Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента
Началось, как всегда, с России, ее однопартийной системы, неравенства доходов, массовых арестов, предательства по отношению к Испании. У гантамарцев на все имелись готовые ответы, и наши радикалы, Макс и Сарра, их поддерживали. Грустно наблюдать, как политическое недовольство этих двоих переплетается с личной завистью. Сарра считает, что именно она — профессиональный психолог и диетсестра — должна заведовать детским домом, а не Дина. У Сарры бледное худое лицо с голодными глазами девственницы. Макс, со своим принюхивающимся носом, нечесаной шевелюрой и острым умом, убежден, что достоин занимать пост члена секретариата. Но из-за сварливого характера он не пользуется популярностью среди киббуцников и во время выборов обычно получает место в каком-нибудь комитете по культуре. Оба неженаты.
Спор о России шел по обычному руслу, подобно шахматной партии, когда вначале игроки знают ответные ходы друг друга, но разыгравшись, швыряют фигуры в головы. На этот раз бросать фигуры начал наш казначей Моше. Мы уже прошли через первые ходы, а именно:
Белые (ход ферзевой пешкой): лживость обвинений против троцкистской оппозиции очевидна.
Черные (ход ферзевой пешкой): всякая оппозиция в рабочем государстве априори контрреволюционна.
Белые (ход пешкой от слона): неравенство в заработной плате и привилегии бюрократии растут.
Черные (ход пешкой от слона): необходимо стимулировать производство временными мерами.
Белые (ход королевским конем): усиливается шовинизм в школе, вождизм и религиозные предрассудки.
Черные (ход ферзевым конем): необходимо подготовить отсталые массы к войне с империалистами и к фашистской агрессии.
Белые (Даша бьет пешку пешкой): они даже поощряют буржуазное разложение вроде губной помады, крема и пудры.
Черные (Сарра бьет пешку, краснея от гнева): здоровый пролетарский секс противостоит проституции буржуазного брака.
На этой стадии Моше потерял терпение и смешал игру. Моше во всех отношениях тяжеловес. Приземистый и коренастый, как бык, он сидит на киббуцной кассе, как лорд-канцлер на шерстяной подушке в английском парламенте. С помощью своего финансового гения он, как пророк Моисей, способен извлекать воду из камня. Его тяжеловесный здравый смысл пробивается сквозь чащу аргументов, как слон через джунгли. Моше заявил гантамарцам, что из подражания русским им следовало бы прежде всего упразднить как левый уклон киббуцную кассу и платить зарплату. Понятно, что члены секретариата получат раз в 300 больше, чем рядовой киббуцник. Придется также содержать тайную полицию, высылать и расстреливать любого без суда. Затем — построить отдельную столовую для стахановцев и еще одну — для членов секретариата, упразднить совместное обучение мальчиков и девочек и ввести плату за обучение.
Поднялся страшный шум. Когда он улегся, послышался резкий профессорский голос Феликса. Как всегда, Феликс терпеливо выждал подходящий момент и, воспользовавшись короткой паузой, прочел лекцию. Феликс — гантамарский Ленин и ведущий теоретик Еврейской партии труда. Кроме всего прочего, он создатель системы, практикующейся в некоторых поселениях Ха-Шомер ха-цаир, согласно которой мальчики и девочки до 18-ти лет моются в душе совместно, но связаны обетом воздержания. А выглядит он, как старая дева мужского пола, предающийся тайному греху по субботам и лишний раз — в годовщину Октябрьской революции. Феликс принялся на все лады выворачивать и переиначивать аргументы Моше. Лекции Феликса обладают особым качеством: он дает вам почувствовать, насколько жесток стул, на котором вы едите. Однако слушатели, как противники Феликса, так и его сторонники, покорились неизбежному. Он говорил целых полчаса, и из речей его следовало, что советские колхозы не следует смешивать с нашими киббуцами: там социализм пришлось строить с отсталым населением, а наши киббуцники — избранная элита, к тому же добровольцы.
— Ладно, мы все это знаем, — отдувался Моше, — но если мы можем строить коммунизм в чистом виде на территории, находящейся под властью капиталистической Англии, почему, спрашивается, русские энтузиасты не могут таким же образом экспериментировать на территории Советской России?
— А потому, — объяснил Феликс, манипулируя цитатами из речей Сталина, — что условия в России отличаются от условий в других странах, и наоборот, методы, применяемые в пролетарском государстве нельзя сравнивать с методами в капиталистических странах.
Феликс вел войну на истощение, и напрасно: нельзя истощить слона.
— Вы все маньяки, — пыхтел Моше, — наши киббуцы — единственное место в мире, где частной собственности не существует, где все по-настоящему равны и где можно прожить всю жизнь, не прикасаясь к деньгам. В наших ста с лишним поселениях мы в течение тридцати лет практикуем коммунизм в чистом виде, прошли через все испытания, но не пожертвовали ни единым из основных наших принципов и превратили утопию в реальность, пусть и в малых масштабах. Теперь я спрашиваю: почему русские не пришлют к нам делегацию экспертов, чтобы изучить наши достижения на месте? Они посылают комиссии для изучения деятельности американских заводов, английских футболистов и немецких полицейских. А к нам не прислали не только ни одной комиссии, но даже ни одного журналиста. Даже упоминать о нас в их печати запрещено, под запретом и язык иврит, а наших товарищей там расстреливают. Не мы должны ими восхищаться, а они нами.
— Типично шовинистическое самодовольство, — огрызнулся Макс.
Гантамарцы его поддержали. Любопытно, что газеты левых беспрерывно воспевают «блестящие достижения еврейских социалистических коммун», до когда дело доходит до России, они преисполняются смирения и благоговения, будто находятся в церкви. Феликс замолчал, и дискуссия иссякла. Мы перешли на кухню, Рут сварила кофе. Самое уютное место в наших noceлениях — опустевшая около полуночи кухня. Варишь кофе, таскаешь из буфета печенье, ощущаешь себя кутилой. Это у нас называется «кумзиц» — переделка идишевского выражения: «приходи и садись». Мы опять развеселились. Начались обычные сплетни о других киббуцах. Поговорили о снобах из Хефци-Бы, где у каждого товарища академическая степень и где затеяли постройку плавательного бассейна, при том, что в этом году у них дефицит. В Кфар-Гилади, одном из старейших киббуцов Верхней Галилеи, молодежь захватила все места в секретариате, и патриархи времен старого Вабаша чувствуют по этому поводу большую горечь. В Тират-Цви, новом религиозном поселении в Иорданской долине возникла ужасная ссора на почве дойки коров по субботам. Пришлось обратиться к главному раввину, который вынес решение: коров по субботам доить, но в подойники наливать уксус, чтобы молоко свернулось и не могло быть использовано для коммерческих целей.
Было бы еще веселее, если бы нашлась бутылка бренди или виски. Преодолеем ли мы когда-нибудь свой пуританизм? Лично я его с трудом переношу и иной раз чувствую большую потребность напиться. А молодому поколению ничего такого не нужно. Для сабр стакан вина все равно что опиум или гашиш, а для наших девушек губная помада — изобретение дьявола, обитающего в тель-авивском Вавилоне и разгуливающего в смокинге с белой гвоздикой в петлице.
Четверг
Вернулся из Иерусалима Мендель-музыкант и привез виолончель. Неделю назад я прочел объявление о продаже виолончели в «Джерузалем Мэйл». Беженец из Европы продавал ее совсем по дешевке, за 5 фунтов. В качестве временно исполняющего обязанности казначея я взял на себя решение о ее покупке — из бюджета на предметы роскоши на будущий год, так как 12 фунтов за прошлый год были уже истрачены. Конечно, мне следовало, по крайней мере, посоветоваться с другими членами секретариата, но я этого не сделал. Когда Моше услышал о покупке, он пришел в ярость и пообещал, что на следующем собрании даст мне по мозгам. Безусловно, у меня будут неприятности, но главное, у нас теперь имеется полный струнный квартет.
Я спросил Менделя, не слышал ли он в Иерусалиме каких-нибудь политических сплетен, например, по поводу раздела. Он ничего не слышал. Он абсолютно аполитичен, замкнут, молчалив и несколько мечтателен. Он наш тракторист и механик, и я подозреваю, что в глубине души он бывает счастлив, когда что-нибудь не ладится с нашей электростанцией. Он слишком застенчив, чтобы бурно выражать свою радость по поводу виолончели. Он всегда застенчив, когда дело касается музыки, — пока не разойдется и не впадет в экстаз. Всякая истинная страсть целомудренна.
Понедельник
У нас финансовый кризис — один из наших периодических кризисов, которые даже гений Моше не в силах предотвратить. Последние три дня мы сидели на одном хлебе, маслинах, макаронах и молоке. Даша уверяет, что витаминный баланс в нашем меню не нарушен, тем не менее мы бродим с голодным блеском в глазах, а я, встречаясь взглядом с товарищами-киббуцникамн, вижу в этих взглядах купленную мною виолончель. Целых две недели мы не видели мяса, но Арье отказывается пожертвовать хоть одной овцой: не сезон. В этом смысле, по-видимому, всегда не сезон. Мы продали наш последний урожай овощей, продали сыр и масло и остались ни с чем. Семь человек болеют: трое — малярией, двое — брюшным тифом, двое — дизентерией, что само по себе только немного выше обычной нормы, но, к несчастью, среди них четверо (из пятерых) наших добытчиков, работающих на стороне за деньги. Обычно каждую пятницу они приносят 10–15 фунтов с цементного завода, не говоря уже об инструменте, мыле и прочих мелочах, которые они оттуда таскают для общего блага. Эти деньги — основа нашего еженедельного бюджета, остальное достигается с помощью сложных кредитных операций с Рабочим банком и Национальным кооперативом, которые закупают нашу продукцию и снабжают нас большей частью того, что нам необходимо. Но без минимума и наличного капитала не обойтись, чтобы все это финансово-хозяйственное сооружение работало.
