Илья Штемлер - Нюма, Самвел и собачка Точка
Так, ни с чем, они и возвращались с толчка…
Идея отслеживать людей, желающих продать ценные вещи через скупочные пункты, пришла в голову Нюмы. Самвел ее одобрил. Действительно, как им, не понимающим ценности предмета, избежать ошибок? Необходимо положиться на мнение специалиста. А привлекать к «бизнэсу» третьего партнера невыгодно, да и опасно. Дело, хоть и не противозаконное, но все равно на грани криминала. Особенно, когда встанет вопрос о пересылке товара за океан. Мало ли кем окажется посредник из Эстонии. Так что третий компаньон им не нужен…
Обошлись же они без советчика вчера, с дамочкой, у которой откупили оцененную в скупке майолику «Игра в кости». Хотя Самвел потом сомневался — не обманула ли их дама, не назвала ли завышенную цену против той, что означил оценщик? Тут еще Нюма подзудел своим сомнением: «А что, если вообще той даме указали на дверь? Мы же не знаем!» Тут Самвел в ярости обрушился на соседа. Почему он все не продумал, а еще — еврей. В свою очередь Нюма обвинил соседа в антисемитизме и ушел к себе, хлопнув дверью. Точка носилась от комнаты к комнате с лаем, стараясь помирить стариков. И ей это удалось. Самвел постучал в стенку и прокричал, что сегодня очередь Нюмы кормить собачку. Потом вышел на кухню и сказал, что Нюма его не так понял. Что он имел в виду не то, что Гитлер, а, наоборот, что евреи каждый вопрос взвешивают как в аптеке. Поэтому у них такое великое государство, несмотря на то, что размером с носовой платок. Похвала государству Израиль не могла оставить равнодушным сердце Нюмы. И он предложил посетить в понедельник антикварный магазин, оценить майолику «Игра в кости». Для успокоения души.
— Не забыл? Завтра понедельник, — произнес Самвел.
— Ну и что? — Нюма натянул поводок, отгоняя Точку от какой-то дряни.
— Как «что»? — Самвел возмущенно остановился. — Ты собирался пойти, оценить «Игру в кости». Забыл?
«Вот, пожалуйста, — раздраженно подумала Точка, — о нужном Нюмка забывает. Сейчас они опять разругаются. Только и знай их мирить… Будет так продолжаться — сбегу, Нюмкина манная каша у меня из ушей лезет. Старый хрен почему-то решил, что я люблю манную кашу… Лишь бы не мешал мне вынюхивать… Как говорится между собаками: „Сам не гам, и другим не дам!“ Сбегу и все. Другие собаки живут, и я выживу».
Точка про себя хорохорилась, но всерьез так не думала. Всерьез она думала о том, что может отдать свою коротенькую жизнь за этих двух чудаков, одиноких и неприкаянных…
Детские годы Нюма помнил смутно. Ему было десять лет, когда отец, инженер-строитель, в 1925 году разошелся с матерью, русской по национальности, и завел новую семью. То ли он и впрямь ревновал жену к своему старшему брату, то ли воспользовался каким-то пустяковым предлогом. История, как часто бывает в таких случаях, скрывалась от детей — от Нюмы и его старшей сестры Мани. И, к чести матери, она никогда не настраивала детей против отца. Наоборот, внушала детям уважение к отцу и не препятствовала их встречам. Умная была женщина. Возможно, она надеялась вернуть отца в семью, увести от молоденькой парикмахерши-гречанки, которая была старше Мани лет на восемь… Так бы и случилось — как стало известно родственникам, отец все хуже и хуже жил со своей парикмахершей. «Вы бы посмотрели на него! — говорила тетя Дора, сестра отца, известная всей Одессе квартирная маклерша. — Он же месяцами ходит обросший, как дикобраз. Это при жене, с расческой и ножницами в руках!» Да, решили родственники, дело, видимо, идет к концу. И они оказались правы — дело подошло к концу, но весьма печальному. Отец умер от болезни крови в 1934 году, когда Нюме исполнилось восемнадцать лет. Он оставил письмо, в котором клял себя за ошибку в жизни, просил прощения у жены и детей, Наума и Мани, желал им здоровья и удач. А через два года умерла и мама… Здоровье у самого Нюмы было замечательное — баскетболист, яхтсмен, он поступил в Одесский строительный институт на экономический факультет. Что касалось удачи, тут не все было однозначно. Проработав два года по специальности, он пошел на войну, ту, с Гитлером. А имея высшее образование, получил звание лейтенанта пехоты. Родственники со стороны отца — дед, бабушка, тетя Дора-маклерша, сестра Маня — отказались от эвакуации, остались в Одессе. Тогда гулял слух, что Гитлер отдал Одессу на откуп союзникам румынам. А те не очень злобились на евреев. Многие в это поверили и были расстреляны в катакомбах. Со стороны мамы родственников у Нюмы вообще не было, мама была сирота.
Таким образом, лейтенант Наум Бершадский тоже оказался круглым сиротой. И в совокупности всех прочих претензии, весьма озлился на Гитлера. Он отважно сражался на передовой и закончил войну майором с одной легкой контузией. Действительно, удача, если принять во внимание, что послужной список майора пехоты Наума Марковича Бершадского был отмечен шестью боевыми орденами, среди которых два ордена Славы, а это, как известно, о многом говорит. Так судьба берегла его для дальнейшей жизни. Для переезда в Ленинград и долгой работы в Торговом порту. Для знакомства с будущей женой Розой. Для появления на свет дочери Фиры. Для выхода на пенсию, которой едва хватает на скудное житье. Для проживания в одной квартире с Самвелом, чей кашель слышен через стенку, словно тот спит рядом, на месте покойной жены… Самвел, страдающий болями в спине кавказский человек, вот кто сейчас вошел в его жизнь со своими интересами. Самвел и гипертония! Еще эта приблудная дворняга Точка, с заплаканной мордашкой. Точка, сующая нос в любую кучу дерьма, как будто ее дома не кормят…
«…А то кормят? Это называется кормят. — Точка задумала маленькую хитрость: на подходе к углу Подковырова и Большого она забежит вперед на длину поводка, и пока Нюма потянет за собой поводок, она выиграет во времени, а там уже недалеко до места, где совсем недавно стоял ларь с субпродуктами, дивные запахи, и, возможно, затерялась какая-нибудь шкурка. — Впрочем, вряд ли. Не одна я такая умная», — засомневалась Точка.
И действительно, у заколоченного ларя мясокомбината вертелось несколько собак. Среди них две с виду вполне достойные — рослые, хвостатые, а остальные — шелупонь, смотреть не на что. Но они первыми почуяли Точку и бросились навстречу со скандалом. Мол, не приближайся, гадина дворянская, тут и так ни хрена нет, кроме запаха. Особенно заливалась в ненависти какая-то шавка с одним ухом.
Остальные были с ней согласны. Точка остановилась, поджала лапку и оглянулась на хозяев. «Нюма, конечно, перебздит, — подумала она, — столько собак. Надежда на Самвела». И точно. «А ну, убирайтесь!» — напряженно крикнул Нюма и потянул поводок. А Самвел?! Нет, он не вытащил свой нож — он, хитрец, нагнулся и сделал вид, что ищет камень. Это движение, как известно, действует на собак почище автомата Калашникова. Шелупонь мгновенно отрезвела и с пристыженным лайком поспешила спрятаться за тех, хвостатых. Только одноухая шавка порывалась разбудить у больших собак чувство собственного достоинства. Путаясь в ногах у солидного черного пса, она противно лаяла и вскидывала свою одноухую башку в сторону Точки.
Собачий гвалт привлек внимание прохожих. Кое-кто останавливался и всматривался в заколоченный ларь: нет ли сюрприза? Может, случилось чудо и вновь открыли ларь с субпродуктами? Как подарок недавно избранного мэра города по фамилии Собчак. Усматривая какую-то мистическую связь между беспокойством собак и фамилией энергичного интеллигента-демократа, на которого возлагалось так много надежд, и не найдя ничего утешительного, люди продолжали путь, с подозрением оглядывая двух пожилых мужчин с собачкой на поводке.
Волнение собак у ларя заинтересовало и Нюму с Самвелом, они придержали шаг. Чем и воспользовался черный пес. Он приблизился к Точке и, опустив морду, принюхался. Среди сальной, клочковатой шерсти Точка увидела на шее замызганный бурый ошейник. «Боже мой, так это же мой спаситель от крыс!» — обрадовалась Точка и коротко тявкнула, что означало: «Привет дяденька! Ты не забыл мусорку во дворе детского сада? И меня, совсем тогда еще малышку? Я тебя часто вспоминала».
Пес молчал. Запах собачонки все настойчивее тормошил его память. Он повел грязным в игольчатых струпьях хвостом и обронил короткий простуженный «гаф». «Вот так номер! Конечно, помню! — должно быть, означал этот звук. — Рад за тебя. Видно, жизнь у тебя удалась. Принимаешь часто душ». — «Первое впечатление, — тявкнула в ответ Точка. — В доме нет горячей воды. И насчет еды не очень, одна манная каша…» — «Не гневи бога! У моих хозяев и этого не было. Они сами по мусоркам ковырялись. Все, говорили, из-за какого-то Горбачева. Ты, случайно, не видела того Горбачева?» — «Нет, я в политику не вникаю, — чистосердечно призналась Точка. — И тебе не советую!» — «Это верно, — фыркнул черный пес. — Недавно у Мариинского дворца горланили люди, я было сунулся чем-нибудь поживиться. Так меня взашей турнули, кричали: „Не собачье это дело!“ Едва ноги унес».
