Соучастники - Ли Уинни М.
На разных стадиях постпроизводства я видела этот фильм раза, наверное, сорок два. Сидя в монтажной, потом – в одиночку, смотря его на DVD с таймкодом, чтобы делать заметки о визуальных эффектах, звуковых эффектах, звукозаписи, музыке. Но первый его просмотр на Каннском кинофестивале, в зале, полном незнакомых людей, был опытом сродни религиозному. Когда смеялись шуткам, я испытывала облегчение. Когда в конце энергично хлопали, я испытывала радость.
Среди финальных титров я видела один с моим именем. Мое имя, Сара Лай, безраздельно завладело экраном на целых три секунды. Я поняла, что во всей этой толпе профессионалов нет никого, кто, сидя рядом со мной, знал бы, кто я такая, что я потратила годы своей жизни на работу над фильмом, который они только что посмотрели. В этом полном зале я могла быть никем. Но я не была никем. Я улыбнулась про себя в темноте, понимая, что впервые в жизни могу заявить, что являюсь кем-то.
Я вышла с показа, держась на несколько шагов позади Сильвии, оживленно болтавшей с человеком, которого я не знала. Я пыталась расслышать, что говорят вокруг, расслышать в гуле одобрение или глухое разочарование. Повернувшись к мужчине рядом со мной, я увидела, что это моложавый, симпатичный американец, и спросила, что он думает о фильме. Он сказал, что это очень оригинальный подход к жанру с отличным поворотом в конце.
– Это хорошо. – Я помолчала и продолжила: – Потому что я одна из продюсеров этого фильма.
Этой коротенькой фразы хватило.
Мужчина взглянул на меня по-новому. Может, он не ожидал, что я, юная американка азиатского происхождения, окажусь кинопродюсером, – а может, думал, что я пресс-агент, или недо-актриса, или чья-то помощница. Но его отношение переменилось в ту же секунду.
– О, здорово, поздравляю! Отличный фильм. Серьезно.
Я улыбнулась.
– Спасибо.
В кои-то веки я искренне гордилась тем, что для этого фильма сделала, и все равно понадобился посторонний человек, чтобы это вышло наружу.
– Да, кстати, я Тэд. – Мужчина сердечно улыбнулся и протянул мне руку. – Тоже продюсер. Какие планы?
В Каннах любой разговор может слегка отдавать заигрыванием. Тут, в конце концов, в течение недели дела делаются при изобилии спиртного, при почти таком же изобилии наркотиков, женщины дефилируют в декольтированных платьях, а мужчины посиживают в расстегнутых рубашках. Соблазнение – часть игры. В кинобизнесе нужна харизма, чтобы очаровывать окружающих, иначе ты никого не сумеешь убедить финансировать твой фильм, или купить его, или в нем сыграть. А еще важнее в Каннах то, что ты никогда не знаешь, кто тебе может встретиться на следующей вечеринке.
Но тут ко мне подошла Сильвия. Представиться Тэду она не потрудилась.
– Я пошла на нашу следующую встречу с Зандером. Посмотри почту и не забудь о коктейле в “Карлтоне”. Там будет один важный человек, с которым тебе надо познакомиться.
Глава 8
В письме Сильвии говорилось:
В 10 вечера – коктейль с этим британцем, Хьюго Нортом. Ему очень понравился фильм, и он может нас профинансировать. Будь с ним мила.
Когда вспоминаешь это письмо, может возникнуть искушение почитать между строк. Но Сильвия имела в виду то, что написала, и ничего больше. “Будь с ним мила” не следовало понимать как “Не скупись на сексуальные услуги”. Мы в киноиндустрии действуем по-деловому, но все-таки не совсем уж в лоб. А в Сильвии мне нравилось ее прямодушие. Она видела что-то полезное для дела или потенциальный проект – и бралась за это, руководствуясь сугубо практическими соображениями. Гулянки, секс, наркотики, даже слава интересовали ее исключительно с точки зрения того, как это можно использовать. Хотя вот деньгами ее можно было заинтересовать.
Поэтому после ужина с Тэдом я довольно трезвой явилась на наш коктейль ровно к десяти часам.
“Карлтон” – безусловно, самый великолепный и изысканный из всех роскошных отелей первой линии, господствующих над Круазетт. Там Грейс Келли познакомилась с князем Ренье III, прежде чем стать княгиней Монако в 1956 году, там Хичкок снимал ее в “Поймать вора”. Даже на третий год в Каннах я слегка ликовала, когда охранники позволили мне выйти на его мраморную террасу и проникнуть в блистательную толпу, высыпавшую под звездное небо.
Я пытаюсь воскресить в памяти эту сцену десятилетней давности, тот погожий весенний вечер. Снимай я ее в кино, как бы она разворачивалась?
Я, двадцатисемилетняя, не знающая, чего ожидать, явилась бы, одна, на террасу “Карлтона”. Снималось бы, разумеется, со стабилизатором, с моего ракурса. Так что зритель идет со мной – и вместе с ним мы входим, завороженные, в эту круговерть бурного кутежа.
По правую руку звенит смех: обворожительная женщина в платье без рукавов сидит на краешке стола, окруженная группкой поклонников.
Смотрю налево и вижу перебравшего шампанского лысого мужчину, во весь рот улыбающегося группке девушек. Он спьяну роняет бокал, и тот разбивается под женские визги.
Но я иду дальше, камера следует за мной к определенной, невидимой цели где-то в глубине зала.
Потом толпа расступается – прямо перед нами проходит пара, на мгновение все заслоняя. Я проплываю сквозь кучку гуляк, и вот – только что был скрыт от глаз, а теперь на самом виду – сидит человек, в направлении которого я двигалась все это время, хотя этого я еще не осознаю.
Человек поднимает глаза прямо на меня и широко улыбается.
Это мужчина средних лет, не в расцвете сил, но сохранивший мрачную, уверенную притягательность, под знаком которой прошла его счастливая молодость. Он пополнел в талии, стал шире в плечах, и это добавляет ему внушительности, весомости при всяком взаимодействии. Движется он уже не так легко, как в молодости, но ему этого уже и не надо, потому что теперь все и вся крутится вокруг него, чтобы к нему подладиться.
Он встает меня поприветствовать. Такой загорелый, что кожа кажется дубленой; над ястребиным носом сошлись тяжелые импозантные брови. Под ними – разительно зеленые глаза, масленые, возможно, дразнящие. Словно он изучал меня задолго до того, как я наконец к нему подошла.
Это может вызвать некоторые подозрения; возможно, вид у меня такой, словно мне не по себе, словно мне уже известно о его скрытой власти. Но эти подозрения исчезают, как только он решает улыбнуться. Проблеск его сверхъестественно белых зубов заставляет меня довериться ему.
Зубы Хьюго Норта, наверное, были искусственно отбелены; иначе не могу объяснить, как он добился такой белизны. При этом, как большинство британцев, он не потрудился их выровнять, и так вот они на меня и сияли: ослепительно белые на загорелом лице, но кривоватые.
– Хьюго, – сказала Сильвия. – Пожалуйста, знакомьтесь: Сара Лай.
Приветствие Хьюго застало меня врасплох. Я ждала немудреного рукопожатия, а он подался вперед, притянул меня к себе и запечатлел на моей щеке влажный поцелуй – поприветствовал по-европейски. Непривычная к таким нежностям, я сконфуженно оцепенела. Потом он поцеловал меня в другую щеку.
– Всей душой рад знакомству, Сара. Я столько хорошего о вас слышал.
Хоть я и знала, что он из Англии, я все равно несколько опешила, услышав это британское произношение. В нем было что-то умопомрачительное, даже запретное.
Покончив с формальностями, Хьюго уселся обратно и, как будто не прерывался, продолжил разговор с Сильвией и Зандером. Хьюго развлекал нас рассказами о своих былых каннских похождениях, козыряя именами тузов киноиндустрии, к которым нам было не подступиться.
– Но вот право слово, который раз я уже в Каннах – десятый, двенадцатый? И, Зандер, ничего подобного твоему фильму я раньше не видал. То есть я просто обалдел. Картинка, движение камеры. Не сомневаюсь, что ты все это на весьма ограниченный бюджет устроил… Удивительное дело.
Хьюго восхищенно покачал головой, а Зандер благосклонно кивнул, словно святой покровитель, выслушивающий обращенные к нему молитвы.
