Леонид Леонов - Пирамида. Т.1
И все же, несмотря на полученный отпор, мысли его настолько разыгрались в прежнем направлении любовной фамильярности, как будто дама уже принадлежала ему, что намерение сопротивляться ей в случае ожидаемой атаки внезапно уступало место самой неприличной ревности.
— Ну, признавайтесь же, каков он?.. Груб, ревнив, ненасытен или, напротив, немощен, неопрятен, наконец? — добавил он и стал перечислять предполагаемые интимные качества змия, живописно поясняя некоторые из них.
— Врач должен вникнуть в симптомы заболеванья, — с появившимся вдруг противно-сахариновым привкусом на губах и глядя в сторону, почти обиженно сказал Сорокин. — Что именно беспокоит вас?.. Вернее, уж вам-то чем плохо в жизни?
— Я выбилась из колеи, — с заминкой, видимо, впервые попыталась сформулировать она. — Все началось с пустяковой игры, но запуталась потом. Я открыла, что можно желать беспредельно. Но нельзя без стен. Когда же стены падают и не на что опереться, это и есть смерть. Иногда кажется, что меня вынесли из жизни, но я все оглядываюсь назад. Я ищу меры, в чем она? Мне просто нужна рука, чтоб вывела меня назад оттуда.
Надо полагать, некоторую туманность описания самодеятельной доктрины отнес за счет нормальной, независимо от возраста, девической стыдливости.
— В общем-то обычное состояние наших современников — бытовая неустроенность, социальное беспокойство, страх за будущее... Но хотелось бы чуточку точнее, — входя в роль, морщился Сорокин. — К тому же, вероятно, постоянная мигрень, раздражительность, изнурительная бессонница, так? Ввиду того, что высшая мудрость в естественной простоте, а мы здесь с вами как бы сообщники в чем-то, мне и хотелось бы с вашего согласия говорить напрямки...
— Внимательно слушаю вас, Сорокин, — сказала пациентка, доверчиво поддавшись вперед.
Он раздумчиво огладил подбородок себе, как если бы там помещалась качественная борода.
— Еще не встречал вас в таком меланхолическом ключе, Юлия, отсюда моя смелость, — приступил он солидно и понял по тембру, что, в общем, у него получается. — В отличие от нас, проживающих там, внизу, вы знакомы с горем разве только в пределах детских разочарований, и высшее страдание ваше была зубная боль. Сколько я помню вас, вы никогда не нуждались в людях на земле, кроме как для поклоненья и услуг, но всякий раз потом сохраняли на кончиках пальцев гадливое ощущенье чего-то холодного, волглого, сального и липкого от вынужденного прикасанья к ним, правда ведь? А может, это жизнь постучалась к вам, что наступают предельные сроки? Требуются иногда ужасные лекарства, вроде паденья с горы, удар ножа от любовника, молния в темя, — от чего иногда к действию пробуждается душа. Нельзя, дорогая, слишком долго противиться велениям природы, она сердится под конец и может лишить тех естественных превращений, которые только и дают примирение в конце. Влезайте же в упряжку, поддайтесь благодатному данайскому дождю, выходите замуж, дорогая, не дожидаясь какого-нибудь сталелитейного монарха... И не подумайте, что сам напрашиваюсь в кандидаты: я подержанный, желчный, неудачно женатый человек, безвольный к тому же, потому что и ради вас был бы не в силах покинуть ее в беде!
Соображения свои, куда вложил весь опыт детства, Сорокин высказал не только с чувством, но и с явным удовольствием, однако ни жилка не дрогнула в лице Юлии.
— Так вы думаете, Сорокин, что требуется всего лишь обыкновенный дождик, как говорится, на иссохшую девичью ниву? — медлительно переспросила она. — И вы уверены, что ваш анализ построен на высказанных мною предпосылках? С вами никогда не бывает скучно... У дедушки был знакомый фельдшер, после одной семейной травмы он у всех подозревал дизентерию, но тому по крайней мере требовалось больше материала для заключения...
— Я не хотел вас обидеть, — сказал режиссер с пылающими ушами.
— Не сгорайте дотла, Сорокин, — чуть свысока кивнула Юлия, — вы еще понадобитесь. Верю, что старый друг просто хотел помочь мне чем богат... Не его вина, что не в ударе. Зато сам того не подозревая, подарил мне сейчас веселое оружие против, нового врага моего... по руке пришлось!
Стало неудобно спросить — против кого и какое. Поднявшись вслед за хозяйкой, Сорокин рассеянным взглядом скользнул по гобеленам вокруг в поиске, на чем отыграться. Прямо перед ним происходила битва четырехсотлетней давности, самый ее эпилог. Линялыми шерстями вышитый рыцарь с поднятым забралом наблюдал из-под дерева на холме, как чужой эскадрон с ходу врубается в каре железных латников, сомкнувшихся перед обреченным господином. Обострившаяся память позволила мосфильмовскому эрудиту отличить Франциска от Карла.
— Позвольте, где-то я уже видел это... — пользуясь случаем поправить свои дела в глазах Юлии пробормотал режиссер. — Ведь это, по-моему, при Павии?
— Кажется, при Павии, да... — с непонятным раздражением откликнулась та. — Но давайте же продолжим нашу работу!..
Лифт находился сразу же по выходе из гостиной, за толстой портьерой направо. Кабина была глухая, падение скоростное, беззвучное, совсем краткое, — все же мимолетное сомнение в прочности инженерных сооружений, применительно к такой глуши, успело вызвать тоскливую сосущую пустоту в режиссерском желудке. Несколько успокаивало разве только соображение, что и доставившая их сюда чертова колесница, наверно, сработана той же рукой.
Подземные владения Юлии оказались значительно обширней только что покинутых. По сторонам служебного коридора, где они шли, угадывалась сложная сеть подсобных помещений, подсвеченные цветными лампами мерцали контрольные пульты, кладовые неизвестного назначения и с намертво замкнутыми дверями; нигде не прослушивались, однако, ни гудящие провода, ни шум парового отопления, ни просочившаяся сверху капель. Задолго до вереницы удивлений, поджидавших Сорокина впереди, единственно по масштабу хозяйства и добротности его исполнения следовало заключить, что никаких капиталов покойного Джузеппе вместе с фамильными возможностями заграничной родни не хватило бы осуществить виденное естественным земным усилием.
— Осторожно, держитесь за поручни теперь, — сказала хозяйка за спиной.
Предостережение выглядело не излишним. Едва раздвинулась панель в стене, неистовый свет ворвался в сумерки подземелья, шатнул, почудилось — мог бы запросто и с ног сбить. По всему они находились теперь на обзорном балконе перед поистине пиранезиевским пространством с потолком, пропадающим в голубоватой дымке из-за множества скрестившихся лучей. После невольного головокружения освоившийся глаз начинал различать соразмерную циклопическому объему по диагонали зрелища, дворцовой роскоши и широты лестницу с фигурами муз на площадках — нагих, танцующих, крылатых, всяких. Не сразу удавалось понять: почему так мучительно было глядеть на это варварское нагроможденье общеизвестных архитектурных стилей кое-где со столь вопиющим нарушением строительной логики, как оно там держалось? Конечно, никто не смог бы запомнить отделочные подробности или хотя бы, по отсутствию целеустремленного единства, перечислить элементы архитектурного замысла. Но самый размах творения подавлял в зародыше возникавшее было ироническое чувство к невежеству заказчика и множил почтение к силам, громоздившим шлифованный мрамор, колонны и глыбы вперемежку с отливками бронзы и сверкающим хрусталем. Казалось, все кругом было рассчитано на вечность, и все же тоскливое ощущенье непрочности рождалось от пребыванья здесь... Пожалуй, единственно возможное служебное назначение света в таком количестве заключалось в том, чтоб не было страшно одному.
— Что может бедный режиссер сказать пани Юлии? Очень, очень мило у вас тут, — через силу произнес Сорокин и в манере придирчивого ценителя прибавил исключительно на пробу, что на ее месте обошелся бы без старомодных золоченых розеток в кессонах сводчатого потолка, без античных квадриг, что мчались по окружности лазурно-мозаичного фриза. — Дорогая, излишества дадут кому-то право обвинить вас в нехватке элементарного вкуса, правда?
К его великому облегчению, Юлия забыла про обиду. В самой поспешности ее согласия сквозила скопившаяся тревога. Значит, и сама опасалась того же, забрызганные известью висячие подмостки кое где, вряд ли уместные по характеру производства, несколько сглаживали впечатление очевидной недоделкой работ, простительной при такой масштабности.
Оказалось, никто сюда не заглядывал пока, кроме Сорокина.
— Наконец мне ничего не стоили эти излишества, как и удалить их не составит труда... — почти благодарно объяснила Юлия. — Мне-то хотелось создать у посетителя торжественно-фанфарное настроение перед вступленьем... ну, в святилище, так сказать! У нас сегодня трудно требовать, чтобы снимали обувь при входе в храм, пусть по крайней мере потрудятся пешком: дальше у меня лифта нет. Я потому и сделала лестницу подлинней, хотя сама не ходила по ней ни разу, а пользуюсь своей собственной, маленькой, винтовой.
