Владимир Орлов - Лягушки
Острецов быстро встал, почти вскочил, принялся нервно ходить от окна к окну (на стенах логично было бы увидеть работы символистов, но нет, украшением служили четыре полотна с видами Средней России, возможно кисти Киселёва и Клевера).
— Вы уверены в этом? — спросил Острецов.
— У меня хорошая память на лица, — сказал Ковригин и чуть было не добавил: "…и на женские тела", но смог сдержать себя.
— Хорошо, — присел Острецов и поднял рюмку с коньяком: — Чтоб и вам хотелось! Так о чём вы собирались узнать?
— Мелочь, — сказал Ковригин. — Кто такой мсье Жакоб?
Он понимал, что вопросом своим может рассердить хозяина особняка, дерзил, но Острецов отнёсся к его словам устало-спокойно.
— Мсье Жакоб, — сказал Острецов, — выходец из Рязанской губернии, из города Спас-Клепики, тонкая, предприимчивая натура, по профессии — скорняк, имел бизнес в Армавире, вам известен под фамилией Цибульский.
Пожалуй, эти новости удивили и Хмелёву.
— Как я не мог догадаться, что Древеснова происходит из его угла? — горестно произнёс Острецов. — А ведь возникали сомнения, и не только в день вызволения Древесновой из якобы журинских тайников… Да, прозевали мы…
Уточнять, кто прозевал и что прозевали, Ковригин посчитал некорректным. Спросил лишь:
— А кто у кого хозяин хотя бы в ресторане "Лягушки" — мсье Цибульский или тритонолягуш Костик?
— Это мне неведомо, — сказал Острецов. — Затевали расследование, но оно ясности не дало. Да мне и неинтересно знать подробности. Кто и что.
— Однако на флюгере вашей Падающей башни изображён чуть ли не символом города именно то ли дракон, то ли существо, похожее на тритонолягуша Костика.
— И что? — сказал Острецов. — Городские легенды. Их сотни. И они мутны. А сейчас посмотрим, как поведут себя китайчонок Сяо и так называемый Костик.
Видимость дружелюбного общения (или необходимость соблюдения дружелюбного общения) из Острецова улетучивалась, он понимал, что Ковригин ощущал это, и сидел раздражённый, рюмку коньяка поднял, не дожидаясь тоста, Хмелёва замерла рядом в напряжении. Ковригину бы откланяться и удалиться со словами благодарности, но он, удивившись собственной настырности, сказал:
— Мстислав Фёдорович, я убеждён теперь, что вы прекрасно знали, что никакой Хмелёвой в тайниках замка нет, а ваши следопыты уже обнаружили пропавшую девушку в Загорянке. Зачем же вы уговорили меня шляться в подземных и внутристенных ходах? Я думаю, что ради открытия интересующих вас помещений или лабиринтов…
— Вы, Александр Андреевич, ведёте себя неучтиво, — сухо сказал Острецов. — Хотя, наверное, имеете для дерзости основания. Да, после ваших изысканий были сделаны выгодные для меня открытия. Но это мой дом и дом моих предков, и все права на его тайны принадлежат мне. Я предлагал вам вознаграждения, но вы от них отказались, заявив, что поиски человека не требуют вознаграждений. Всё, всё, Елена Михайловна. Александр Андреевич, давайте прекратим на этом наше общение. Лена устала, и некоторые новости её нервируют. Скажу только в вашем присутствии. Я не собирался запирать её в Журинском замке, я бы купил для неё дом в Сан-Тропе или в Беверли-Хиллз, и она вольна была бы играть или сниматься у лучших мастеров театра и кино. И это не блажь Блинова… А теперь предлагаю вам завершить визит. Вы, как я догадываюсь, намерены побывать в ресторане "Лягушки".. Самое время вам туда отправиться.
Хмелёва лишь робким полукивком головы попрощалась с Ковригиным.
— Я вас провожу, — сказал Острецов.
71
На лестнице вежливость вернулась к богатому человеку. А то ведь в последние минуты их собеседования Ковригину Острецов начал казаться рассвирепевшим. Отправляя Ковригина в "Лягушки", не намерен ли был Острецов смахнуть возмутителя спокойствия с мраморов восточной бани теперь уже не в Аягуз, а куда-нибудь подальше, скажем, в Катта-Курган с его хлопковым заводом? Или в бане с шайкой кипятка должен был поджидать Ковригина великоросский богатырь, на время — аравийский шейх, торговец коврами-самолётами?
— Извините, любезный Александр Андреевич, — сказал Острецов. — Погорячился. Или даже сорвался. Действительно, заслужил упрёки. Но и пережить недавно пришлось немало неприятностей. Хотел бы, чтобы вы погостили в Журине в спокойные для меня и для Елены Михайловны дни. По-прежнему остаюсь поклонником вашего литературного дара. Последние публикации "Записок Лобастова" меня в моих чувствах укрепили. Вы можете поработать в Журине над продолжением "Записок"…
— Спасибо, — сказал Ковригин. — Мысль об этом в голову мне не приходила.
— А жаль, — сказал Острецов. — Мне представляется, что вы не прочь были бы встретиться с Верой Алексеевной Антоновой и вашим спутником в экспедиции за грецкими орехами, Паном Воробейчиком.
— Воробейчиком? — удивился Ковригин.
— Наш Пан-Силен любит представляться Врубелем, то есть по-польски — Воробейчиком. Но его сейчас нет в Журине. Он отправился в Мантурово Костромской губернии за пирожками. Какими-то особенными. И за резиновыми сапогами для своей ненасытной Каллипиги. На случай дождей. Но сейчас ей нужны новые валенки на гагачьем пуху, а за ними надо бежать в Калязин.
— Самоотверженные у вас фигуры в нишах, — сказал Ковригин.
— Самоотверженные, — согласился Острецов. — И изобретательные. И игруны. Видимо, сохранили собственные вековые качества и свойства персонажей их мифов. Нередко играют в привидения. А разговор с Паном-Силеном вам ничего не даст. Заболтает и наврёт. Но Каллипигу любит. Что же касается Веры Алексеевны Антоновой, то она наверняка со своей компанией ужинает сейчас именно в "Лягушках". И может быть, вы вызнаете от неё то, на что ответ я вам не дам.
"Экий проницательный господин, — подумал Ковригин. — Обо всём догадывается… И будто провидец. И душевед… Но открыть существенное не желает…"
— Я дам вам машину с водителем, — сказал Острецов. — Уже темно. А город наш вы знаете плохо.
— Спасибо, — сказал Ковригин. — Люблю бродить пешком по незнакомым городам. А Синежтур кажется мне уже почти своим.
— Смотрите, — сказал Острецов. — Буду беспокоиться. О том, как пройдёт ваше путешествие, мне сообщат.
Ковригин быстро вышел на улицу с троллейбусами, ведущую от Плотины к театру, гостинице "Империал" и ресторану "Лягушки". В небе над ним светился циферблат на чугунной башне местного заводчика и благотворителя Верещагина.
Невдалеке от входа в театр он увидел обувного маэстро Эсмеральдыча. Было сыро и зябко, но лёд со снежком на тротуарах нигде не затруднял движений прохожих. Эсмеральдыч (Или Квазимодыч? Нет, всё-таки Эсмеральдыч) стоял под фонарём метрах в пятнадцати от театра, держал в руке толстую бельевую верёвку, служившую поводком для домашней, надо понимать, любимицы — белобокой козы ("Козочки"), и что-то мрачно жевал, то и дело перегоняя языком жевачку из левого угла рта в правый. То ли "Орбит" с экстрактом барбариса, то ли бальный нюхательный табак из запасов Журинского замка.
Ковригин рот не успел открыть, как Эсмеральдыч спросил (а коза заинтересованно заблеяла):
— Ну, и как там, в Аягузе?
— Бешбармак. И не пахнет гуталином, — сказал Ковригин. — А так всё то же самое. Просторы и множество животных и насекомых, эти все бегают и летают босиком. И полно акынов.
— Что же вы там и не остались? — спросил Эсмеральдыч. — Стали бы акыном.
— Своих хватает, — сказал Ковригин. — А не остался из-за насекомых. От них всё тело чешется.
— Это понятно, — сказал Эсмеральдыч и подтянул веревку-поводок: — Сонька, не балуй! Не дёргай! Травы здесь нет. Дома сена хватит!
— А что вы тут мёрзнете под ветром и дождём? — спросил Ковригин.
— А из-за этого шейха Оболдуя-Аладдина, — и Эсмеральдыч указал на волшебно-сверкающий шатёр аравийского бизнесмена. — Взорвёт он город-то наш. И Плотину, и домны, и печи, и обозный завод. Естественно, и наши гуталины взлетят на воздух.
— С чего вы взяли? — спросил Ковригин.
— Никто не видел никаких ковров-самолётов. Да и какой дурак летает нынче на коврах-самолётах? Всё время везут в шатёр Оболдуя-Аладдина какие-то ящики, но это не ковры. Взрывчатка. И рожа у этого шейха — точно от террориста. Народоволец какой-то. Вера Засулич. Или ещё страшнее — Вера Фигнер. За день борода чёрная этого шейха разрослась. Бомбист! Потому и стою здесь, чтобы упредить действия злодея. А коза — чувствительная, у неё свои интересы, вот она и вызвалась заступить со мной в дежурство. Завтра же придётся переносить наше заведение от греха подальше. Негоже будет городу ходить в грязной обуви. Переедем в какое-нибудь недоступное варварам место. На Площадь Каменной Бабы, например. И помяните моё слово, у нас через два дня начнётся ковровый бунт. Если будут обнаружены на складах шейха Оболдуя-Аладдина ковры-самолёты, в чём я сомневаюсь, их тут же искрошат на ковровые изделия и украсят ими в своих жилищах стены и полы!
