Томас Вулф - Паутина и скала
Ночью мужчина пишет из чужой страны возлюбленной, на shy;правляет любовь и жажду через громадную, темную пустоту ноч shy;ных морей, пытается передать свои пыл и безумие, спрашивает: «Где ты сейчас, в каком месте?». Слышит шаги на пустой улице, колокола времени отбивают для него три часа, он пишет: «Что делаешь ты в это время дома? Спишь? Одна? Слышишь ли шаги на пустой улице; и думаешь ли обо мне? Или нашла новую лю shy;бовь и в эту минуту нежишься в объятиях другого любовника?». Потом, когда шаги на улице замирают, когда громкие раскаты ударов колокола затихают в воздухе, он колотит себя в муке и от shy;чаянии, думает о преданной любви, но он забыл, что верна она ему или нет, время у нее другое, и дома часы бьют десять.
Вот так даже в воспоминаниях о любовных горестях, даже когда мы надеемся, что возглас любви чудесным образом обогнет половину земного шара, время шутит с нами злую шутку, там, ку shy;да обращен наш возглас, никакой любви нет, минута верности или предательства либо позади, либо впереди, наш возглас тонет в темноте; и вся земля полна этими обманами времени, этими неуслышанными возгласами, этими несметными, ушедшими, сиротливыми мгновениями многоликого, насмешливого, бес shy;сердечного времени.
Существует минута, когда наши молитвы бывают услышаны, когда наши жизни могут соприкоснуться, когда наши странствия могут окончиться, когда вся наша жажда может быть утолена, и мы можем навсегда войти в самое сердце любви.
Но кто узнает эту минуту, когда она наступает? Кто знает ту дверь, которую может открыть? Кто может отыскать один огонь среди миллиона огней, одно лицо среди миллиарда лиц, одно взаимное желание, одну общую радость в громадных, запутан shy;ных дебрях любви и жажды, покрывающих всю землю? Мы ма shy;ленькие, ищущие вслепую существа, взывающие о свете и люб shy;ви, которая могла бы спасти нас и которая умирает в темноте рядом с нами, однако найти ее мы не можем. Мы подобны слепым детенышам, безглазым морским пресмыкающимся, которые ползают ощупью в зарослях на громадном морском дне, и умира shy;ем одинокими в темноте, в секунде от надежды, в миге от радос shy;ти и осуществления желаний, в крохотном получасе от любви.
Это одна разновидность времени; это один из бесчисленных его ликов. Вот другой:
Когда Джордж открыл дверь маленькой химчистки в Эмбл-сайде и стал спускаться по ступенькам, молодой человек с худо shy;щавым, живым лицом ждал его. Снаружи темнело, начинался дождь. День был ветреным, хмурым и прекрасным, вокруг хол shy;мов пеной бурлили тучи, налетал шквалами проливной дождь. Теперь дождь полил снова, капли его мерно падали на деревен shy;скую улицу. В угасающем свете молодой человек с худощавым, живым лицом вгляделся в Джорджа и сказал:
– Добрый вечер, шэр. – Потом улыбнулся со своеобразным юмором, с умом и пониманием, улыбка на миг обнажила почер shy;невшие беззубые десны, причину его шепелявости. – Пождно вы, шэр. Я уже хотел жакрывать.
– Костюм мой уже готов?
– Да, шэр. Я дожидалша ваш.
Он придвинул по стойке аккуратно перевязанную коробку с костюмом. Джордж полез в карман за деньгами и вопросительно взглянул на него. Молодой человек сказал:
– Два фунта шешть шиллингов, шэр. Жаль, что вам пришлошь идти по такой погоде, но, – в его голосе звучал мягкий, добродушный упрек, – вы не оштавили швоего адреша, шэр. А то бы я пришлал коштюм ш рашшильным. – Он поглядел в ок shy;на на сереющий свет, а потом, недовольно покачав головой, вы shy;разительно сказал: – Шырая погода! Шырая! Жаль, шэр, что ваш приежд испорчен погодой.
– О, я ничего не имею против, – ответил Джордж, взяв ко shy;робку и собираясь уходить. – Такая погода иногда приятна, кро shy;ме того, последние две недели стояли такие прекрасные дни, что грех жаловаться. Я ожидал совершенно другого. И удивился, что погода здесь может быть такой ясной.
Молодой человек с худощавым, живым лицом неторопливо взялся тонкими пальцами за прилавок, чуть подался вперед и спросил с вызывающим, веселым любопытством:
– А почему, пожвольте ужнать? Почему, скажите на милошть, вы удивилишь? Какой погоды ожидали?
– Думал, она будет паршивой. Видите ли, мне так сказали. В Лондоне, говорили, что здесь постоянно льет дождь, и ничего другого ждать не следует.
– Это, шэр, – неторопливо, выразительно заговорил моло shy;дой человек, – нижкая клевета! Отвратительно нижкая! Дожди, конечно, у наш бывают, – признал он, – но отрицать, что у наш бывают яшные дни прошто шмехотворно! Жнаете, шэр, – с не shy;ожиданной гордостью заявил молодой человек, – иж года в год на швете не бывает лучшей погоды, чем на Английшких Ожерах – и отрицать это – шущая клевета – шамая нижкая – лондоншкая клевета!
Высказав с величайшей серьезностью эти слова, молодой че shy;ловек с худощавым, живым лицом выпрямился и весело, друже shy;любно, очень заразительно улыбнулся.
– Вшего доброго, шэр, – сказал он, когда Джордж повернул shy;ся к двери.
И клиент ушел, провожаемый улыбкой молодого человека – улыбкой, которая потом не шла у него из памяти, которая согре shy;вала ему сердце, когда он вспоминал живой ум, веселое, добро shy;душное понимание, тонкий юмор, сквозившие в этой улыбке, – и от которой ему становилось не по себе, которая вызывала у не shy;го странно и горько смешанные жалость и отвращение, когда он вспоминал беззубые, почерневшие десны, беспощадно обнажав shy;шиеся в этой на редкость добродушной улыбке у такого молодо shy;го человека.
На деревенской улице не было ничего, кроме тусклого, угаса shy;ющего влажного света и мерного шума дождя, спокойно льюще shy;го сквозь листву, непрестанно капающего с ветвей на землю. Джордж шел под холодным дождем, хлещущим его по лицу, и ему не давали покоя мучительные откровения кратких встреч со сво shy;ими собратьями, чудесная улыбка на худощавом, живом лице.
Это другой миг утраченного времени, один из множества его ликов.
И вот путешественник находится на пароходе, подходящем к городу Булонь на французском побережье в два часа ночи. Середина лета, июль. Пароход быстро идет к городу. Пассажиры стоят вдоль поручня, смотрят, как скользит мимо в темноте волнолом, как приближаются городские огни. Все это вкупе с разбросанными по всему французскому побережью мерцаю shy;щими огнями вызывает у пассажиров чувство благоговения и восторга.
Мало того, что это французская земля, что маленькие фи shy;гурки у ярко освещенного причала – французы, но даже и все эти огни французские; благодаря этому чувству благоговения и торжества, которое никогда не умирает в наших сердцах пол shy;ностью, пассажиры будут облекать все, что увидят – деревья, кошек, собак, кур – этим же волшебным покровом собствен shy;ной выделки: «французскостью». Даже самую обыденную, рас shy;пространенную вещь они не смогут видеть без сознания, что она «французская», своеобразная, и потому станут разгляды shy;вать ее с любопытством.
Тем временем пароход быстро приближается к городу, и путешественник, усталый телом, но вновь охваченный волне shy;нием путешествия, надеждой и бессмертной верой в путеше shy;ствия, нетерпеливо дожидается высадки. Маленькое судно, пеня воду, подходит к серому каменному причалу, путешест shy;венник видит людей, быстро идущих вдоль борта, ярко-голу shy;бые и огненно-красные лампасы на мешковатых брюках жан shy;дарма, потом снова сходит на сушу, опускается по сходням и отдает карточку высадки, быстро идет по причалу за дюжим носильщиком в синей куртке, невысоким энергичным фран shy;цузом, важно вышагивающим с его багажом. У таможенного барьера носильщик останавливается, зовет и манит путешест shy;венника, усталый чиновник бормочет обычную формулу, на которую путешественник отвечает: «Je n' ai rien, monsieur»[19], чиновник быстро ставит мелом кресты на его вещах, провер shy;ка окончена, он проходит.
Неожиданно путешественника охватывают острое сожаление и тоска по всем местам, которые он проехал, не побывав в них, по тайнам, которых не постиг, дверям, которых не открыл. Он знает, что жизнь в этом приморском городке, который прежде существовал для него лишь как россыпь огней, беспорядочная картина лиц, улиц, мостов, домов и длинный причал, у которого останавливается поезд, существовал только как блеск воды, плеск волн, смесь голосов чиновников, носильщиков и путеше shy;ственников, потом как скос деревянных пирсов, видение судо shy;вых огней и наконец судно! – он знает, что жизнь в этом город shy;ке, видимо, такая же, как и повсюду, но знает также, что непови shy;новение вечному стремлению сомневаться, изучать, исследовать – одна из роковых ошибок в жизни, и, обратясь к носильщику, говорит, что не поедет в Париж ждущим отправки поездом, а ос shy;танется здесь.
Минуту спустя, покинув пристань через новую дверь, путе shy;шественник сидит в разболтанной, запряженной костлявой клячей коляске. Ветхий экипаж, дребезжа, удаляется по бу shy;лыжной мостовой от удивленного носильщика и возбуждаю shy;щей любопытство группы извозчиков. Причал, таможня, по shy;езд остаются позади, он проезжает мимо новых домов, пересе shy;кает новые улицы, заведенный порядк прибытия нарушен полностью. Спустя еще минуту он вызывает владельца неболь shy;шого отеля, снимает номер и, едва стихло усталое цоканье ко shy;пыт старой лошади по мостовой, оказывается наедине со сво shy;им багажом в большой, выбеленной комнате. Заказывает большую бутылку красного вина и пьет за собственные торже shy;ство и радость.
