Геннадий Головин - Нас кто-то предает
— То и было, о чем я тебе рассказывал.
— Хорошо хоть пончо оставили! — неожиданно переключилась Сандра. — Аккуратненько можно заштопать… — Затем, вспомнив, откинула полуоторванный лоскуток с груди, обрадовалась: — Уй! Смотри, Тимур! Уже заживает!
С полуомертвелым, жутковатым лицом Тимур шагнул, наклонился и поцеловал, вернее ткнулся губами в уже рубцующуюся рану чуть ниже ключицы Сандры.
— Бац! — совсем не оскорблено и нисколько возмущенно воскликнула девочка, стукнув для порядка Тимура по голове. И тотчас обомлела: — Тимочка! Что у тебя с головой?!
— Что с головой? — обиженно отозвался Тимка. Бьют по голове.
— Ты ж седой совсем! Это, наверно, от этого… И вдруг взволновалась: — А у меня? Посмотри. У меня тоже?
— Ты рыжая. У тебя не заметно.
— Сам рыжий! Я платиновая.
В волосах у Тимура и в самом деле гораздо прибавилось седины за эту ночь. Это особенно было заметно, когда он стоял на берегу бухточки, глядя вслед уплывающей Сандре, а утреннее солнце освещало его.
Надпись была еще цела на песке: „После отбоя жди“.
Котенок чинно восседал на комком свернутой одежде, которую Сандра держала в высоко поднятой руке, подгребая одной лишь правой.
Тимур разгреб копешку соломы невдалеке от дома.
Все вокруг спали.
Добыл мешок с монетами.
Только сейчас, при свете утра, обнаружил маленькую дырку, через которую высыпались монеты. Мешок перевернул дыркой вверх, понес его под мышкой. Он открыл калитку. Поглядел на спящий дом и пошел не туда, а в подвал. Незнакомца не было. Солома была странно разворошена. Керосиновая лампа лежала на боку. Тимура аж пошатывало от усталости. Он сгреб ногами солому в кучу. Положил мешочек с деньгами под голову и мгновенно заснул.
Эрика играла с котенком. Котенок был тот самый — черный с белым. Матерчатый бантик на ниточке подскакивал на полу, котенок бросался на него, воображая бантик дичью, а себя не иначе как тигром. Эрика смеялась, но невесело. Слишком уж невеселые думы одолевали. На ней по-прежнему было серое монашеское облачение. И прав, конечно, был царь Даут, да и Тимка тоже, когда отмечали поразительное сходство между Эрикой и Сандрой. Они были похожи, как близнецы, неодинаково одетые и неодинаково стриженные. Возле дверей этой комнатки с зарешеченными окнами стояло на столике блюдо с едой и фруктами. Эрика посматривала на него время от времени, сглатывала слюну.
Вошел молчаливый слуга, цахец, судя по непомерным усам-штопорам.
Забрал нетронутое блюдо. На его место поставил точно такое же.
За огромным столом, заваленным свитками, фолиантами, картами местности, восседал Януар. С лупой в руке читал очередное чье-то донесение, написанное на обрывке ткани.
Прочитал. Взял несколько других донесений (одно было на пергаменте, другое — на куске кожи, третье — на дощечке), положил их рядом. Перечитал бегло.
Встал встревоженный.
Гремя коваными сапогами, размахивая руками нетерпения идти быстрее, пошел коридорами в покои Десебра.
Все, кто встречался ему на пути, норовили либо заранее свернуть в какой-нибудь закоулок, либо вдавиться в стену, дабы стать понезаметнее; воины вытягивались во фрунт с окаменевшими лицами. Боялись Януара при дворе наместника, явно боялись.
Возле решетки, отделяющей замок от покоев Десебра, он вынужден был остановиться. Цахец — охранник каменно смотрел на верховного советника, не сделав и движения, чтобы открыть замок. — Ну! — нетерпеливо гаркнул Януар.
Цахец по-прежнему без всякого выражения зрил начальство. — Истукан цахский! — произнес Януар в сердцах, заметно напрягся, припоминая слово-пропуск. Наконец вспомнил: — „Змея и дьявол“, чтоб твоя корова сдохла! — Однако быстро успокоился, пока охранник открывал засовы: — Впрочем, молодец! — И сунул ему монету. — Премного благодарны стараться вашей милости! — хриплым полушепотом гаркнул цахец, дважды стукнул алебардой по полу, трижды пристукнул каблуками.
Тимур, оказывается, был свидетелем этой сцены: вжавшись в стену, неподалеку от решеток покоев наместника.
„Змея и дьявол“, — повторил он. Дождался, когда охранник начнет ходить там, за решеткой, повернувшись к нему спиной, и ударился бегом по коридору, придерживая под мышкой завернутый в материю мешочек с деньгами.
Десебр был занят: сидел на краю маленького круглого бассейна и кормил рыбок. Вынимал из серебряного ведерка маленьких отборных лягушат и бросал им. „Рыбки“ — острозубые, свирепые хищники — взлетали со дна к поверхности. Лягушата и дрыгнуть лапками не успевали.
— Позволь оторвать тебя, чтимый из чтимых, от государственных раздумий твоих… — с почтительной язвительностью произнес Януар, остановившись за спиной у Десебра.
— Хе! Ты шутишь, Януар? Это тревожит… Что, за неприятность ты собираешься сообщить мне? Десебр неохотно оторвался от своего занятия.
— Царь Даут объявил День Великого Возвращения.
— !!! — хрипло и досадливо каркнул Десебр и встал. — Он что? Возомнил себя воином после ночей с Детрой?!
— Вчера вечером он казнил Детру ядом. Десебр коротко и негодующе взвыл. Взял ведро с лягушками и разом высыпал в бассейн. Вода в бассейне тотчас вскипела от взметнувшихся со дна рыб-чудовищ.
— Ах, Детра! — скорбно покачал головой Десебр. — Верная девочка моя… Я ведь рассчитывал на нее — очень! — в моих делах с Септебром, любимейшим из любимых! — Последние слова он произнес с ненавистью.
— Я подождал бы, чтимый из чтимых, думать о Септебре. В Кумрат идут воины со всех концов провинции. К утру у Даута было, уже семьдесят сотен копий. Почти все на конях. Войско Даута увеличивается каждый час.
— Распорядись, чтобы во всех когортах седлали лошадей. Заставы усилить вдвое и выслать их как можно ближе к Кумрату!
— Я знал, что ты сделаешь именно так, чтимый из чтимых, и посмел опередить тебя.
Десебр зыркнул на него с неудовольствием.
— Может быть, ты сам и поведешь моих латников на сброд Даута? — осведомился он. — Веди. А я пока покормлю моих рыбок.
— Прости, чтимый из чтимых. — Что еще у тебя? — сварливо спросил Десебр, видя, что Януар не торопится уходить.
— Эрика, дочь Даута… — напомнил Януар. — Сейчас самое время объявить о будущей свадьбе. Это надломит Даута. Это внесет разброд и неуверенность в его войско. Позволь, я прочту то, что будут кричать глашатаи на всех площадях и базарах Перхлонеса.
Януар извлек из простой холщовой торбы, которая болталась у него на боку, кусок пергамента.
— „Эрика, светозарная дочь царя Перхлонеса Даута Мудрого, объявляет сим о своем горячем намерении сочетаться узами жены и мужа с самым чтимым из всех чтимых во всей Фаларии, наместником Десебром. Не одно лишь сердечное чувство к солнцеподобному Десебру, но и желание, чтобы мир и тишина царили на земле Перхлонеса, будут говорить устами Эрики, светозарной дочери Даута Мудрого, когда завтра в полдень она ответит „Да!“ на вопрос святой церкви, желает ли она стать любимой и верной женой наместника Десебра. Радуйся, народ Перхлонеса! Тишина и мир на нашей земле уже на пороге!“
— Она читала это? — чем-то недовольный, спросил Десебр.
— Ей необязательно это читать. Я даже не знаю, грамотна ли она. Я жду твоего слова, Десебр. Время уходит.
Десебр все еще морщился.
— Так ты видел ее? Какая она?
— Да будь она с лицом грифона, руками обезьяны и ногами крокодила, ты все равно должен был бы сказать: „Да!“ Но у нее лицо ангела, руки нежны и белы, ноги… Ног, впрочем, не видел. И ты тем более должен сказать: „Да!“ В твоем разговоре с Септебром, о котором ты так мечтаешь, ты будешь слышать за собой дыхание сотни сотен преданных тебе перхлонесцев, ты…
— Да! — рявкнул вдруг Десебр. — Да! И проваливай отсюда, ты мне надоел! Априла, Августа, Кривого Десебра и этого… германца, главного над арбалетчиками…
— Суитерн… Но он не германец.
— Какая разница?! Гони ко мне! Чтоб через десять минут были!
— Слушаю, чтимый! — Януар торопливо закосолапил к выходу.
Распахнулась дверь в комнату, где в заточении пребывала Эрика.
Эрика в растерянности и испуге смотрела на вошедших воинов во главе с Януаром и на двух женщин с ними.
— Встань, Эрика! — почти попросил Януар. — Надеюсь, ты не хочешь, чтобы к тебе применяли силу.
— Что вы хотите?
— Ничего страшного, девочка. Всего лишь снять с тебя мерку. Не к лицу дочери великого царя Даута Мудрого быть на собственной свадьбе в одеянии монахини.
Эрика онемела от удивления и возмущения.
— К-к-какой свадьбе?
— Не делай вид, Эрика, что тебе ничего не известно о собственной свадьбе. На всех площадях и базарах Перхлонеса глашатаи читают вот это…
Он протянул ей свиток.
— …Я не могу не выразить своего восхищения мудростью, которую ты выказала этим поступком. Истинно, ты — дочь Даута Мудрого. Наконец-то тишина и мир придут на истерзанную землю Перхлонеса.
