Марина Юденич - Антиквар
Что там сумасшедшая старуха! Он и сам сейчас был несколько не в себе. Однако железной хваткой вцепился в тощий локоть незнакомки, едва не волоком тащил ее прочь, подальше от людных залов.
Маленький бар на первом этаже, слава Богу, работал. Затаившийся в лабиринте узких коридоров, он был потерян для широкой публики — и это, похоже, всех устраивало.
В обычные дни здесь попивали кофе, или — по случаю — что придется, реставраторы и приемщики из багетных мастерских, девушки из киосков, продавцы антикварных лавок — словом, местный люд.
Сейчас — вследствие салонного столпотворения — народ, надо полагать, был при деле, а бар — совершенно пуст.
Это было везение номер один.
Если не считать всего прочего, но этого Heпомнящий твердо решил всерьез не принимать.
Пока.
Решение, похоже, было правильным — ибо, приняв его, Игорь Всеволодович несколько успокоился, сразу вспомнил про хитрый, потаенный бар и почти галантно предложил женщине выпить кофе.
— Чаю. Я пью чай. — Она отозвалась так поспешно, словно он собирался испить кофею немедленно, прямо в толпе, сквозь которую они пробирались.
В баре он спросил ей чашку чая, себе — кофе и, разумеется, коньяку, хотя приличного не оказалось. Но сейчас это было не существенно — нужно было окончательно прийти в себя.
Коньяк помогал — проверено многократно.
Помог и теперь.
Было не до церемоний, да и коньяк того не стоил — Игорь Всеволодович осушил содержимое низкого пузатого бокала залпом Остро обожгло горло, но сразу же приятное тепло разлилось в груди, и он уже с удовольствием отхлебнул кофе, достал сигарету, затянулся глубоко.
Наваждение проходило, отгородясь струйкой дыма, он разглядывал незнакомку беззастенчиво, в упор.
На вид женщине было лет пятьдесят, хотя вполне возможно, что меньше: нужда и болезни не красят — это известно.
Она болела, возможно, не тяжело, но долго и, главное, со знанием дела.
Есть такие люди — не нытики отнюдь и не любители болеть, чтобы жалели.
Эти несут свой крест стоически, о болезни говорят охотно, но — подчеркнуто иронично, досконально изучают все написанное по этому поводу — и потому сами себе диагносты, лекари и фармацевты.
Еще они обычно помешаны на гигиене, отчего руки моют бесчисленное множество раз на дню, а столовые приборы в общественных местах непременно протирают салфеткой.
Вдобавок от них обычно слабо пахнет лекарствами или какими-то травами. Разумеется, лечебными.
От нее — пахло.
Впрочем, легкий запах был приятным, горьковатым и каким-то летним.
И ложку — когда принесли чай — она быстро, украдкой протерла.
Что до нужды… Она была одета опрятно и даже прилично, однако такой же строгий брючный костюм, правда, другого цвета, был когда-то у его матери.
Игорь Всеволодович вспомнил даже, что он финский, а ткань называется — джерси. И подумал, что на матери костюм смотрелся совершенно иначе — роскошно, с шармом и неким даже эпатажем.
А может, просто он смотрел тогда другими глазами?
И видел иначе.
К тому же в отличие от его матери эта женщина никогда не была красивой и даже миленькой — в молодости.
Узкое бледное лицо, тонкие губы, глаза под широкими густыми, совершенно не женскими бровями. Она носила очки с дымчатыми стеклами, но сейчас зачем-то сняла их — маленькие глаза были посажены так близко к переносице, что казались подслеповатыми — и смущали, как смущает любое человеческое увечье. Впрочем, смотрела вполне осмысленно — и, судя по всему, видела неплохо.
Темные волосы были аккуратно пострижены и неплохо вроде уложены. Густые, здоровые, они заметно диссонировали с бледной, нездоровой кожей, покрытой — как легкой вуалькой — паутинкой морщин.
Лоб — опять же! — казался непропорционально низким.
Теперь он понял; неудачный парик, слишком низко надвинутый на глаза.
Только и всего.
И почти успокоился.
«Странность» рассеялась вместе с дымом сигареты, которую Игорь Всеволодович, кстати, докурил.
Самое время было поговорить.
— Значит, «Душенька» теперь у вас? — Он заговорил неожиданно резко. Женщина вздрогнула и пролила чай.
Удивился и сам Непомнящий.
Без сомнения, он все еще был зол, и, возможно, в большей степени, чем в первые минуты, ибо тогда ко всему прочему — обескуражен, растерян, напуган.
Словом, пребывал во власти эмоций.
Теперь эмоции отступили, наваждение рассеялось, а злость, выходит, осталась.
Вопрос-обвинение, вопрос-выстрел прозвучал совершенно по-прокурорски.
Игорь Всеволодович даже опешил, и жалость промелькнула к этой убогой в допотопном костюме — у нее мелко задрожали руки.
Но что-то внутри, в сознании уже сложилось, выстроилось, определилось — и по всему, продолжать следовало в том же духе.
— Да.
— Уверены?
— Совершенно.
— Ну а то, что картина была похищена из квартиры моих родителей, вам известно?
— Да, я знаю.
— И то, что при этом их зверски убили, тоже знаете?
— Игорь Всеволодович, я понимаю… ваши чувства.
И горе, которое с годами только крепнет… Поверьте, я тоже знаю… Не понаслышке, увы, — Ну ладно…
Он как-то вдруг выдохся, словно выплеснув зло, остался ни с чем.
Пустую душу немедленно захлестнула усталость.
К тому же его зацепила фраза про горе, которое крепнет.
Похоже — искренняя.
И подумалось: «У меня не крепнет, ничего не осталось — даже горя».
— Ладно… Откуда у вас «Душенька»? И кстати, кто вы? Между прочим, даже имени не назвали.
— Да?.. Простите, я как-то растерялась сначала, а потом мы сразу пошли…
— Теперь вот пришли, как видите. Слушаю.
— Да, конечно. Я Щербакова Галина Сергеевна…
Что вас интересует? Москвичка. По образованию — журналист. Впрочем, это вряд ли нужно… Что же еще?..
— Про вас — достаточно. Пока. Теперь — про «Душеньку», если можно…
— Да, разумеется. Но придется еще немного про меня… Буквально несколько Слов. Видите ли, мой муж был крупный дипломат… Не в этом, конечно, суть. А в том, что, во-первых, большую часть жизни мы прожили за границей. А во-вторых — это главное, — он всю жизнь собирал русские портреты. Просто с ума сходил, но тогда, знаете, была возможность. В семидесятые годы в Европе еще живы были многие из тех, кто уехал в семнадцатом. И они… не всегда хорошо устраивались в жизни. Словом…
— Словом, ваш муж спешил на помощь одряхлевшим осколкам империи. Благородно. И рискованно, между прочим. Как-никак идеологические противники.
— Вы напрасно иронизируете. Он никогда не обирал стариков, как поступают теперь ваши коллеги. Но я здесь не для того, чтобы спорить. "Однажды — это было в Париже — мужу принесли женский портрет работы неизвестного художника. Просили немного, он позвал меня посоветоваться. И я… в общем, я сразу поняла, что это.
Нет, нет — про «Душеньку» я тогда ничего не знала. И творчество Крапивина представляла, что называется, в самых общих чертах. Я видела вещь, понимаете? Разумеется, вы должны понять. Мы купили портрет.
— У кого?
— Обычный посредник. Из тех, что вьются на всех блошиных рынках, мелких аукционах, дают объявления в газеты. Мелкий торговец стариной — баз лавки, но с некоторым количеством постоянных клиентов. Таких много в Европе, и особенно во Франции. Я даже не помню, как его звали, но если для вас это важно — могу посмотреть в бумагах мужа. Наверное, вспомню, если увижу, возможно, и телефон записан. Но что это теперь даст?
— Вы правы. Теперь, разумеется, ничего. Бог с ним, с вашим посредником. Хотя, знаете, я часто бываю в Париже и, пожалуй, все же хотел бы с ним поговорить.
Просто поговорить. Понимаете?
— Да, конечно. Я поищу сегодня же.
— Буду признателен. Но — «Душенька»? Когда вы поняли, что это она? И как вообще возникла идея?
— Не скоро. Прошло много лет — почти тридцать. И за эти годы случилось много всякого… по большей части малоприятного. И тяжкого. Но это сейчас не важно. Мужа отправили в отставку, и скоро — не прошло года — он умер. Я осталась с коллекцией и… больше ни с чем, если вдуматься. Детей Бог не дал. Ну, пенсия, разумеется, квартира приличная. Год был 1992-й — начала жить, как говорится, исключительно ради собственного удовольствия.
Хотя какое там удовольствие? Сбережения сгорели в одночасье. Муж после отставки все наши деньги перевел из ВЭБа в Сбербанк — полагал, так надежнее. Такую вот глупость напоследок сотворил. И умер. Ну, похороны, потом — памятник… После — врачи, лекарства… Продукты дорожают. Короче, ничего оригинального — вы и сами наверняка не раз наблюдали подобные метаморфозы. Начала продавать картины — много за них не давали, художников первой величины у нас не было; Гаврилов, Платонов, Дубовской… Цены, полагаю, вам известны, «Душеньку» одно время вообще не собиралась отдавать — «н/х» по определению, копейки. Да и не везде возьмут.
