Томас Вулф - Паутина и скала
Он сделал паузу, неторопливо сунул сигару опять в уголок рта, мягко качнулся на носках блестящих туфель, с легкой улыбкой превосходства понимающе кивнул и заговорил с выразительной неторопливостью:
– Нет уж! Нет уж, дудки! Я вдоль и поперек облазил этот город – и поверьте мне, поверьте мне – мы их переплюнули во всем… Что там говорить! Что там говорить! У них нет ни единого заведения, которое у нас не было в десять раз лучше… Я всю жизнь слы шал про этот город, подумал – дай-ка взгляну на него. Пар-риж! Да что в нем такого, черт побери! – зарычал вдруг он снова, выхватив сигару изо рта и так угрожающе навел на слушателей, что те попятились. – О чем вы говорите, черт возьми? – вызывающе спросил он, хотя никто не произнес ни слова. – Да я могу показать вам на маленьком старом Бродвее больше заведений, чем этот… город мечтал иметь! Что там говорить! Что там говорить! Здесь самые лучшие заведения выглядят как забегаловка Маллигена на Шестой авеню!.. Нет уж, дудки! Это не для меня! Хватит. Один раз взглянул, и будет! Я сыт по горло! Повидал, что хотел повидать, и конец! Теперь маленький старый Нью-Йорк меня вполне устраивает!
И, удовлетворенный наконец этим торжественным утверждением собственного патриотизма, он сунул большие пальцы под мышки, качнулся взад-вперед, передвинул сигару в другой уголок рта и выпустил из ноздрей большой клуб густого, ароматного дыма.
Вот такой была контора «Америкен Экспресс» летом 1928 года в Париже, куда письмо так и не пришло.
Однажды вечером Джордж отправился в Фоли Бержер и добрался туда поздно. В вестибюле было пусто; люди в кассе и двое мужчин за высоким столом у дверей глядели на него холодными галльскими глазами. Джордж просмотрел расценки на билеты; классификация их была непонятной; разобраться в ней он не мог. К нему подошел мужчина в вечернем костюме – представитель ночного парижского племени, лет тридцати пяти, с черными, блестящими прилизанными волосами, безжизненными глазами рептилии, большим крючковатым носом корыстолюбца, хитрым лицом.
– Месье, – вопрошающе и вместе с тем убедительно произнес он, – мо-ожет, я чем-то могу помочь вам?
Джордж, вздрогнув, обернулся, поразился великолепному виду этого лощеного создания и, запинаясь, промямлил:
– Я… какой билет нужно мне…
– Ах, билет! – воскликнул мужчина с таким видом, словно на него снизошло откровение. – Mais parfaitement! Monsieur, – произнес он вкрадчиво, – permettez moi![21].. Я атташе – Vоus comprenez[22]* – этого театра. Я куплю вам билет.
– Только не… только не слишком дорогой, – промямлил Джордж, стыдясь говорить о каких-то жалких ценах с этим великолепным ночным существом. – Что-нибудь… что-нибудь за умеренную цену, понимаете?
– Mais parfaitement! – воскликнуло снова лощеное существо. – C'est entendu. Quelque chose du moyen prix[23].
Этот человек взял у Джорджа протянутую стофранковую банкноту, подошел к окошку кассы, быстро переговорил с сидевшими внутри и купил самый дорогой билет. Потом сказав с улыбкой: S’il vous plait, monsieur»[24]*, подошел к столу, где двое стражей двери хмуро поглядели на билет, сделали запись в книге и разорвали его пополам, затем отдал разорванный билет Джорджу с легким поклоном, но без сдачи.
– А теперь,- вкрадчиво сказал он, когда Джордж, несколько ошеломленный быстротой и дороговизной этой процедуры, вознамерился войти,- вы хотите повидать танцовщиц, n'est-ce-pas? [25]*
– Танцовщиц? – промямлил Джордж. – Нет, я пришел посмотреть представление.
– О, – махнул рукой с веселым смехом Темноглазый. – Но время еще есть! Время есть! И для начала мы пойдем к танцовщицам, n'est-ce pas?
– Как-нибудь в другой раз – я и так уже опоздал на представление!
– Mais pas du tout! – громогласно возразил Темноглазый. – Du tout, du tout, du tout![26]** Представление еще не началось. Поэтому времени у нас много.
– Не началось? – переспросил Джордж, с беспокойством глянув на часы.
– Нет-нет! Еще полчаса! – настоятельным тоном произнес Темноглазый. – А теперь – идемте со мной, а? – продолжал он вкрадчиво. – Посмотреть танцовщиц. Думаю, вам понравится -да!
– Это считается частью представления?
– Hy да! Parfaitement!
– А вы работаете здесь?
– Ну да, monsieur. Дирекция – как это сказать – поручает мне обслуживание иностранцев. – Он заразительно улыбнулся и сде лал руками и плечами изящный жест. – Так что, если хотите, я вам покажу тут кое-что – а? – пока не началось представление?
«До чего славный человек! – с благодарностью подумал Джордж. – И как предусмотрительно со стороны дирекции поставить его здесь для помощи иностранцам!.. Однако, должно быть, под конец он рассчитывает получить чаевые». И заколебался, не зная, возьмет ли такой лощеный, воспитанный человек на чай.
– Ну, идем – а? – улыбнулся Темноглазый. – Думаю, девочки вам понравятся. Par ici, monsieur! [27]***
Он любезно распахнул створку двери перед Джорджем и когда выходил сам, что-то быстрое, неуловимое пронеслось между мим и людьми в вечерних костюмах за высоким столом. Не улыбка, не слово, а нечто исполненное ликования, суровое, холодное, бессердечное и застарелое, зловещее, как ночь.
Когда они вышли, Джордж удивленно, обеспокоенно взглянул на француза, но бодряюще взятый за руку, позволил себя увести.
– А что же танцовщицы? – спросил он. – Разве они не здесь, не в театре?
– Mais non, mais non, – вкрадчиво ответил Темноглазый. – У них – как это называется? – отдельный atablissement[28].
– Но он является частью Фоли Бержер?
– Mais parfaitement! Monsieur, я вижу, в Париже новичок, а?
– Да, я здесь недавно.
– И долго собираетесь пробыть?
– Не знаю – месяца полтора, может, подольше.
– А! Это хорошо! – одобрительно кивнул Темноглазый. – Будет время научиться языку, а?.. Да!.. Это будет хорошо!.. Если станете понимать язык, – он слегка пожал плечами, – tout va bien![29]*, если нет, – он развел руками и заговорил сожалеющим тоном, – в Париже очень много плохих людей. Не французов! No, no, no, no! C'est les Russiens… les Allemands… les ltaliens[30]**. Они обманывают тех, кто не понимает а са… Вы даете им дол-лар обменять! – воскликнул он. – Ах-х! Доллар! Будте осторожны с дол-лар!.. Не давайте им дол-лар! Если хотите обменять дол-лар, идите в банк! У вас есть дол-лар? – с беспокойством спросил он.
– Нет, – ответил Джордж. – Только дорожные чеки.
– Ах-х! – воскликнул Темноглазый и одобрительно кивнул. – Это лучше! Тогда вы можете пойти в банк americain, n'est-ce pas?
– Да.
– Это много, много лучше! – сказал Темноглазый и ожив ленно закивал с одобрением. Они пошли дальше.
Вокруг все было ярко, резко освещено, но теперь улицы и здания обладали замкнутым, таинственным, непроницаемым видом, той монументальной безжизненностью, которая большей частью характерна для ночного Парижа. Путь у Джорджа и его спутника был недалеким. Пройдя от театра два квартала, они свернули на другую улицу и остановились перед домом очень замкнутого, таинственного вида, из его верхних, закрытых ставнями окон волнующими полосками пробивался свет.
Темноглазый нажал кнопку звонка. Внезапно раздалась будоражащая трель, от которой сердце Джорджа забилось чаще. Дверь открыла молодая женщина в форме горничной и с улыбкой впустила их. Они оказались в коридоре, окаймленном великолепными зеркалами; пол был застелен толстым, мягким ковром.
Сверху доносились звуки торопливой, взволнованной суеты: распахивание и закрывание множества дверей, быстрая беготня, юные взволнованные голоса и неприятный, деспотичный, раздраженный голос, резко выкрикивающий команды. И непрерывно звонили электрические звонки – звук был назойливым, пронзительным, исполненным угрозы и безотлагательности, как внезапная, отчаянная трель тревожной сигнализации.
Когда пришедшие стали подниматься по великолепной лестнице, все звуки прекратились. Их ноги бесшумно ступали по красной ковровой дорожке в полной, застывшей, насыщенной жизнью тишине. Джордж сознавал, что жизнь окружает его, подслушивает за десятком дверей, тайком смотрит на него сотней глаз, ждущая, наблюдающая, невидимая.
Эта застывшая, таинственная тишина, этот укромный, сладострастный свет вызывали у Джорджа окоченение плоти, какую-то пустоту в конечностях, сердце, желудке и чреслах. Он облизнул пересохшие губы, пульс его бился сильно и часто, словно в крови стучали какие-то молоточки.
Сцена была странной, незнакомой, как сновидение, и, однако же, обладала реальностью сна наяву. Напоминала нечто, чего Джордж никогда не видел, но что всегда знал, совпадающее с образом, сокрытым в его душе, и теперь, когда он это обнаружил, безошибочно узнаваемое. Оказавшись здесь, он испытывал ощущение странности и призрачной нереальности, которое проистекает из той смеси знакомого и неизвестного, которая и есть суть всякой странности – словно он внезапно оказался в аду или в раю и разговаривает с кем-то, кого знал всю жизнь – с полицейским из небольшого городка или с деревенским пьяницей.
