Андрей Волос - Аниматор

Разумеется, о своих размышлениях Салах помалкивал, тем более что и говорить откровенно ему было не с кем…

Но он слушал учителя каждый день и каждый же день вместе с домулло Ибрахимом и другими учениками читал нараспев Коран, пытаясь вообразить себе то, о чем там говорилось, а потом еще разбирал толкования, и с некоторых пор его стал всерьез занимать вопрос: а куда все-таки попадает живой после смерти?

Вообразить, что человек просто-напросто исчезает, было совершенно невозможно. Солнце тоже исчезает, луна исчезает — и что? Потом они вновь появляются, обычное дело. Он помнил, например, как к бабке Зите по ночам приходил иногда ее злой покойный муж с какими-то невнятными претензиями, и она кричала и хрипела, а просыпалась с синими пятнами на шее, как недодушенная, и ее приходилось отпаивать горячим молоком. Это же было? Было, он сам знает. А если это было, значит, так со всеми происходит, просто одни таскаются по ночам к бывшим женам и дерутся, как при жизни, а другие лежат себе спокойно и не дергаются, дожидаясь, как и положено, трубы архангела. Так и учитель говорит, все сходится. И потом: если бы ничего не было, то как бы можно было узнать все эти подробности — о будущей жизни, о рае, об аде? Ведь если чего-нибудь нет, разве можно о нем что-нибудь узнать?

Он подружился с Исхаком, коренастым мрачноватым пацаном откуда-то из-под Аслар-Хорта, у которого все погибли однажды ночью, потому что в дом попал артиллерийский снаряд; а Исхак почему-то уцелел и очнулся утром, когда односельчане пришли разбирать завалы и вытаскивать трупы.

По словам Исхака, он видел сразу две выгоды в том, чтобы сделаться шахидом.

Во-первых, он отомстит за смерть родных.

Несмотря на то, что сам Салах родных не терял и к мести не стремился, эта идея казалась ему правильной. Были близкие — и вдруг не стало, и ты один на всем белом свете, и понятно, кто виноват, — неверные, и надо им мстить, то есть предавать смерти.

Вторая выгода состояла в том, чтобы не тянуть попусту резину, а единым махом оказаться в раю.

Это тоже отчасти подкупало простотой и ясностью.

Салах не возражал и не задавал лишних вопросов. Было очевидно, что

Исхак искренне верит, что окажется в раю сразу, как дернет шнур или нажмет кнопку взрывного устройства. А сам он, Салах, пока еще не поборол некоторых сомнений. Но, если бы точно знал, что рай есть, что он таков, каким описывает его учитель, и что правила доступа в него в последнее время не переменились, пожалуй, тоже бы не раздумывал.

Они никогда не говорили об этом, но по той мечтательной улыбке, что освещала лицо приятеля, без всяких слов было ясно, чем именно привлекает Исхака рай. Аллеи, вымощенные рубинами? — да ведь по асфальту тоже неплохо топать молодыми ногами. Прохладные водоемы? — встань под душ или спустись в бассейн. Какие-то там волшебные яства? — вряд ли лучше, чем в школе… Но ведь это не все, не все!..

Кровати стояли рядом, и если бы с помощью какого-нибудь волшебства можно было высвободить из черепных коробок ночные мечтания спящих, темнота спальни наполнилась бы переливчатыми призраками нагих женских тел: они теснились бы здесь, взлетая, паря, колдовски перетекая друг в друга, вновь и вновь обновляясь и предлагая безмерное счастье так беззастенчиво и жарко, что у того, кто смог бы увидеть это наяву, немедленно бы вскипели мозги.

Однажды утром Исхак шепнул Салаху, что учитель назначил срок и вечером его отвезут в другую школу.

Через неделю на пятничной молитве учитель сообщил, что всем им пришла пора радоваться за брата Исхака: вчера Исхак вступил в бой и победил, и ныне душа его пребывает в раю, а души тех семерых неверных, что стояли на пути воина, готовятся к адским мучениям.

Читая поминальную молитву, Салах почувствовал, как что-то повернулось в душе. И понял, что не стоит терять времени.

Вечером он сказал об этом учителю.

Расул-наиб тихо рассмеялся, услышав его слова. «Я верил в тебя, мой мальчик, — повторил он, и глаза его сияли и лучились. — В твоем сердце зажегся огонь настоящей веры! Я горжусь тобой!..»

Другая школа оказалась совсем иного толка — ветхий домишко на краю промышленного поселка, собака во дворе, скрипучая кровать. Кормежка самостийная — груда консервных банок в углу, хочешь — ешь, хочешь — на луну смотри. Хлеб приносила соседка; хозяин, сутулый человек в каких-то армейских обносках, из дома не выходил. Молиться не заставляли, но Салах исправно отбивал все пять намазов — ему совсем не хотелось, чтобы какая-нибудь формальная ошибка испортила напоследок все дело.

Беслан научил его, как приводятся в действие разные устройства. Это было очень просто, он давно все запомнил (каждый день повторяли), но время шло, а он все скучал в этом богом забытом месте.

Наконец, настал день, когда за ним приехали. Салах снова увидел учителя и с этой секунды как будто погрузился в сон. Он все понимал и на любой вопрос мог ответить. Но жизнь как будто отшагнула от него, отступила, поняв, что ей не следует даже пытаться помешать ему исполнить предназначение и добиться своего. Он уже находился в спасительном стеклянном коконе веры, и никакие сомнения не могли поколебать его решимости.

Учитель был строг, суров; черные глаза резали, как острия ножей.

Дорога заняла больше шести суток. Многажды пересаживались с поезда на поезд. Напоследок — пригородными, потом еще машиной.

Он почти ничего не замечал. Провожатые (они то и дело менялись) везли его, как дорогой груз.

Утром ему дали горячего молока с хлебом.

— Ты все помнишь? — спросил провожатый.

— Я все помню, — кивнул Салах. — Во имя Аллаха великого, всемилосердного.

— Через четыре или пять остановок, да?

— Да, — кивнул Салах. — Через четыре или пять.

— Ну давай, брат, — сказал провожающий, когда подъехал автобус. — Садись.

Повернулся, надвинул кепку на глаза и быстро пошел в обратную сторону.

Салах сел на заднее сиденье и поставил сумку на колени.

На первой остановке никто не вошел. На второй — два мужика. На третьей оказалось многолюдно — четверо. Правда, и вышло человека три.

На четвертой остановке какой-то старик втащил в заднюю дверь сломанную тележку с тремя бутылями. Тележку поставил в угол. Сам кое-как плюхнулся на сиденье рядом с Салахом. Закрыл глаза и стал отдуваться — пфу! пфу!

От него пахло пoтом.

Автобус тронулся.

Грозно сведя брови, Салах повернул голову и горделиво взглянул на него. Знает ли этот неверный, что настал его час? Может ли он это знать?

О, несчастный! Как близко к нему всесожигающее пламя ада!

Салах осторожно расстегнул молнию на сумке, сунул руку в отверстие и продел палец в петлю.

— Аллах велик! — громовым голосом крикнул он. — Аллах велик!

И только потом дернул.

Глава 4

Ах, коридоры Анимацентра, длинные и пустые, как макароны!

У меня остается времени только забежать в собственный кабинет за конспектом лекций. Который, собственно говоря, ни черта мне не нужен, поскольку я знаю все наизусть.

Пол-этажа вверх и направо.

И еще раз направо. Первая дверь. На двери табличка:

С. А. БАРМИН

Распахнув, переступаю порог.

Свет большого окна ослепителен после сумрака коридора.

— Здрассти!

Ага. Это, стало быть, та самая новенькая. Вместо Лизы. Хорошо.

Кивнув в ответ, молча ставлю кейс, неспешно снимаю пиджак, вешаю в шкаф. Повернувшись, несколько секунд разглядываю. Только после этого говорю строго:

— Ну-с?

И, как будто и в самом деле ожидая ответа на этот бессмысленный вопрос, пристально смотрю в глаза. Вдобавок держу руки в карманах и покачиваюсь с носка на пятку.

Она молчит. Должно быть, ждет продолжения. Но в том-то и фокус, что продолжения нет. Снова вскидывает испуганный взгляд. Пушистые ресницы подрагивают. На щеках медленно проступает румянец. Вот, наконец, первое шелестение:

— Что?

— Имя? — спрашиваю я сурово.

— Инга, — лепечет она.

— Инга? — повторяю с сомнением в голосе. — Так-так… Фамилия?

— Нестерова…

— Отчество?

— Пе… Петровна.

— Вы, кажется, поступали к нам?

— Да…

— И что же?

— На имиджинге срезалась…

— Да-а-а. — Я неодобрительно качаю головой. — Замужем?

— Я?

— Ну не я же, — добродушно усмехаюсь.

Разозлилась. Ни тени испуга. Неуловимо меняется осанка. Глаза сощуриваются. Говорит неожиданно влажным, ласкающим голосом:

— Сергей Александрович! Вы же читали личное дело!

— Читал, — киваю я. — Но уже забыл.

— А вы еще почитайте, — мягко советует она.

Но в сердцевине каждого слова все-таки живет трепетание робости и смущения.

— Хорошо, Инга, — со вздохом соглашаюсь я. — У каждого есть право хранить свои тайны… Вы в курсе должностных обязанностей?