Дер Нистер - Семья Машбер
Купцы танцуют отдельно, ступают тяжеловато, опустив голову, по всему видно, что танцевать им не очень легко.
Круг становится все шире, хозяева с прислугой и родственники отодвинули к стене стол и стулья, чтобы освободить больше места для танцующих.
Танцуют все, сам Мойше в центре круга. Остальные члены семьи и родственники стоят у стены и смотрят. Гителе с внуками и дочерьми, родственники, прислуга и служители наблюдают и радуются. Слуги перемигиваются, подталкивают друг друга, кивают на бедняков — тех тоже втянули в общее веселье, но они танцуют неохотно, вид у них унылый, смущенный и во время танца, они чувствуют себя здесь лишними.
После первого танца все опять усаживаются за стол и начинают пить с еще большим усердием. На столе появляются новые бутылки, из погреба приносят старое вино. Мойше наливает соседям, остальные сами наполняют свои бокалы.
Рты широко открыты, все кричат, но в общем хоре можно различить здравицы в честь Мойше.
*— Лехаим! Реб Мойше! — кричат купцы, все больше пьянея, но еще не забывая прибавить к имени хозяина уважительное «реб».
— Лехаим! Мойше, — вторят им хасиды, у них ведь один, общий ребе, и поэтому они обращаются к Мойше как к равному.
И только некоторые вспоминают о Гителе, которая стоит рядом, наполняют бокал и просят ее выпить вместе со всеми.
— Лехаим! Гителе, — обращаются к ней, — и ты, и Мойше, да и все евреи должны дождаться Мессии. Запомни это, Гителе.
— Лехаим! — кричат ей, желая, чтобы местечко на кладбище не дождалось своего хозяина.
— А «одежда», которую он припас для себя, — перебивают другие, — пусть сгниет здесь, в доме.
При этом они стучат кулаками по столу, им кажется, что от этого слова приобретают особое значение, как будто одни только слова не в силах передать их чувства.
Гителе растрогана, ведь на нее устремлено столько глаз, столько людей желают ей добра, а кругом царит такое шумное веселье! Она берет свой бокал и пьет вместе со всеми — и глотнула слишком много; она бледнеет и, смущенно улыбаясь, смотрит на своего мужа немного виноватым взглядом, но вместе с тем ей сразу делается тепло, какая-то легкость ощущается во всем теле. И Гителе хочется танцевать, ведь в танцах легче всего выразить чувство охватившей ее необычайной легкости.
И когда немного позднее столы опустели и все начали снова танцевать, никто не заметил, как Гителе вдруг ненадолго исчезла из столовой.
А она направилась в спальню, подошла к шкафу и достала тот сверток… И опять никто не заметил, как среди танцующих появилась Гителе — в правой руке она держала сверток, а левой чуть приподнимала подол своего платья над ботинками.
Она танцевала самозабвенно, будто неведомая сила вела ее по кругу. Не замечала она, что некоторые гости, понимая, что она держит в руке, как вкопанные остановились во время танца; она не видела своих детей, которые кричали: «Мама!», и Мойше тоже хотел ей крикнуть, но не в силах был произнести ни слова. И уже строгие и почтенные люди, знатоки законов и обычаев, готовы были возмутиться, но всего этого Гителе не замечала.
Она продолжала танцевать, прижимая к себе сверток и по-прежнему придерживая двумя пальцами юбку. Выглядело это так легко и даже грациозно, что, глядя на нее, понемногу успокаивались дети, исчезал страх из глаз Мойше и даже у строгих знатоков старинных обычаев застряли в горле слова возмущения.
Возбуждение Гителе постепенно проходило, лицо приобретало обычное домашнее выражение, и, встретившись глазами с мужем, она, улыбаясь, тихо сказала:
— Ничего, я верю в радость — все наши опасения и беды будут развеяны в прах.
Она уже устала и переложила сверток из правой руки в левую, а платье придерживала теперь правой рукой, чуть приподымая юбку над ботинками. А когда совсем выбилась из сил, стала искать глазами, кто бы мог ей помочь. Вдруг она увидела детей и вскрикнула:
— Дети, дочери мои!..
Они сразу поняли, чего она хотела. Они начали танцевать, двигаясь ей навстречу, а потом пошли с матерью рядом — Гителе в центре, дочери — по бокам. Юдис, танцуя, искала глазами отца, а Нехамка не отрывала глаз от ног матери.
Все были так увлечены, что никто не заметил, как к воротам подъехала крытая повозка. Из нее выбрался пассажир, за ним шел возница с багажом в руках. Собака вылезла из конуры и хотела было залаять, но из этого ничего не вышло. Она покрутилась на месте и молча вернулась в будку.
Приехавший очень удивился тому, что в будний день окна дома ярко освещены; он сразу понял, что в доме много народу, но удивился тишине.
Он вошел в дом, поднялся по лестнице черного хода, миновал коридор, в котором стояла вешалка, и остановился на пороге столовой.
После темного двора свет в зале, где было много людей, как заревом ослепил приезжего, и он застыл на минутку — высокий, в летнем дорожном пальто с капюшоном, запыленный с дороги. Он смотрел по сторонам с улыбкой, которая означала: не замечают, но ничего, сейчас заметят…
И действительно, когда Гителе с дочерьми, танцуя, повернулась лицом к двери, она вдруг замерла от неожиданности. Она даже глазам своим не поверила, решила, что ей все это померещилось, — ведь только что там никого не было. Но, тут же оставив Юдис и Нехамку, стремительно побежала к двери, крикнув громко:
— Лузи!
Она была похожа на ребенка, который неожиданно увидел любимого отца. Ей хотелось припасть к груди Лузи, но, вспомнив о своем и его возрасте, она смутилась. Ей казалось, что явился человек, который может предотвратить любое горе, найти ключ ко всем проблемам. Она ждала, что ко всем добрым пожеланиям, которые она сегодня слышала, исполнится самое заветное. Гителе подняла сверток, который все еще держала в руках, показала его приехавшему и снова повторила:
— Лузи!
— Что случилось, Гителе? — услышала она в ответ. — Что здесь происходит?
— Званый ужин, Лузи. И я не пущу тебя в комнату, пока ты тут же не пожелаешь Мойше…
Он прервал ее:
— Что я должен пожелать?
— Долгих лет жизни… Вот посмотри. — И она снова подняла вверх сверток. — Тут одеяние, которое Мойше приготовил себе в путь.
— О чем ты говоришь, дитя мое? Долголетия?.. Конечно, долголетия! Конечно, желаю!
*Все, кто был в комнате, подошли к дверям. Братья расцеловались, дети помогли дяде снять дорожное пальто, дядя принял вещи у возницы, который все это время стоял за его спиной. Мойше сразу же повел гостя в отдельную комнату, которая всегда ждала его. Лузи принесли туда воды, он сменил свой сюртук на более подходящий для праздничного ужина и вскоре снова появился в столовой.
Здесь все ждали его — и гости, и хозяева. Лузи, как всегда, усадили на самое почетное место, рядом с братом, все старались ему услужить, а Гителе с дочерьми стояли около его стула.
Лузи ел, что ему подавали, но говорил мало, всего несколькими словами обменялся с братом и соседями по столу. Пиршество это было ему не по душе, хотя прибыл он в хорошем настроении.
Вскоре веселье разгорелось с новой силой, все опять начали кричать и громко говорить; наконец решили вернуться к танцам.
На этот раз в них принял участие и Лузи. Он был здесь новым человеком, и поэтому на него были устремлены все взоры. И хотя Лузи танцевал вместе со всеми, держался он особняком — не так, как все; у него была своя особая, отличная ото всех манера — он танцевал с полузакрытыми глазами, и казалось, будто весь он ушел в себя; во всем его облике было высокое вдохновение, а в движениях — благородство и сдержанность.
А когда одни гости совсем опьянели, другие стали клевать носами, а третьи, наоборот, принялись искать повод для ссоры, вспоминали старые обиды и даже лезли в драку — тогда оба брата тихонько покинули столовую.
Они направились в дальнюю комнату, где было тихо и куда не достигали шум и крики из столовой. Здесь горела только одна лампа, свисавшая с потолка. Комната была квадратной, на полу у стен лежали дорожки, которые тоже составляли квадрат, а по углам стояли вазоны с фикусами и олеандры с толстыми продолговатыми листьями в больших кадках с землей. От них веяло тишиной и покоем — покоем ночи, когда цветы засыпают. Покоем веяло и от устилавших пол дорожек, и от мягкой помещичьей мебели — низких кресел, обтянутых чехлами, массивного дивана.
Никто в столовой и не заметил, что братья ушли. Никто, кроме Гителе и внуков, которые с тех пор, как Лузи появился в доме, не упускали его из виду и поэтому сразу обнаружили, что Лузи и Мойше в комнате нет. Тогда внуки начали их искать, переходя из комнаты в комнату, пока не подошли к самой дальней. Они увидели, как Лузи и Мойше ходят взад и вперед и тихо разговаривают. Переступить порог дети не решились.
Между братьями происходил такой разговор.
