Виктор Зорза - Путь к смерти. Жить до конца
— Нам бы надо было показать ее кое-каким специалистам, — нерешительно заметил один из врачей. — Чтобы выяснить причину ее болей, нужны дополнительные анализы.
Врачи считали, что Джейн лучше вернуться в больницу. Ведь дома ей было не очень хорошо, не так ли? Боли подобного рода бывают мучительными, действуют на нервную систему и влияют на все самым неожиданным образом…
Когда Виктор сообщил Джейн, что врачи рекомендуют ей снова лечь в больницу, она, видимо, уже знала это — наверно, слышала все, что ему говорили. По мнению Виктора, врачам следовало бы вести себя более сдержанно, но Джейн это как будто не волновало. Она скрывала свои чувства под маской безразличия и никак их не показала, даже когда один из врачей сказал, что госпитализировать ее надо немедленно.
Час с лишним пролежала она молча, почти не шевелясь, на скамье в приемном покое, пока для нее готовили постель. Когда за ней наконец пришли, поднялась с большим трудом с помощью Виктора и сиделки. А ведь еще утром она не нуждалась ни в чьей поддержке. Сейчас положение изменилось — ей приходилось опираться на других людей, без них она не могла держаться на ногах. Джейн снова стала инвалидом.
Ее поместили в палате, где лежали почти одни старухи. Они с любопытством наблюдали, как Джейн пытается раздеться.
Но сиделка задернула занавес вокруг кровати и помогла ей улечься. Джейн лежала безжизненная, с закрытыми глазами.
В этот день мы поняли, что она от нас уходит. На попытки заговорить с ней никак не реагировала, на вопросы не отвечала. Впервые с начала болезни она забеспокоилась, чтобы мы не нарушили часов посещения.
— Вам пора уходить, — напомнила она. — Время для посещений истекло, оставаться дольше было бы не тактично по отношению к другим больным.
Мы неохотно покинули ее, не дождавшись, чтобы она с нами приветливо попрощалась. Позже, оглядываясь назад, мы поняли, что это ее новое настроение зародилось в то утро, когда она проснулась так поздно. Именно с того дня она стала угрюмой и едва ли не враждебной по отношению к нам. Дочь окружила себя защитной стеной молчания. Более, чем Виктор, чувствительная к реакциям дочери, Розмари видела в таком ее поведении потребность утвердить себя, показать, что она не попала снова в полную зависимость от родителей. Умом Виктор мог понять это отчуждение, но ему было очень обидно.
Наутро он отправился в больницу в надежде, что Джейн поборола свое мрачное настроение. Но когда он оживленно с ней поздоровался, она ему едва ответила. То же самое было и на следующий день. Своим поведением в последующие дни дочь ясно давала нам понять, что наши посещения ей неприятны. Мы навещали ее ежедневно, по очереди, но она почти никак не реагировала на наше присутствие. Когда мы ей что-нибудь предлагали — какой-то напиток, фрукты, журнал, — она весьма нелюбезно отказывалась их брать. Но когда мимо проходила сиделка, она нередко просила ее принести как раз то самое, что только что не пожелала взять от нас. Мы чувствовали себя виноватыми. Но в чем? Мы понимали, что, несмотря на ее отпор, Джейн нуждалась в нас сейчас не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем при других своих жизненных кризисах. Бывали и в прошлом времена, когда она сердилась на нас, однако мы терпеливо сносили ее гнев, а когда буря проносилась, были рады, что так поступали. Будем терпеливы и на этот раз.
Нам вспоминалась пора, когда Джейн была подростком и ее неустойчивое настроение, сменявшие друг друга периоды подавленности и бунтарства приводили к длительному молчанию. Джейн в отсутствии, — говорили в нашей семье и оставляли ее в покое, пока она вновь не подавала признаков «присутствия».
Розмари ждала появления знакомых симптомов ослабления у Джейн депрессии, но видела только старые, хорошо знакомые ей проявления отсутствия — поднятые к небу взоры и мина, явно говорившая: Ну и наградил же меня Бог родителями-дураками. Контакт с ней не налаживался, так как мы не могли трезво обсуждать перспективы ее болезни. Нам хотелось выглядеть преисполненными надежд и настроенными оптимистически, а это, наверное, еще больше раздражало Джейн, которая мучительно собиралась с духом, чтобы посмотреть правде в лицо. О ревматизме она никогда больше не упоминала.
В это время она не получала никакого лечения. Второй курс химиотерапии оказался почти столь же тяжелым, как первый. К третьему должны были приступить только через неделю с лишним. Редкие высказывания дочери относительно этих процедур позволили получить некоторое представление о том, что творилось в глубине ее души. Розмари, пытавшаяся заговорить о ее будущем, заметила:
— Если у тебя и в самом деле возникнет еще одна опухоль, тебе не придется снова подвергаться химиотерапии.
Джейн резко оборвала мать:
— Спасибо, я предпочитаю продолжить химиотерапию, а не болеть раком.
Очевидно, она полагала, что, если у нее появится новая опухоль, операция будет бесполезной и помочь смогут только облучение и химиотерапия. Ей было известно различие между этими двумя методами, а именно что облучению подвергается какая-то определенная опухоль, которая под его воздействием уменьшается в размерах, и тогда боли ослабевают. Но если боли будут продолжаться, значит, лечение себя не оправдало, и в таком случае ей уже не на что будет больше надеяться.
Не все предположения Джейн были правильны. Продолжение болей вовсе не означало, что оба примененных метода оказались бессильными, ибо ни один из них не мог подействовать сразу. Но любая попытка объяснить ей была сопряжена с риском вызвать призрак смерти — а этого мы в ту пору тщательно избегали, хотя, судя по некоторым симптомам, она в значительной степени занимала мысли дочери.
Боясь ночных кошмаров, Джейн не позволяла себе уснуть, однако мысли, приходившие в это время, были зачастую страшнее кошмаров. Не потому ли она укрывалась за своей стеной молчания?
Дома, когда ее одолевали ночные кошмары и боли, кто-нибудь из нас вставал и подсаживался к ней, чтобы как-то отвлечь ее беседой. Но в больнице никто не сидел с ней по ночам. Ей разрешили проводить уик-энд дома, но сейчас, когда она совершенно ушла в себя, она неохотно покидала больницу, а если и приезжала домой, то сразу же шла к себе наверх. Ей словно нечего было сказать нам. Однако посещения друзей радовали ее, и через закрытую дверь комнаты до нас доносились болтовня и смех. Когда гости уходили, в доме опять воцарялась тишина.
Как-то раз ночью Виктор, увидев свет в спальне Джейн, принес ей свежеприготовленный лимонный напиток, и постепенно они разговорились. Розмари услышала голоса и присоединилась к ним. В последние дни беседы с Джейн были слишком редким событием, чтобы его упустить. Джейн говорила о терзавших ее болях, о том, что врачи в больнице были не в состоянии облегчить их, и как несчастна она была.
Виктор воспользовался удобным случаем, чтобы сказать:
— Я знаю, как, должно быть, сейчас у тебя на душе тревожно. Ведь врачи никак не установят причину твоих болей.
— Да, очень хочется, чтобы они определили в чем дело хотя бы приблизительно, — отозвалась дочь, как бы давая нам понять, что и она не считает причиной своих страданий рак.
В ответ Виктор заметил, что он не смог бы переносить такие муки так долго. Он говорил о ее стойкости и мужестве. Джейн слушала безучастно. Он припомнил ее вторую операцию, во время которой он находился в Вашингтоне, и пожалел, что не был в то время с ней.
— Мама рассказала мне, что ты говорила тогда о возможности смерти и о том, что готова с этим смириться, — продолжал он. — Иногда помогает, когда можешь с кем-то поговорить о таких вещах. Может, и нам попробовать сейчас?
— Нет, к этому нечего добавить, — резко оборвала Джейн.
Он попытался подойти к вопросу с другой стороны.
— Мы понимаем, как тяжело тебе в последнее время разговаривать с нами. Это естественно в таком сложном положении. Может быть, попросить приехать сюда Ричарда?
— Нет, я не хочу сейчас видеть Ричарда.
— Ты же знаешь, Джейн, — вмешалась Розмари, — как ловко Ричард умеет выспрашивать врачей. Папа же полный профан в этом искусстве.
— Мне нужна не информация. Я хочу одного — чтобы они что-то сделали. Если Ричард приедет, я буду знать, что умираю. Именно поэтому вы просите его приехать. Я не хочу, чтобы он был здесь.
Яснее сказать было невозможно. Она не была готова к смерти, не хотела говорить на эту тему и не желала даже намека на то, что умирает. Ее молчание, ее отчужденность по отношению к нам начинали выглядеть как способ самозащиты против риска, что ей скажут то, чего она не хотела услышать. Наши приходы в больницу являлись постоянным напоминанием о том, что выболтал ей Виктор — она при смерти. Отстранив нас от себя, она хотела избежать подтверждения своих глубоко затаенных подозрений, что это правда.
Новые исследования пока ничего не обнаружили. Врачи отказывались сказать что-то определенное. Каких-либо признаков опухоли не было, и некоторые врачи не исключали ревматизм как возможный источник болей. Если мы хотели обманывать себя, они были готовы нам в этом помочь. Они настоятельно рекомендовали нам отвлекать дочь от неотвязных мыслей о раке. Поводите ее по магазинам, советовал один врач, купите ей красивое новое платье. Другой врач подал идею о поездке в Париж.
