Летние истории - Каваками Миэко
— Обувь снимаешь, что ли?
— Конечно, нет! — Макико покачала головой, будто потрясенная моей недогадливостью, а затем с широкой улыбкой сообщила: — Я смотрю на сонную мордашку моей доченьки!
Мидорико настороженно глянула на мать. Взяла новый пирожок, впилась пальцами в белое тесто и разломила пополам. Некоторое время она смотрела на начинку. Потом капнула на одну из половинок соевый соус и снова разломила пополам. Подождав немного, разделила половинки на еще более мелкие куски и опять полила соевым соусом. Пристально уставилась на почерневшую от соуса начинку. Повторила это снова, и снова, и снова. Тесто вместе с начинкой все больше набухало и темнело. Я внимательно наблюдала за этим вместе с девочкой. Интересно, сколько соевого соуса может впитать паровой пирожок и насколько может почернеть?
Макико окликнула меня, чтобы заставить отвести взгляд от булочки. Вроде бы мы совсем недавно вышли из бани, но ее лицо уже снова блестело от кожного сала. Свет люминесцентных ламп безжалостно подчеркивал расширенные поры и другие дефекты кожи.
— Ну так вот, это еще не все! — радостно продолжила моя сестра, размахивая в воздухе палочками для еды. — Знаешь, иногда я… целую Мидорико, пока она спит! Просто не могу удержаться, она же такая лапочка!
Голос Макико звучал немного смущенно, но в нем сквозила искренняя гордость. Чувствуя неловкость перед Мидорико, я с опаской взглянула на девочку. Та смотрела на мать в упор, сверля ее пронзительным взглядом.
Макико попыталась разрядить атмосферу смешком, но Мидорико сидела все так же неподвижно, не сводя с нее глаз. Казалось, с каждой секундой глаза девочки увеличиваются, а взгляд становится все более пристальным. Повисло молчание, настолько неловкое, что самое это слово — «неловкое» — казалось для него слишком слабым. Наконец Макико грохнула кружкой о стол.
— Чего ты так на меня смотришь? — Ее голос звучал тихо и спокойно. — Почему ты так со мной?
Замолчав, Макико снова подняла кружку и опрокинула в себя ее содержимое.
Мидорико перевела взгляд на стену, туда, где висела картина с китайскими стихами. Затем открыла блокнотик, вывела огромными буквами: «Какая мерзость», показала Макико, а потом несколько раз жирно подчеркнула ручкой. На последнем подчеркивании бумага не выдержала нажима и порвалась. Отложив блокнот, Мидорико протянула руку к кускам парового пирожка, оставленным прямо в мисочке с соевым соусом, стала отщипывать от них еще более мелкие кусочки и один за другим отправлять их в рот. Тесто набухло от соуса и окончательно почернело, но девочку это не волновало. Макико пристально смотрела на жирные линии в блокноте дочери и на буквы над ними. Больше она не сказала ничего.
Выждав некоторое время, я попробовала нарушить молчание — спросила у Мидорико, не перестаралась ли она с соевым соусом. Но ответа я не получила. В зале по-прежнему слышались звуки из кухни, благодарные реплики уходящих посетителей: «Спасибо, было очень вкусно!» — и ответы официантки: «Вам спасибо!» Мы молча доедали то, что осталось на столе, окруженные облаком ярких и пестрых звуков, доносящихся из телевизора.
Мы с мамой опять поругались из-за денег. Помню, в прошлый раз мы поругались еще сильнее, и на эмоциях я брякнула, что, может, зря она меня родила. Я еще тогда подумала, что нельзя такое говорить, просто вылетело само. Мама, конечно, рассердилась, но ничего не ответила, замолчала, и все. Мне было так стыдно…
Я решила на некоторое время перестать с ней разговаривать. Любые наши разговоры всегда заканчиваются ссорой. Что, если я опять случайно скажу что-нибудь ужасное… Мама столько работает, так устает. И это все во многом из-за меня, да нет, на сто процентов из-за меня. Меня это прямо убивает. Хочется поскорее стать взрослой. Я буду работать изо всех сил, чтобы мама ни в чем не нуждалась. Но пока что мне неоткуда достать деньги. Поэтому надо хотя бы поддерживать маму, не расстраивать ее. И даже это у меня не выходит. Иногда прямо слезы на глаза наворачиваются.
Когда я окончу начальную школу, будет еще средняя. Целых три года. А потом меня, наверное, уже могут взять на какую-нибудь работу. Но на такой работе вряд ли будут платить приличные деньги. Чтобы жить как нормальные люди, надо получить профессию. У мамы вот ее нет. Профессия обязательно нужна. В библиотеке много книжек о том, как выбрать профессию. Начну с них. Эх… в последнее время я даже не могу заставить себя мыться вместе с мамой, хотя она зовет меня с собой. Кстати, а ведь та прошлая ссора (еще до того, как мы поругались из-за денег) произошла как раз из-за ее работы. Мама тогда поехала на велосипеде на работу в своем жутком фиолетовом платье с золотой бахромой. Мой одноклассник увидел ее в этом наряде и стал при всех смеяться надо мной, что у меня такая мама. Нет бы взять и сказать ему: «Что ты несешь, придурок? Заткнись, или я тебе врежу!» Но я только засмеялась вместе со всеми, чтобы не обострять ситуацию. Потом уже, когда мы с мамой ругались по этому поводу, у нее вдруг сделалось странное лицо: не то она страшно сердится, не то вот-вот заплачет. И она воскликнула: «Ну что я могу сделать! Нам с тобой надо на что-то жить!» А я ей в ответ: «Я же не виновата, что родилась! Ты сама захотела меня родить».
Но потом я поняла. Мама ведь тоже не виновата в том, что она родилась…
Я для себя уже решила: у меня никогда, никогда-никогда не будет детей. Я хотела тогда извиниться перед мамой. Правда очень хотела. Но пока я пыталась подобрать подходящие слова, она уже ушла на работу.
Мидорико5. Время вечерних историй
Когда мы вернулись домой, Макико уже снова смеялась и щебетала как ни в чем не бывало. Чтобы поддержать ее, я тоже старалась отвечать весело и улыбаться как можно шире. Исподтишка я наблюдала за Мидорико. Та сидела на полу возле своего рюкзака, подтянув коленки к груди, и быстро-быстро строчила что-то в большом блокноте.
— Давненько мы с тобой не пили вместе, Нацуко!
С этими словами моя сестра достала из холодильника несколько банок пива, которые мы купили в мини-маркете на обратном пути, и теперь расставляла их на столике.
— Ну, сегодня все наверстаем! — откликнулась я, высыпая из упаковок на тарелки закуску — микс из рисовых крекеров с арахисом и кусочки вяленого мяса.
Ополоснув бокалы, из которых днем мы пили чай, я уже собиралась наполнить их пивом, как вдруг раздалось непривычное «динь-дон».
Мы с Макико переглянулись.
— Это к нам?
— Не знаю, — пожала плечами я. — Но звонок я точно слышала.
— Да, я тоже.
Тут позвонили снова. Да, это определенно в дверь. Я взглянула на часы. Самое начало девятого. Но ко мне и днем-то никто не ходит. Я была дома и ничем предосудительным не занималась, но все равно инстинктивно напряглась. Стараясь не дышать, я на цыпочках прокралась через кухню к входной двери и заглянула в глазок. За дверью стояла женщина, но большего через линзу, подернутую мутной плесенью, я разглядеть не могла. Мне очень хотелось сделать вид, что никого нет дома, но это не имело смысла: сквозь тонкую дверь нежданная гостья наверняка уже услышала и звуки телевизора, и наши голоса. Так что оставалось только смириться и тихонько спросить: «Кто там?»
— Вы извините, что я так поздно…
Чуть приоткрыв дверь, я смогла разглядеть женщину получше. Прическа скорее мужская — открытый лоб, коротко стриженные волосы, все в мелких, слегка растрепавшихся завитках. Лет пятидесяти — шестидесяти. Брови, нарисованные коричневым карандашом, на несколько сантиметров выше, чем следовало бы. На ногах — пляжные сандалии и спортивные штаны, вытянутые на коленках и заметно выцветшие. Зато футболка — белоснежная и явно новенькая. С нее мне подмигивал и посылал сердечки огромный Снупи. Надпись на английском в облачке гласила: «Да, я не идеал, но с тобой обязательно им стану!». Я уже собралась спросить женщину, что ей нужно, но она меня опередила:
