Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень
Фрол встал, закинул сачок на плечо, пошел в деревню.
Ужинать он не стал, только сидел за столом и все смотрел на Клавдию. Она не поднимала головы и тоже почти ничего не ела.
Так прошло десять минут, двадцать.
— Чего же ты... ешь, — сказала Клавдия.
Фрол вздохнул и положил ложку.
— Видишь, как оно получается у нас, — проговорил он. Клавдия по-прежнему не подняла головы. Но Фрол заметил, что на стол упала ее бесшумная слезинка. — Ну, ну, Клавдия... Не надо, — попросил он. — Ты же знаешь, что я... с тобой бы... хотел...
— Господи! — воскликнула она, поднимая голову. Щеки ее, обветренные, горячие, блестели от слез. — А я разве не хотела бы?! Да ведь... Я не виню тебя. Я понимаю. Мне только жалко тебя.
Фрол встал, подошел к раздавленной горем женщине, погладил ее по мягким волосам тяжелой, заскорузлой, выдубленной конским потом рукой.
— Хорошая ты, Клавдия... Захар правильно сказал: для счастья была ты, видно, рождена, да судьба твоя на телеге где-то ехала, а телега сломалась.
— Господи! — опять воскликнула Клавдия. — Ничего, ничего... Только не надо так... Ты иди... Я вижу, каково тебе...
Фрол все стоял возле нее, все гладил по голове.
— Я бы давно ушел... Это верно, — тихо проронил Курганов. — Да вот... все об этом Господе твоем думал... Я не знал, как тебе сказать... Я все боялся, чтобы ты... Захар меня тоже предупреждал... И сейчас боюсь... Главная-то змея сгорела, видать. Но... старушонки опять начнут ходить к тебе.
Речь Фрола была бессвязной, сбивчивой. Клашка запрокинула голову, глянула на Фрола снизу вверх, все поняла, закрутила головой и уткнулась ему в бок.
— Нет, нет... Теперь не будут. Не пущу. Ты не бойся... Только...
— Вот и хорошо. Вот и хорошо. Тогда... что ж...
— Только, — Клавдия еще сильнее прижалась к его боку, — только ты, Фрол, помоги мне еще немного.
— Да я что угодно для тебя... Ты подскажи — как...
— Я все ждала... Надеялась — ребенок у меня будет. Тогда бы мне все нипочем. Доехала бы тогда моя судьба... на той телеге. А вроде нету пока, ничего не чувствую... Ты понимаешь?
Фрол понимал. Но ничего не говорил, пораженный такой просьбой.
— Ты прости меня, дуру, — прошептала Клавдия, оторвавшись от Фрола, поставила руки локтями на стол и спрятала в ладонях лицо. — Только не думай обо мне плохо. А теперь иди. Мне стыдно на тебя смотреть...
И Фрол неслышно отошел. Стараясь не скрипнуть, он прикрыл за собой дверь.
На улице Курганов долго стоял под звездным небом, курил и прислушивался, не раздастся ли какой звук из Клашкиного дома. Ему казалось, что, если бы Клавдия вышла сейчас на крыльцо, позвала его, он, не раздумывая, с радостью и облегчением вбежал бы обратно в этот домишко, и уже навсегда. И уже никто и уже ничто не заставило бы его покинуть Клавдию.
Влажный холодный воздух гулял над деревней, качал голые кусты. Было слышно, как бьют в берега несильные волны Светлихи.
Целую зиму берега реки были безмолвны, но теперь ожили. И Фрол вспомнил почему-то, как он прошлым летом сидел в темноте у крохотного озерка и слушал еле уловимый шорох его волн. Слушал, а потом подошла Клавдия...
... Из дома Никулиной не раздавалось ни звука, хозяйка его не выходила на крыльцо. Фрол медленно двинулся вдоль по улице.
Шел не спеша, будто обдумывая на ходу, что ж теперь делать, куда повернуть.
Повернул к квартире Антипа Никулина.
Зина, читавшая книжку, быстро отложила ее, беспокойно поднялась. По ее лицу заметалась тревога. Она подбежала к кровати, на которой посапывал во сне сынишка, тщательно укрыла его.
— Что же, Зинушка... Давай мальца, — сказал Курганов.
— Фрол Петрович! Дядя Фрол... — промолвила Зина неуверенно, беспомощно, загораживая собой кровать.
— Чего — дядя! Я тебе теперь — отец. Договорились ведь.
— Не знаю... Не верю я... Боюсь, не выйдет ничего. Митька — он ведь такой... Он гордый...
Из-за занавески вышел Антип Никулин, напустился на дочь:
— А чего тут не знать? И чего не верить? Вы с Митькой не девки-мальчики. И дитё у вас — тоже человек. Митька что? Был герой — хвост трубой. Да пришлось в колечко завязать. Я к тому, что и Митька ныноче стал иначе... Фрол Петрович все это правильно делает. И ты не бойся... А я к Клахе пойду жить. Повинюсь перед ней, простит отца.
Антип был по-прежнему многословен. Но теперь в его словах стала появляться какая-то доля смысла.
— Давай сынка, Зинушка, — еще раз сказал Фрол. — На улице маленько ветрено, заверни потеплее. И жди Митьку. Придет — построже с ним. Пусть в ногах, дьявол, поползает. Ничего, Антип Минеич правильно говорит, пришлось Митьке хвост завязывать. Во время завязки он надломился даже. Больно, конечно. Потому понимает — надо залечивать... Ничего...
— Конечно! — опять вмешался Антип. — Да мы, Зинушка, с тобой тут вдвоем его так в оборот возьмем...
— А тебя, Антип Минеич, я прошу: как Митька в дом — ты из дому. Понял? — проговорил Фрол. — Найди уж причину. Пуская сами они... своим умом договариваются.
Антип сперва поморгал, потом торопливо закивал:
— Ну как же, как же... Понятное дело — меж двух третий лишний, хотя бы и отец. Я сразу, сразу... Это раньше, бывало, отцы-то неразумные сатрапили над детьми, а ныноче... Уйду, уйду, Петрович...
Мальчишка спал крепко. Зина завернула его в стеганое одеяло, поперек перевязала, чтоб не распахнулось на улице, стареньким платком. Фрол принял тяжелый сверток, толкнул ногой дверь.
... По улице шел осторожно, боясь поскользнуться...
... У калитки своего дома помедлил, постоял, глядя в ту сторону, где жила Клавдия Никулина.
... На крыльцо поднимался горбатясь, грузно, тяжело. Наверное, так в старые времена всходили на плаху.
Степанида на кухне возилась с кринками, разливала в них из подойника молоко. Увидев входящего мужа, выпрямилась, откачнулась в сторону, выронив подойник, опрокинув с кухонного стола рукавом полную кринку. Подойник, загремев, покатился под стол, кринка с глухим звуком раскололась на несколько черепков, белая лужа поползла под ноги Фролу.
Из соседней комнаты выбежал Митька. Увидев отца, тоже замер, сдвинув брови. Грудь его была оголена, и он машинально принялся обеими руками застегивать на рубахе пуговицы.
Но застегнул только до половины, опустил руки. С минуту все трое молча стояли друг против друга.
Потом Фрол положил ребенка на кровать, стоявшую тут же, на кухне, развязал платок, развернул одеяло. Мальчику там было жарко. Почувствовав свободу и свежий воздух, он зашевелился, раскинул ножки и ручки, зачмокал губами. И вдруг открыл глаза, пролепетал сквозь сон:
— Где мама? Где мама?
— Сейчас придет, — сказал Фрол.
Ребенок перевернулся на бочок, лицом к Митьке, чему-то улыбнулся и опять задышал ровно и глубоко.
Фрол присел на табуретку, поглядел на молочную лужу.
— Чего ж ты? Подотри, — сказал он Степаниде.
У нее задрожали губы, из глаз хлынули слезы. Она вытерла концом платка глаза и взялась за тряпку.
Степанида подтирала пол, а Митька все глядел то на отца, то на ребенка.
— Зачем ты его принес? — проговорил он.
— А ты, как, набегался? — в свою очередь, спросил Фрол.
— Куда это я бегал?
— Тебе лучше знать. Я же следил за тобой, подлецом. — Митька медленно опустил чубатую голову. А Фрол прибавил: — Вот-вот... Так недолго и совсем уронить ее.
Степанида меж тем подтерла пол, собрала глиняные черепки.
— А ты, Степанида, прости меня, — глухо вымолвил Фрол. Вымолвил и долго-долго ждал ответа. Но жена молчала. — Так прощаешь, что ли? Подурил я — опомнился. Помогли хорошие люди опомниться. Давайте жить. Вот он, внук, у нас с тобой...
Степанида только всхлипнула. Прошла еще минута. И еще.
— Так что же ты стоишь? — спросил Фрол у сына. — Слышал же — ребенок мать зовет. Ступай, веди...
— Ты же наблюдательный, так должен знать — ходил я к ней, — сказал Митька. — Выгнала.
— Выгнала?! А ты хотел, чтоб она тебе на шею бросилась? — Голос Фрола начал наливаться твердостью. — Может, и теперь погонит прочь, как... нашкодившего пса. А ты, не стыдясь, на колени перед ней. Мало будет — с улицы на карачках в дом вползай и проси прощения. Я вот старый человек, а просил. А мне легче, что ли? Сам швырнул ее в грязь, сам и отмывай. Да отмоешь когда — благодари, что она смилостивилась.
Митька шевельнулся было, но с места не тронулся.
— Сынок, ты ведь понимаешь все, — другим, теплым, чуть печальным голосом продолжал Фрол. — Ведь накипь у тебя только сверху. А под ней — человеческое сердце.
— Что ж, Митенька, — проговорила вдруг и Степанида. — Видно, идти надо. Душонка женская мяконькая и добрая. Может, оттает, распустится. Сходи, сынок...
Митька еще постоял, поглядел на сына. Поднял руку, застегнул пуговицы до конца. Шагнул к вешалке, снял тужурку...
5
А весна между тем наступала и наступала.
Синее небо над Зеленым Долом с каждым днем голубело и голубело. И казалось, что оно поднимается все выше и выше.
