Матиас Мальзьё - Механика сердца
Увы, почти год спустя после наших первых пламенных объятий ситуация эта еще не разрешилась. Она застыла на месте — ни туда ни сюда. Мне не удается победить боязнь Мисс Акации обнаружить перед другими наши отношения. Мельес советует мне быть с ней терпеливым. И я увлеченно исследую механику ее сердца, пробую отомкнуть его тугие замки, подобрав к ним ласковые ключи. Однако некоторые дверцы кажутся запертыми навсегда.
Теперь ее слава «пламенной» певицы шагнула за пределы «Экстраординариума». Я люблю слушать, как она поет в кабаре окрестных городов, чувствовать ветер, поднятый ее юбками в вихре фламенко. Но всегда прихожу после начала выступления и ухожу, не дожидаясь конца, чтобы никто не заметил моего постоянного присутствия в зале.
После представлений толпа хорошо одетых мужчин ждет ее под дождем, чтобы вручить огромные, выше ее самой, букеты. Они флиртуют с ней у меня на глазах. А я торчу за их спинами, на опушке этого леса теней, не имея права выйти на свет. Они превозносят ее таланты, называют великой певицей. А кому, как не мне, знаком этот священный огонь, которым она опаляет зрителей со всех сцен, где стучат ее каблучки. Увы, мое место — на обочине ее публичной жизни. Видеть, как эти искры отражаются в глазах сотен мужчин с нормальными, здоровыми сердцами — все равно что сгорать в жестоком пламени пожара. Вот она, оборотная сторона любовной медали с ее мрачными отблесками: я обнаруживаю, что тоже подвержен ревности.
Нынче вечером я решил проделать один опыт, чтобы удержать ее в моей постели. А именно заблокировать стрелки, остановить время. И дать ему ход, только если она сама меня об этом попросит. Мадлен всегда запрещала мне трогать их — боялась, что я нарушу течение времени. Если бы у Золушки были вделаны в сердце часы, она бы остановила время за минуту до полуночи и блистала на балу всю жизнь.
И вот, пока Мисс Акация одной рукой натягивает башмачки, а другой приглаживает волосы, я останавливаю минутную стрелку на часах своего сердца. И целую четверть часа она показывает 4 часа 37 минут, пока я снова не запускаю ее. Тем временем Мисс Акация уже скрылась в затихшем лабиринте «Экстраординариума», и на звук ее шагов откликаются первые предутренние пташки.
Ах, как мне хотелось бы еще больше затянуть время, чтобы вволю налюбоваться ее хрупкими, тоненькими лодыжками, а потом медленно повести взгляд вверх, вдоль стройных, плавно очерченных икр, переходящих в янтарные округлости коленей. А от них я поднялся бы к ее полураздвинутым ляжкам и еще чуть дальше, к самой сладостной из всех посадочных полос. И там приложил бы все силы, чтобы стать величайшим ласкателем-целователем на свете. И начинал бы снова и снова, всякий раз, как она соберется уходить, посвящая временную остановку времени занятиям языком, только не иностранным, конечно. А когда я снова запущу стрелки, она почувствует, что не может совладать с собой, и уступит искушению провести еще несколько ослепительных — но уже реальных — минут в моей постели. И хотя бы в течение этих коротких, украденных у времени мгновений будет принадлежать мне одному.
Однако эти дурацкие ходики, которые прекрасно умеют отсчитывать время своим тиканьем, когда я маюсь бессонницей, отказываются помогать мне в любовной магии. И я сижу на кровати в полном одиночестве, сжимая пальцами проклятые шестеренки, чтобы хоть как-то унять сердечные боли. О, Мадлен, ты пришла бы в ярость!..
На следующее утро я решаю нанести визит Мельесу. Он построил себе мастерскую, в которой упорно трудится над осуществлением своей мечты о движущихся фотографиях. Я навещаю его почти каждый день, перед тем как отправиться на работу в «Поезд призраков». Нередко я застаю его там с «красотками». То с длинноволосой брюнеткой, то с крошкой шатенкой. И однако, он по-прежнему корпит над своим проектом путешествия на Луну,[15] которое мечтал подарить единственной женщине своей жизни.
— Я лечусь от потерянной любви укрепляющими средствами, — заявляет он. — Такая щадящая медицина помогает мне восстанавливаться, хотя иногда от нее тошнит. Розовая магия обернулась против меня… Ну да я тебе уже говорил, ни один фокус не гарантирован от провала на все сто. Мне необходим курс реабилитации перед тем, как снова броситься в море великих страстей. Но ты не бери с меня пример. Продолжай претворять свои мечты в действительность, только не забывай самого главного: сегодня Мисс Акация влюблена в тебя.
9
Что ни день Бригитта Хейм грозится выгнать меня вон, если я по-прежнему буду превращать ее «Поезд призраков» в развлекаловку, но пока еще не перешла от слов к делу ввиду наплыва посетителей. Я из кожи вон лезу, стараясь напугать их, но в результате, сам того не желая, только смешу народ. Тщетно я распеваю «Oh When the Saints», хромая и горбясь, как Артур; тщетно разбиваю яйца о краешек моего сердца в мертвой тишине, на крутых виражах, при тусклом мерцании свечей в канделябрах; тщетно вожу смычком по моим зубчатым колесикам, извлекая из них скрипучие мелодии, а под конец прыгаю из вагона в вагон, приземляясь чуть ли не на колени пассажиров, — их ничем не проймешь, они хохочут, да и только. Я регулярно проваливаю свои номера, ибо мое тиканье разносится по всему туннелю, и клиенты точно знают, когда я собираюсь застичь их врасплох; некоторые завсегдатаи даже начинают смеяться заранее. Мельес уверяет, что я слишком пылко влюблен, чтобы вызывать у людей настоящий страх.
Время от времени Мисс Акация тоже приходит прокатиться на «Поезде призраков». Когда я вижу, как ее хорошенькая попка опускается на скамейку вагона, мои ходики начинают тикать вдвое громче. И я сую ей в карманы пылкие любовные записочки в ожидании ночной встречи.
«Ну же, приходи скорей, мой цветущий бамбук; нынче вечером мы погасим свет, и я надену пару очков на бутон твоего носика. Ты исчертишь ветками небесный свод, качнется твой невидимый ствол — опора луны, и новые сновидения опустятся к нашим ногам, словно хлопья теплого снега. Вонзи поглубже в землю свои остроконечные каблучки-корни, чтобы они надежней держали тебя. Позволь мне подняться к твоему бамбуковому сердцу, я хочу спать рядом с тобой!»
Часы отзвонили полночь. Я замечаю на кровати несколько деревянных стружек: это труха от корпуса моих ходиков. Появляется Мисс Акация, она без очков, но смотрит так серьезно, так пристально, будто пришла на деловую встречу.
— Вчера вечером ты вел себя как-то странно: отпустил меня, даже не попрощавшись, не поцеловав, вообще не взглянув. Сидел и возился со своими ходиками, смотрел на них как завороженный. Я даже испугалась, что ты поранишься стрелками.
— Извини, пожалуйста, я просто хотел испробовать один фокус, чтобы ты оставалась у меня подольше, но… фокус не удался.
— Да, он не удался. И не нужно играть со мной в эти игры. Я тебя люблю, но ты же прекрасно знаешь, что мне нельзя оставаться здесь до утра.
— Да знаю я… знаю… Я ведь именно поэтому и решил…
— Кстати, о твоих часах, ты не мог бы вынимать их, когда мы вместе, а то у меня всегда остаются синяки после наших…
— Вынимать часы? Но это невозможно!
— Не говори ерунды, конечно возможно! Я ведь не оставляю грим на лице, когда ложусь к тебе в постель!
— А вот и нет, иногда оставляешь! И до чего же ты красива голая с накрашенными ресницами!
Ее взгляд из-под опущенных ресниц чуточку светлеет.
— Но я-то никогда не смогу убрать часы из груди, это не театральный реквизит!
Она кривит свои пышные, подвижные губы в гримаске, означающей «я тебе верю процентов на тридцать, не больше», и говорит назидательным учительским тоном:
— Послушай, мне, конечно, нравится твоя детская вера в мечты, но иногда нужно и на грешную землю спускаться, пора бы уж повзрослеть. Надеюсь, ты не собираешься всю жизнь проходить со стрелками, торчащими из-под одежды?
Никогда еще — даже во время нашей первой встречи — я не был настолько далек от ее объятий, а ведь мы с ней сейчас одни в комнате.
— Увы, это именно так. Я действительно функционирую как часовой механизм. Он стал неотъемлемой частью моего тела, благодаря ему бьется мое сердце, от него зависит моя жизнь. Я не могу обходиться без этих часов. Я стараюсь использовать эту свою особенность для того, чтобы преображать мир, чтобы существовать. То же самое происходит и с тобой, когда ты поешь на сцене.
— Нет, совсем не то же самое, обманщик! — говорит она, проводя кончиком ногтя по моему циферблату.
От мысли, что она может причислить мои ходики к «реквизиту», у меня все холодеет внутри. Я, например, не мог бы любить ее, если бы считал ее сердце подделкой, будь оно из стекла, яичной скорлупы, да из чего угодно.
— Ладно, оставь их, если хочешь, только будь поаккуратнее со стрелками…
— Значит, ты веришь в меня на сто процентов?
