Гектор Тобар - 33. В плену темноты
Кроткий и тихий Йонни понял, что остановить толпу голодных мужчин невозможно. «Их было слишком много», – вспоминал он потом. Хотя, к слову сказать, никто из присутствовавших там не мог припомнить, чтобы Йонни особо пытался кого-то останавливать, когда Виктор Замора вместе с другим шахтером взяли в руки отвертки и принялись откручивать петли и три металлические скобы, которые опоясывали ящики наподобие алюминиевых поясов верности.
Виктор Замора больше всех выступал за то, чтобы приступить к уничтожению запасов еды. Сильный удар в челюсть и потеря нескольких зубов во время обвала еще больше ожесточили его. «Siempre ando con hambre!» – бушевал он, пытаясь распечатать ящик. Мне всегда хочется есть!
Неудивительно, что именно Виктор Замора возглавил нападение на ящик с продовольствием. Он всегда был отъявленным бунтовщиком, о чем красноречиво свидетельствовали татуировки на его предплечьях. На одном красовался портрет Эрнесто Че Гевары, военного святого всех бедняков Латинской Америки. А на другом – одно-единственное, но много значащее слово – «АРИКА». Виктор родился и вырос в этом городе, который Чили отобрало у Перу в девятнадцатом веке в ходе Тихоокеанской войны, чертами лица и цветом кожи он напоминал индейцев инка. Примечательно, что в ряде новостных сообщений шахтера уже успели окрестить перуанцем, а один из его коллег по шахте, не питавший особых чувств к Виктору, имел привычку пренебрежительно называть его «el peruanito», то есть «перуанский коротышка», при этом прекрасно зная, что Замора такой же гражданин Чили, как и он сам.
Отец Виктора умер, когда мальчику было всего восемь месяцев, а мать отказалась от ребенка, «потому что предпочла жить со своим новым хахалем». До девяти лет малыш воспитывался в доме сестры своей матери, после чего она отправила его в местную школу для беспризорников, где он учился с переменным успехом до девятнадцати лет. «С самого раннего детства мне хотелось иметь то, чего у меня никогда не было, – нормальную семью, – вспоминал Виктор. – Я видел, что все самое лучшее всегда достается другим, а мне приходится довольствоваться лишь остатками чужой роскоши, жить на улице, спать под мостами, постоянно страдая от голода». Тяжелое одинокое детство научило Виктора хитрости и изворотливости, а еще – большому уважению к силе любви. Благодаря упорному труду ему удалось выбраться из нищеты и стать уверенным в себе человеком с чувством собственного достоинства. Он многого достиг за эти годы: начиная с самых неквалифицированных работ, для которых не нужно особых умений (как, например, сбор винограда под палящим солнцем или подъем балок на стройке), он сменял одну работу за другой, постоянно повышая квалификацию. А еще одним достижением можно считать то, что на протяжении многих лет Виктор сумел сохранить самые нежные чувства к Джессике Сеговия, матери своего сына Артуро. Он встретил Джессику на одном местном празднике во времена своей, как он выражался, «цыганской» молодости, когда он бродяжничал по окрестностям и жил как gitano, то есть цыган. На шахте «Сан-Хосе» Виктор работал в бригаде, занимавшейся укреплением сводов. Это дело как раз для его темперамента: забивание стальных анкеров в скалу – занятие не из легких, способное вымотать даже такого горячего человека, как Виктор. В какой-то мере это помогает ему с большим терпением относиться к Джессике, когда он возвращается домой.
Живет Виктор в небольшом поселке Тьерра-Амарилья на окраине Копьяпо. Несколько комнат с низкими потолками и трещинами по розовой штукатурке на стенах – вот и все жилище. В маленькой гостиной, которая одновременно служит и столовой, еле уместились диван и обеденный стол. Временами Виктор поднимает голос на свою семью и неожиданно изливает на них целый поток самых что ни на есть гадких слов и выражений, которые только могут прийти в голову мужчине, когда он чувствует, что семья и связанные с ней обязанности стали для него ловушкой, а не источником сил и энергии. Он прямо-таки взрывается от ярости и потом сам себя за это ненавидит. Он постоянно ругается с братом, который в сердцах бросает ему самые обидные слова, на которые только способен: «Никакой ты мне не брат! И к моей матери ты тоже не имеешь никакого отношения!» И это правда, поскольку женщина, которую Виктор называет матерью, на самом деле приходится ему теткой, и брат ему не родной, а двоюродный. Со свойственной ему поэтической пылкостью Виктор сам себя характеризует несколькими тщательно подобранными словами. Он называет себя polvorilla, так как похож на легко воспламеняющийся порох, из-за чего он склонен к descontroles, то есть он неожиданно теряет контроль над собой и своими эмоциями и выплескивает их на свою семью. «Семейная жизнь – это не только безоблачное счастье», – любит повторять Виктор.
К своим товарищам по шахте Замора питает такую же искреннюю привязанность, как и к семье, но в тот момент, когда он пытался вскрыть ящик с неприкосновенным запасом провизии, он совсем не думал, каким образом его действия могут навредить его братьям-шахтерам. Когда стало очевидно, что отверткой ничего не добиться, Виктор предпринял нечто, что было вполне в духе его юности, когда он скитался по улицам Арики, стараясь выжить любой ценой. Вооружившись тяжеленным резаком для болтов, которым он обычно перерезал арматуру для укрепления сводов, он замахнулся и снес подчистую все металлические скобы, которыми был опоясан ящик.
Замора уже собирался разбить таким образом и замки, когда вперед вышел Франклин Лобос и сказал: «Постой! У меня есть ключ».
Лобос был выше и крупнее остальных замурованных на шахте. Своим крепким телосложением он, бывало, устрашал игроков на футбольном поле, и теперь он временами пользовался внушительным внешним видом, чтобы оказывать влияние на других людей, внезапно отбрасывая свою обычную маску отрешенности и высказывая все, что наболело в душе, все, что он думает об этой треклятой работе. Однако в нынешней ситуации Франклин решил, что лучше пойти навстречу проголодавшимся горнякам. «Было пять-шесть человек, с которыми при любых других обстоятельствах я бы сразу вступил в конфликт. Но в той ситуации, в которой мы оказались, враждовать было бессмысленно», – вспоминал позже Лобос. В дальнейшем такая же мысль посещала многих шахтеров всякий раз, когда случались ссоры и разногласия: «Я бы с радостью заехал в рожу этому кретину, но не хочу потом нянчить кого-то с разбитой челюстью или кровоточащей раной».
Лобос открыл короб, и перед взорами бунтующих шахтеров предстал предмет их желаний: пачки с печеньем «Картунс». Вообще-то это детское печенье с шоколадной или лимонной прослойкой, которое легко разламывается на две половинки. Всего в ящике было несколько десятков таких пачек, по четыре печенья в каждой. «Не так уж много там всего было», – вспоминал потом Виктор Замора. Наверху в нормальном мире пачка такого печенья стоит около ста чилийских песо, то есть меньше двадцати пяти американских центов. Многие из присутствующих отказались трогать еду, но тем не менее несколько пачек сразу же разошлись по рукам. Позже Замора признается, что не отдавал себе отчета в своих действиях. «Я просто хотел есть. Как-никак было время ужина. Поэтому ни о чем другом я больше не думал».
Кроме печенья они также открыли несколько пакетов с молоком. Из двух десятков человек, находившихся в тот момент в Убежище, около десяти приняло активное участие в дележке еды, взяв себе по одной, а то и по две пачки печенья и разделив между собой два литра молока.
«Это все северяне начали, – вспоминал позже кто-то из жителей южных районов Чили. – Как бы спасти свою шкуру – вот все, что их в тот момент волновало. Молокососы, одним словом. Все им подавай и сразу. И главное, ни у кого из них не возникло даже мысли о том, что мы застряли там надолго».
Чуть позже, пользуясь тем, что все выключили фонари, некоторые украдкой совершили еще ряд тайных набегов на этот короб с едой. Но как они ни старались скрыть свои постыдные действия, в маленьком и тесном помещении не удавалось утаить от остальных шахтеров шелест целлофановой упаковки и чавкающие звуки, особенно от тех, кто не притрагивался к еде.
Когда в Убежище вернулся Луис Урсуа вместе с остальными участниками экспедиции, перед их взорами предстал раскрытый короб со взломанными алюминиевыми скобами. Собрав раскиданные по полу обертки от печенья, они насчитали десять съеденных упаковок. «Того, что вы только что съели, хватило бы всем нам на три дня, – сказал Флоренсио Авалос и прибавил в шутку: – Предлагаю, чтобы каждый, кто ел печенье, вытошнил его обратно. Пусть знают, как разбазаривать общие ресурсы».
Однако настроение резко поменялось, когда участники экспедиции рассказали страшную правду о том, что они замурованы под землей и что выбраться своими силами им вряд ли удастся. Их серьезный тон и напряженная сосредоточенность поразили многих. «Чем вы тут занимаетесь? – спросил Марио Сепульведа строго и отчасти по-отцовски снисходительно, словно обращаясь к одной из своих собак. – Вы что, не понимаете, что мы, скорее всего, застряли здесь не на один день? А то и не на одну неделю?»
