Александр Лапин - НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ
– Слушай, что вы с ним делите эту Целиноградскую область? Ты же ведь студент. Из Усть-Каменогорска. Переведись в тамошний пединститут – тебе какая разница, где учиться? И начинай оттуда работать уже как наш внештатный корреспондент. А там поработаешь год-два, себя зарекомендуешь, и мы тебя в штат возьмем. Собкором. С окладом сто двадцать пять рублей. Плюс гонорары.
Андрей подумал-подумал и согласился. Но вряд ли кто догадывался еще об одной, может быть главной, причине его согласия. Он переезжал в Усть-Каменогорск, чтобы быть рядом с нею. С Галиной Озеровой. Все было не в счет. И то, что у них с Дубравиным вроде бы роман. И то, что уже годы прошли. Как только появилась такая возможность, ему сразу вспомнилось все. «Школьные годы чудесные… Как они быстро летят. Их не воротишь назад…» В общем, он решил их вернуть. Только оказалось, что мечтать намного легче, чем исполнить. Все вроде бы началось неплохо. Приехал. Встретились. Обрадовалась. Но как-то сама собою сразу установилась опять та же самая невидимая миру стеклянная стена, через которую он никак не мог приблизиться к своей любимой. Хорошо, что Людка была здесь, рядом. Она помогала находить общий язык. Так что втроем они были почти всегда. Ходили гулять, в кино. Людке он и жаловался на свою трудную долю. Она его и утешала, обнадеживала, иногда даже придумывая за Озерову какие-то слова, лестные для него. Какой он хороший друг. Какой талантливый. Так и жили они втроем, каждый со своими страхами и надеждами.
Между делом Андрей в прошлую зиму очень неплохо сошелся с новыми, интересными для него людьми. Как-то так незаметно у них образовался этакий немецкий кружок. Они собирались то у кого-нибудь на дому, то где-то в кафе или ресторанчике, то в каком-нибудь доме отдыха, открытом на пару дней. Было их человек восемь – десять разновозрастных, разных по социальному положению, по образованию. И Андрей Франк был самым молодым из них. Велись разные разговорчики. Если честно сказать, предательские разговорчики. Благо в последние годы с этим делом – поговорить – стало проще. Люди постарше вздыхали, вспоминали молодость. Проклинали осторожно Сталина, который закинул их в эти дикие казахские степи из родного Поволжья.
– Да если бы нам дали такую возможность, – вздыхали они, – то немцы бы себя проявили.
– Мы бы взяли какой-нибудь район. Отстроили бы все как надо, – говорил учитель Валерий Литке. Ему вторил одношкольник Франка, тоже перебравшийся на учебу сюда, в Усть-Каменогорск, Федя Богер. Так в этих долгих чаепитиях и разговорах постепенно и вызревала идея. Идея о создании немецкой автономии в Казахстане.
Так и жили. С одной стороны, любовь, институт, движение по накатанной за десятилетия колее, а с другой – мечты о какой-то другой, своей, особой, отличной от советской жизни. И не только мечтали. Потихонечку объединялись в какие-то свои немецкие кружки. Изучали язык, пели песни. Девушки старались приготовить какие-то национальные блюда. А если уж играли свадьбу, то обязательно чтоб при всем при том был в ней свой, немецкий, пусть и небольшой, колорит. Хоть веночек, да бросит невеста подружкам.
И все чего-то ждали. Ждали перемен. Готовились к ним, хотя в последние годы правления Брежнева перемены происходили все реже и реже. Сказать точнее, это были даже не перемены, а просто объявления о них. Прошел, мол, пленум ЦК КПСС и объявил, что в стране наступили перемены.
Так что сегодня он просто пил чай с девушками. Потом пошли гулять. И по привычке Андрей, оказавшись посередине, взял обеих подружек под ручку. То-то, наверное, завидовали ему встречные ребята. А зря!
X
Дубравин сидел у себя в караульном помещении и слушал по радиоприемнику музыку. Вдруг грохнула зеленая входная дверь, и в комнату влетел запыхавшийся и весь растрепанный круглолицый, толстенький младший сержант Дорофеев. Выпучив заплывшие глазки, он заорал не своим голосом:
– Там! На плацу! Драка! Чечены с барнаульцами мочатся! Рота на роту!
Дубравин как ошпаренный вскочил со стула. Кинулся в оружейку за карабином. Все, кто был свободен, а их было человек восемь, загрохотали сапожищами за ним. Каждая секунда дорога. Чтобы не обегать вокруг здания штаба, они открыли окно в комнате дежурного по части и стали выпрыгивать из него. На плацу, который находился прямо метрах в десяти, за деревьями и кустами, стоял гул и стук.
– За мной! – крикнул он ребятам петушиным, не своим голосом, отмыкая штык на скорострельном карабине Симонова. И, выскочив из кустов, из темноты на ярко освещенный плац, оказался прямо в самой гуще схватки. С одной стороны со швабрами, палками, лопатами в руках шла на врага десятая рота, в которой были молодые чеченцы. С другой подступали к ним, размахивая кольями, барнаульцы.
Дубравин вылетел на освещенное место, и тут же прямо на него, размахивая огромной, окованной металлом шваброй, налетел курчавый горбоносый чечен с усиками. Он уже готовился размахнуться и огреть Дубравина, но тот отскочил в сторону и с диким криком ярости быстро-быстро начал наступать на него, целясь штыком то в грудь, то в лицо, то в живот. Чечен отступил на несколько шагов, а потом бросил швабру с металлической рукоятью на асфальт и побежал. Остальные комендачи тоже не зевали. Они тоненькой цепочкой выстроились прямо в центре драки, как раз между враждующими сторонами. А затем, матерясь как сапожники, орудуя где штыком, где прикладом, стали живо наступать на возбужденную толпу, по которой уже разнесся слух, что «комендачи прилетели, счас начнут стрелять». И – о чудо! Бой продолжался ровно минуту, максимум полторы. И чечены, и барнаульцы стали бросать свои «орудия труда» и разбегаться в панике в разные стороны.
Мгновение – и на плацу остаются только несколько разгоряченных комендачей да лежащие на асфальте палки, лопаты, швабры. А кругом – пустота. Дравшиеся рота на роту солдатики-строители исчезли в кустах.
Дальше пошла разборка. Отцы-командиры хватали в казармах всех, кто участвовал в ледовом побоище, и тащили их в штаб, на губу. Уже через час она наполнилась так, что бойцам в ней размещаться можно было только стоя. То и дело в помещении КПЗ вспыхивали стычки. Поэтому вернувшийся с плаца с нарядом Дубравин приказал развести враждующих по разным камерам.
В общем, работы хватало. Гауптвахта, старая добрая губа, так и гудела, и трещала от множества грубых солдатских голосов.
Весь измотанный, к утру Дубравин забылся тяжелым сном, уткнувшись на нарах в замусоленный, затертый тюфяк.
Поспал он всего часа два. Затем его вызвал к себе начальник – майор Скатов. Дубравин плеснул ледяной водой из алюминиевого умывальника во дворе гауптвахты себе в лицо и пошел в штаб, который, кстати говоря, располагался в том же здании. Когда Дубравин браво вошел в кабинет и отрапортовался, Скатов выглядел слегка смущенным.
– Старший сержант Дубравин по вашему приказанию прибыл, товарищ майор!
Только сказав это, он заметил, что майор в кабинете не один. На сером из кожзаменителя диване, стоящем в углу, сидит майор медицинской службы Берестецкая. Но сегодня она не в своих обычных нарядах – зеленом кителе с погонами или белом халате. Сегодня она одета, как обычная женщина. В юбке, кофте, платке, чулочках. И всяких прочих вещах.
Про Берестецкую всякие разговоры ходили в их части. Стройная, словно девочка, подтянутая, спортивная, она вызывала много разных эмоций. Молоденькой лейтенантшей попала она в медсанчасть. И тогда немало нашлось желающих завести с ней шуры-муры. В том числе и среди начальства. Но девушка она была строгая. И все ухаживания офицерского состава отвергла с негодованием. Как ни странно, приглянулся ей сержант-срочник. Моложе ее на семь лет. Слюбилась она с чернявым молдаванином и окрутила его. Так и остался он после службы в Новосибирске, женившись на красавице медичке. Мало того, она его выучила, заставила закончить институт, нашла ему хорошую работу. В общем, это был интересный тип женщины. Феминистки не феминистки, но волевой, деловой, из тех, про кого на Руси говорили: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Как ни странно, счастье ее было достаточно долгим. Стараясь удержать мужа, который был моложе ее на много лет, она следила за собой. Диеты, массажи, курорты чередовались из года в год. Но в мире есть только одна женщина, от которой ни один мужчина не уйдет никогда. Эта женщина – смерть. Вот она и увела у капитана Берестецкой ее Ийюню. Так что после смерти мужа кончики ее иссиня-черных волос покрыл иней. Накрыл и больше не растаял.
Все свои силы она вкладывала в сына. А мальчишка вырос балованный и капризный. В школе еле-еле телепался. Уж как она его ни уговаривала, а в институт поступать не захотел. Только и делал, что заявлял, будто он и так уже устал. Она все удивлялась: «Как же так он устал? От чего устал? Почему? Как можно такому молодому устать от жизни?». Работать пошел в театр. Рабочим сцены. И тогда-то в ее жизни наступил кромешный ад.
