вечерами к моему одиночеству, кошки у меня на сердце скребут, и в голове вдруг сделается такая пустота, бездна, в которой начинает звенеть одна мысль, Петер, нас твоя смерть разлучила, и в этот момент я больше всего хотела, чтобы и меня разлучила, с кем? С Вероникой или с теми редкими людьми, которые бывают у меня на этой окраине Любляны? С этой квартирой и с жителями этого дома, что каждое утро, тетки в халатах, мужчины с расстегнутыми ремнями, занимают очередь в туалет в коридоре?
Размеренную жизнь в Подгорном лишь иногда нарушали письма, с которыми почтальонам в Поселье приходилось повозиться, а все потому, что адрес на конверте был написан кириллицей. Вероника их вообще не вскрывала. Потом они лежали на комоде в гостиной, пока Йожи их не убирала. Я понимала, она не в состоянии была читать письма Стевы. Раз решил порвать, то рвешь окончательно. Но я-то знала, как ей нелегко. Она все еще любила его. Может, боялась, что в один миг все может вернуться, открой она одно из тех писем, и она может в одночасье снова оказаться на каком-нибудь вокзале.
С час назад я проснулась и включила свет. Что-то на меня нашло. Тот человек, что сегодня утром шел в колонне и посмотрел вверх, на меня… я уже его видела, теперь я была в этом полностью уверена. Я поднялась и достала из шкафчика альбом с фотографиями. Перевернув лишь несколько страниц, я нашла то, что искала. У входа в поместье стоит группа наших работников, некоторые из них были из Поселья, помогали нам, когда было много работы.
Надев очки, я тотчас узнала среди них приземистого молодого парня, того самого, что сегодня днем остановился посреди шествия на улице под окном моей квартиры, посмотрел вверх и задержался, узнав меня, теперь-то я сообразила, что он меня узнал. На фотографии он стоит, прислонившись плечом к каменному забору, рядом с ним Йожи и не знакомая мне женщина из деревни. Молодой мужчина улыбается. Его голова повернута к центру группы, где стоят Лео и Вероника. Вероника в мужской рубашке и в бриджах для верховой езды, рукава засучены, она тоже улыбается, что ж поделать, молодость проходит, смотрит прямо в объектив фотографа, у всех хорошее настроение, кроме Лео, он смотрит куда-то вдаль, поверх полей в низину. Ну да, я в тот же миг вспомнила, как зовут этого мужчину в рабочей одежде. Того самого, кто сегодня днем вышагивал на митинг Маршала. Он взглянул на мое окно, остановил свой взгляд и отвернулся.
Йеранек, это же Йеранек из Поселья!
Он часто бывал в поместье, косил траву и ворошил сено, чинил оконные рамы, лазил на крышу, иногда помогал чистить лошадей. Меня словно осенило, я все вспомнила, когда увидела эту фотографию. И услышала разговор, который возвращался издалека, из глубин ясной памяти, вижу, как иду я после завтрака, а во дворе он стоит и разговаривает с Вероникой.
Как зовут твою девушку, Йеранек? спросила она.
Йеранек от неловкости неуклюже переминается, глядя на мыски своих ботинок. Крестили ее Йожефиной, проговорил он, оправившись. Так зовут нашу экономку, произнесла Вероника, мы ее зовем Йожи, ты ведь ее знаешь, Знаю, отвечает он, она приносит нам поесть, когда мы работаем в саду. А ты свою зовешь не Йожефиной, наверное, тоже Йожи, а? Дома ее зовут Пепца, ответил он. Йеранек, весело проговорила Вероника, я слышала ты собираешься жениться на своей девушке. Йеранек заметил, что я стою в дверях. Так говорят, ответил он. Вероника засмеялась: так говорят? А ты что скажешь? Некоторое время он в смущении молчал. Ну да, замялся он. Ну, ты бы как-нибудь привел ее, Пепцу, сюда, я с ней познакомлюсь. Я ей какой-нибудь наряд дам, чтобы она его на свадьбу надела. Повернулась и беззаботно направилась к выходу. Он же там остался стоять как вкопанный, затем засуетился, словно не знал, за что хвататься.
Он это был, тот, что шел в колонне и остановился у моего окна, тот самый Йеранек, крестьянский паренек из Поселья, который собирался жениться на Йожефине из своей деревни. Не знаю, правда ли это, но однажды он перестал появляться в Подгорном, говорили, что он подался в леса. К партизанам. Люди приходили и уходили, в последние годы что-то прямо пропадали. Как пропали Вероника и Лео. Какое-то предчувствие охватило меня, после того как он остановился тем утром под окном, посмотрел вверх и отвел взгляд. Да я и раньше поняла, что он меня узнал. Узнать-то узнал, а зачем тогда отвернулся?
В поместье и вокруг него то и дело что-то происходило, сновали работники и приезжали гости, не могу восстановить в памяти всех лиц, что выходили из машин или приходили своими ногами с железнодорожной станции, гости, с которыми мы сидели за столом, чьи голоса доносились до меня и поздно ночью, всякий раз, когда компания припозднилась, а я, естественно, покидала ее гораздо раньше, до того как они вовсю разойдутся. Ну, а потом случилась война, и в Подгорном начали шастать люди в форме. Но этой ночью все эти картины померкли в моей квартирке на окраине Любляны. Этой ночью перед моими глазами стоял лишь один образ, и уже когда я погасила свет, пытаясь снова заснуть, я увидела его и услышала его короткую беседу с Вероникой, он смотрел, как она уходит, а сегодня после обеда вот таким же задумчивым взглядом и сизыми кругами под глазами, он смотрел на меня, он тоже меня узнал, я знаю наверняка, что узнал. Надо было бы его позвать и расспросить, где Вероника, может, он знает. Он единственный из Подгорного, кого я встретила с тех пор, как оказалась здесь, да собственно говоря, не встретила, на короткое мгновение встретились только наши взгляды. Ночью мысленно я унеслась далеко, ноги меня хорошо слушались, будто бы я вновь была молодой, подошла к духовому оркестру и подняла руку, чтоб они остановились. Они перестали играть. В полной тишине я подошла к Йеранеку, который смотрел на меня удивленно, не стану я тебя спрашивать, женился ли ты на Йожефине, произнесла я. Я спрошу тебя, где Вероника. Ну откуда ж ему знать? прорезался Петер. Он был в Подгорном, ответила я, дни напролет там проводил, наверняка, ему что-нибудь известно. Успокойся, сказал Петер, это у тебя от бессонницы. Не от бессонницы, мысли мои ходуном ходят, сказала я. Все образумится, заметил Петер. Как? Каким образом все образумится? Он долго смотрел на меня со своей фотографии, раздумывая, что ответить. Ну, как-нибудь, наконец, ответил он спокойно, как-то же все образуется. Ведь как-то же всегда…
