Марта Кетро - Хоп-хоп, улитка
И бродила бы, счастливая, в весеннем саду своих иллюзий, среди каменных статуй богов и героев, если бы не появился Он. Был он, как всегда, прекрасен и богато одарен. Я вдохновенно рассказывала подруге про Очень Большую Рыбу, отмеряя ладонями половину стола в «Япоше» (видит бог, они там невелики). Глазомер у меня всегда был никудышный, но интимная линейка… моего сердца… помнила не меньше двадцати сантиметров.
Все рухнуло в одночасье на набережной Москвы-реки, где мы гуляли с ним, обмениваясь страшными тайнами. Я рассказала ему о том, как наврала в шесть лет про кукольный сарафанчик из ниток, который будто бы связала собственноручно, а он признался, что перестал переживать из-за своей мужественности в семнадцать лет, когда понял, что у него маленький член. Сказать, что я удивилась, это не сказать ничего. У тебя — маленький?! Да он же гигантский! Огромный! Почти невозможный! Какие такие тринадцать с половиной сантиметров в эрегированном состоянии?! Да у моего последнего был меньше, а у нынешнего — всего на чуть-чуть… И тут я замолчала. И молчала до самого дома, пока не встретилась со своим тогдашним сожителем и не пристала к нему с линейкой. Самые худшие подозрения оправдались: он не дотягивал до четырнадцати.
Я прозрела. Все эти годы совершенно нечем было гордиться, следовало тренировать глазомер или носить с собой спичечный коробок. Напрасно хвастала техничным шпагоглотанием, напрасно дразнила подруг, которым вечно не везло с партнерами. И уж совсем напрасно шутила про большой шкаф с маленьким ключиком в присутствии того тринадцатисантиметрового красавца — он-то все принимал на свой счет. Конечно же мы расстались.
Теперь вообще не говорю об этом. И даже не знаю, сколько сантиметров ныне ходит у меня в доме. Я ВЕРЮ, ЧТО ОН БОЛЬШОЙ, а к вопросам веры с линейкой не приближаются.
* * *Поскольку разрываюсь между желанием сказать этой парочке несколько слов и опасением получить в глаз, просто напишу об этом. Такая разновидность нашептывания в ямку.
Дорогой N!
Недавно мы обсуждали твою страсть к игуанам, которые нравятся тебе, несмотря на их манеру гадить, сидя на хозяйском плече, и сомнительные пищевые привычки. Зная, как выглядит твоя жена NN, я ничему не удивлялась. Ты сказал, что особенно прельщает возможность сажать их в холодильник перед отъездом и доставать оттуда через месяц невредимыми. Теперь, познакомившись с характером NN, не удивляюсь и этому.
Друг мой, жена — зеркало для героя. Она должна украшать или хотя бы не портить.
С мужьями ситуация прямо противоположная. У Шамфора есть восхитительная история о женщине, которая искала должность при дворе для своего любовника, но тот был так бездарен, что никуда не годился. Поэтому ей пришлось выйти за него замуж. Потому что любовник должен быть блестящим, а муж имеет право быть каким угодно.
Так вот, с женщинами все иначе. Можешь выглядеть клошаром, но если она хороша собой, мило одета и умеет себя вести, то всем понятно — имеющий такую женщину стоит дорого. Даже качество ее любовников должно делать тебе честь: если она таскает за собой неприглядного засранца, то невольно возникает предположение, что ты еще хуже. Когда же для прогулок она имеет прекрасного породистого жеребца, но каждую ночь возвращается к тебе, это впечатляет окружающих.
И наоборот: ты и без того своеобразный человек, а увидев тебя с игуаной, люди быстро переходят от естественного недоумения к острому отвращению. Многие друзья уже отказали ей от дома, и кто их осудит? Ты слишком беден, чтобы позволять себе непривлекательную причуду. Конечно, хорошенькие любовницы немного спасают репутацию, но ведь нельзя официально появляться с ними, учитывая характер NN. Мы все опрометчивы и неосторожны, поэтому очень скоро девушки начнут обходить тебя стороной, ибо риск быть внезапно обгаженной с головы до ног (если на секунду ослабишь внимание) сводит к нулю удовольствие от общения с тобой.
Не призываю к немедленному разводу, но подумай о моих словах, прежде чем захлопнутся очередные двери.
Фу, полегчало. А теперь мы созвонимся и сделаем вид, что ничего не было, не было ничего.
* * *Все считают ее блондинкой, но по ночам она думает — тайком.
Подумала, что если опубликовать в живом журнале одну и ту же картинку/текст под заголовком «возмутительно!» и «как прекрасно!», соберешь примерно одинаковое количество единомышленников. Общественное мнение формируется в зависимости от подачи, а не от сути вопроса. Впрочем, это давно известно благодаря разнообразным опросам. Вы согласны, что мэр Москвы уделяет большое внимание развитию и процветанию хомячков? Вы согласны, что мэр Москвы недостаточно внимательно относится к хомячкам? Пожалуй, «да» на оба вопроса…
Сбить с толку непредвзятого собеседника — дело нехитрое. Например, убеждаем ЕГО, что песок синий.
Для начала лучше всего сослаться на мнение самого объекта. «Помнишь, ты как-то говорил, что небо синее? Я с тобой полностью согласна! Раньше не верила, а недавно поняла — синее. И ПОЭТОМУ песок тоже синий. Ты был прав!» О причинно-следственных связях можно особо не беспокоиться, человек расслабляется, когда слышит, что прав.
С помощью теоретизирования: начинаешь с каких-то абстрактных философских (политических, научных и др.) теорий, которыми он с тобой делился. И на их основании делаешь вывод, что песок не может быть никаким иным, как только синим. Как он и говорил.
Можно попроще и в лоб.
Мы с тобой умные: «Мой бывший муж вообще ничего не соображал, не видел, что он синий. Ты-то сразу все понял!»
Запутанная нюансировка: «Ты как считаешь, он бирюзовый или более в индиго отдает? Может быть, кобальтовый?»
Я такая глупая + заведомо ложный постулат: «Мне все говорят, что он зеленый. А я, тупая кретинка, думаю, что синий» (Из вежливости начнет убеждать, что ты умница. Если это не бывший муж, конечно.)
В общем, начинаешь с формального согласия и дальше путаешь следы. Главное, никогда не врать, но искажать факты можно сколько угодно. Поэтому второе правило — убеди сначала себя, что всё это правда.
Третье — лучше проводить артподготовку загодя, сначала подбрасывая безопасные тезисы, а через некоторое время возвращаться к теме. Пусть сначала привыкнет к мысли, что в песке есть медный купорос, потом легче будет понять, откуда этот синий оттенок.
И по мелочи: легко отступай, не обижайся и не обижай, добивайся хотя бы минимальной общности взглядов («Ну, голубоватый…»), меньше спорь, больше соглашайся. Даже если не получилось однажды, последнее, что он должен запомнить, — ты с ним под конец согласилась, тогда во второй раз будет легче. И т. д.
Я к тому, что если долго замужем, то изворотливость приобретаешь несказанную. Все время нужно как-то объяснять, почему совершенно необходимо и никак иначе нельзя: не ночевать сегодня дома, купить восьмое платье, дружить с этим высоким красивым мальчиком, не готовить завтраки, поехать в Питер одной, поменять мобильник, избежать секса, не встретиться со свекровью, не сделать того, о чем он просил раз пять (чисто из вредности).
Или когда долго нянчишь ребенка двух — пяти лет с плохим аппетитом, потом можно кого угодно убедить в чем угодно, хоть гербалайф купить, хоть Мисюкова в президенты, потому что как надо извратиться, чтобы в него котлету засунуть, так никакой коммивояжер не извращается. Просто сама себя вокруг столба трахнешь, пока съест.
А всё говорят бабы — дуры.
* * *Она говорила: «Возвращаюсь из магазина с двумя сосисками и понимаю, что он держит меня за шлюху».
Я. При чем здесь сосиски?
Она. К завтраку.
К шлюхам приходят раз в месяц потрахаться и душевно поговорить, а потом, спокойно, к жене.
И вот стою я с этими двумя сосисками.
Я. Почему двумя?
Она. Денег больше не было. И думаю: а я-то, дура, со своей любовью лезу. Ему же НЕ НАДО. Понимаю, что попалась как дурочка, понимаю, глядя на сосиски.
Я. На две?
Она. Не зацикливайся на этом! их могло быть три! четыре! их вообще могло не быть!
Давно пора его бросить!
Такой был разговор, состоялся в марте. Они и теперь вместе, а я до сих пор не понимаю, при чем тут были две сосиски.
* * *В три часа ночи сидела она у компьютера и горько плакала, а потом вдруг взяла два оранжевых платья и разрезала. Вышло два очаровательных топика и много лишней ткани.
Утром удивлялась весьма и радовалась обновам.
Крымские письма
В моем детстве это называлось «наюк». На юге была Евпатория, желтые песочные пляжи, пропахшие мочой и усыпанные плохо объеденными персиковыми косточками, невыносимое солнце, чахлая растительность, переполненные теплоходы, огромные арбузы и шикарная жизнь на двадцать пять рублей в день (когда мне было пять лет, это были деньги, кажется, фиолетовые).
